Русская фантастика 2009 - Сергей Галихин

Утром, еще до завтрака и обхода, к Игнату подсела санитарка Клавдия Ивановна — сотрудник незаменимый в смысле сыска. Была у нее замечательная особенность — знать все и обо всех. За глаза Клавдию Ивановну звали Первый Отдел и к ее помощи прибегали, когда кто-то из корректировщиков не мог сразу разобраться с тем, что встретилось ему в работе. Тогда обращались к Клавдии Ивановне, и та в скором времени приносила наивернейшие сведения о самых интимных сторонах жизни пациента. Занималась она этим из любви к искусству, а деньги получала за то, что меняла на постелях белье, относила с поста в лабораторию корзинку с анализами, а заодно и полы мыла, поскольку уборщицы на отделении не было.

— Ну что, узнала я про твоего Шурку, — жарким шепотом начала она доклад, — район старый, есть у кого спросить. Эта самая Лидия, она еще молодая, сорок восьмого никак года. Тоже стыдоба, здоровые бабы, им бы работать и работать, а они инвалидность оформлять! Я вот блокадница, а работаю. А Шурка, про которого ты спрашивал, это ейный брат. На год, что ли, старше самой Лиды. Да ты знаешь, после войны народ, соскучившись, плодиться начал, что зайцы по весне, вот и шли дети погодками. Только Шурке не повезло в жизни, помер он еще мальцом, трамваем его зарезало. Место поганое на Максима Горького, там железная ограда вдоль самых путей, и случись что, в сторону не отпрыгнешь…

— Знаю это место, — подтвердил Игнат. — Там еще шестой трамвай ходит.

— Во-во! А Шурку, — Клавдия наклонилась к самому уху, — говорят, родная сестра убила. Разбаловались на переходе, начали толкаться, и она брата прямо под колеса и пихнула. А мать не уследила. Во как бывает!

— Понятно, — проговорил Игнат, ожидавший чего-то подобного. — То есть мальчика прямо на Лидиных глазах убило.

— А как же! Сама она и угробила мальца, а теперь с другими счеты сводит.

— Спасибо, Клавдия Ивановна! Вы мне очень помогли. Теперь я понимаю, что происходит, и знаю, как надо действовать.

— Лечить небось начнешь…

— Непременно.

— А будь моя воля, я бы ее не в больницу, а в тюрьму!

— Что вы, Клавдия Ивановна, ей же пять лет было! Маленьких не судят.

— Было пять, а теперь уже шестьдесят!

— А срок давности?

— Это у вас, добреньких, срок давности. Перед богом срока давности нет. Убила — пожалте к ответу.

— Вот она и отвечает. Думаете, с чего она к нам попала?..

— А я бы такую еще и в тюрьму! — Клавдия Ивановна поднялась, протерла шваброй пол под Игнатовой кроватью и добавила уже иным тоном: — А, что обо мне говорить!.. Бодлива корова без рогов ходит.

Еще одна загадка души человеческой. На словах Клавдия Ивановна всех бы поубивала, а на деле — мухи не обидит. Вот бы посмотреть, что у нее в подсознании скопилось за семь десятков лет! Одно можно сказать наверное: солнечной комнаты там нет, детство Клавдии Ивановны пришлось на войну и блокаду.

Игнат полусидел-полулежал, приподняв изголовье на максимально возможную высоту. Читал книгу, которую принесла Рина Иосифовна. А что еще делать, если лишился ног и без посторонней помощи не можешь даже пересесть с кровати на каталку? Больной — тот же заключенный, подписку о невыползе с него можно не брать, он и так под арестом.

Несколько раз Игнат видел Лидию Андреевну, которая бегала между палатой и ординаторской, получая нужные справки и собираясь домой. А ведь энергичная пенсионерка, по сути дела, заперта еще надежнее, чем безногий доктор. Пожизненное заключение в одиночной камере — наказание страшней, чем смертная казнь. Внешним взором видим стервозную старуху, а внутри неприкаянно бродит пятилетняя девочка, кружит по Солнечной комнате, по коридору, где на стене висят лыжи и велосипед, по кухне, где все спички от детей спрятаны, по двору с дровяными сараями, по пустой шумной улице… Заглядывает в самые недозволенные маленьким девочкам закоулки, ищет, но находит только пустоту. Всюду следы Шурки: вот его сабля, вот его дудка, вот раздавленный сандаликом песочный кулич… Но самого Шурки нет. Напрасно подглядывать в потайную дырочку — что там делается в туалете?.. — бесполезно часами сидеть, затаившись под столом. Никого нет в туалете, лишь журчит только что спущенная вода; никто, забывшись, не зайдет на кухню, хотя варенье опять съедено.

Потому и не сложилась собственная жизнь Лидии Андреевны. Какая может быть личная жизнь, если всякая мысль о мужском начале заглушена оглушающим трамвайным звонком.

Нет, нет, нет!.. Глупости все это!

Ну что, дедушка Фрейд, ты доволен?

Пятилетняя Лида не верит в непоправимость случившегося пятьдесят пять лет назад. Уже одиннадцать пожизненных сроков она отбыла в светлой одиночке, но все еще не верит. Лишь по ночам, когда разум засыпает, на одно мгновение приходит… не мысль, не воспоминание, а отчетливое ощущение, как железные колеса кромсают ее общее с Шуркой тело. Тогда Лида бежит и прячется под стол, а люди, живущие по соседству с бренной Лидиной оболочкой, корчатся от расползающейся солнечной жути, впадают в депрессии, режут вены, неосознанно умножая зло.

Показать бы все это строгой Клавдии Ивановне — какие еще тюремные сроки назначит она давней преступнице?

Игнат отложил книгу, подтянул к кровати кресло-каталку. Надо бы как-то пересесть и съездить до туалета. Мисочку с нищенскими макаронами сюда никто не принесет.

Пересесть не удавалось, коляска норовила отъехать в сторону, а то и вовсе перевернуться.

— Вам помочь?

Поднял взгляд. Так и есть, рядом стоит Лидия Андреевна.

— Если не трудно, придержите немного коляску, чтобы она не отъезжала.

Ухватился руками за поручни — оп! — перекинул тело на коляску. Теперь развернуться — и все в полном порядке.

— Зачем вы так! Я бы позвала кого-нибудь, перенесли бы вас.

— Ничего, силушка в руках покуда есть!

Мне мама в детстве выколола глазки,Чтоб я в шкафу варенье не нашел.Я не смотрю кино, я не читаю сказки,Зато я нюхаю и слышу хорошо!

Бисмарк сказал, что из каждого свинства можно извлечь ломтик ветчины. Даже из отсутствия ног.

— Вас куда отвезти?

— Собственно говоря — никуда. Просто в постели лежать сил больше нет. Надоело хуже горькой редьки.

— Это вас в Афганистане покалечило?

— Нет, — честно ответил Игнат. — Авария. Но все равно больно.

Ноги Игнат потерял в экспедиции. Надо было суметь заехать в края, где, кроме их «Урала», на сто километров ни единой машины, и попасть под собственный «Урал»! Они только приехали и разбивали лагерь, на ощупь, почти в полной темноте. Водитель решил передвинуть машину, чтобы фарами подсвечивать работающим, и, не заметив, наехал на Игната. Наехал на скорости три километра в час. Запомнился толчок и неспешно наваливающаяся на ноги тяжесть. Боли не было, боль появилась потом, когда Игната все на том же «Урале» везли в больницу. Боялся остаться на всю жизнь хромым, а остался вовсе без ног. До сих пор его бросает в дрожь, когда он слышит безнадежный диагноз: «синдром раздавливания».