Август - Кнут Гамсун

— Да о чём говорить-то? — угрюмо отозвался Эдеварт.

Август не ответил. Лицо у него совсем посерело, он облизывал пересохшие губы.

— Я вот сижу и гляжу, как ты делаешь работу за нас двоих. Ты не только роешь ямы, но и сажаешь ёлки, а сажать ты, между прочим, не умеешь. Вот ты только что сунул в одну ямку два деревца. Кто ж так делает?

Ещё никогда в жизни Август не выглядел так плохо, как сегодня. Он вдруг стал маленький и жалкий. Думаете, он сдался? Да ничего подобного. Августа вырвало, и вид у него стал такой, словно его обидели. Потом он вдруг заорал во всю глотку:

— И вообще, чёрт тебя подери, если ты будешь повсюду ходить и трепаться про эти акции! Хочу, чтоб ты это знал.

Эдеварт молча работал.

— Хватит! — закричал Август.

Эдеварт поднял глаза.

— Хватит, кому говорят! А теперь выкопай здоровую яму и положи в неё всё, что у нас осталось. Поступим с ними, как с людьми. Чтоб они не валялись и не гнили поверх земли, словно, мы про них позабыли. Они ведь тоже живые существа. Впрочем, все мы сойдём когда-нибудь в гроб...

В Поллен Август вернулся больной и несчастный и тут же слёг.

Часть вторая

XV

— Теперь всё пойдёт всерьёз, — возвестил Август.

Короткие дни, ненастье на дворе, мука подошла к концу, бледные лица, полное уныние.

Ну и конечно, началось брожение умов, люди, например, забыли про добродетель воздержания, они не могли обходиться без житейского изобилия, нет и нет, они впали в отчаяние. Поскольку Август не принёс им муки, полленцы направились к Йоакиму. Они предавались глубокой скорби и причитали, они били себя кулаком в грудь: раз он у них староста, пусть найдёт выход, пусть добудет еду. Йоаким принял их без особой сердечности: «Подождите, когда и в самом деле будет на что жаловаться, скоро станет ещё хуже, а пока у вас есть и окорока, и шкварки».

Сам он обрёл за последнее время некоторую внутреннюю твёрдость. Поначалу он был как все, его одурачили, подбили войти в долю и, купив невод у Августа, сидеть сложа руки, ожидая сельдь. Потом его захлестнул дух нового времени, понудив купить пяток акций в Полленском сберегательном банке, на этом он остановился и задался вопросом: а что теперь? что будет дальше? к чему это всё приведёт? Земледелием он занимался по календарю, по фазам Луны, по древним приметам. Взгляды на общество он вырабатывал благодаря мудрым указаниям своей благословенной газеты. Зло начало расползаться по Поллену и окрестностям, значит, потом будет ещё хуже!

И действительно, стало ещё хуже. К нему снова пришли люди и снова потребовали пищи. Нужда царила в домах, а у Кристофера уже целую неделю вообще не было никакой еды.

Йоаким, упрямо, вызывающим тоном:

— А что вы, господа хорошие, сделали с вашими полями?

— Да, да, и зачем только мы... И почему ты нас не предостерёг?

Йоаким, ещё резче:

— Я, между прочим, предостерегал.

— Ты должен был созвать совет и запретить нам...

Тишина. В Йоакиме вдруг пробуждается весь его темперамент. Он бледнеет и язвительно отвечает:

— Совет — это вам не нянька. Но коль на то пошло, можете выбрать себе другого старосту.

Чей-то разумный голос подвёл черту:

— Если дело обстоит так, тогда уже поздно говорить о селении и полях!

С этим Йоаким был совершенно согласен и завершил свою речь такими словами:

— В Северном посёлке есть ещё картошка.

И люди устремились в Северный посёлок, накупили себе там картошки на последние шиллинги, потом начали бесстыдно попрошайничать, а некоторые даже воровали, не без того! Впрочем, это была еда для немедленного употребления, а не про запас и даже до конца недели её не хватило. Но полленцы снискали в Северном посёлке дурную славу, потому что после них недосчитались одной овцы и одной козы.

А тут Ездра учудил нечто неожиданное, Ездра из Нового Двора, Ездра, земляной червь и богатей: он нагрузил телегу зерна, приехал в Поллен и выгрузил зерно у Каролуса и Ане Марии. Дело было вечером, когда уже совсем стемнело, всё совершилось в полной тишине, сам Ездра тоже не тратил лишних слов и вроде как ухмылялся. Ане Мария всплеснула руками и спросила, с чего это он... и, ради Бога, что это всё значит... и как это понимать...

— Это для Поллена, только скажи, куда мне всё класть. — Голос у Ездры был неласковый.

— На кухню, благослови тебя Бог.

Появился Каролус и был точно так же потрясён.

— Ты, Ездра, таков, как ты есть, я говорил это и у тебя за спиной, я скажу это и в глаза тебе. Как у нас обстоят дела, Ане Мария, мы ж не бедняки какие-нибудь, есть у нас кофе для Ездры?

— Да, если он только пожелает!

— Ну конечно, Ездра, оставь своего коня и заходи к нам.

— Благодарю от души, только времени у меня нет, — ответил Ездра и начал сгружать мешки.

Он уехал и вскоре вернулся с новым грузом.

— Да ты что, ты же сам разоришься, — сказали они, — у тебя ведь есть жена и дети, верно?

— А теперь делите! — ответил Ездра и поехал в третий раз.

В четвёртую ездку он привёз мешки с картофелем. Делите! Пятая, шестая, седьмая, восьмая, девятая ездка — делите картошку.

Мужик явно рехнулся, просто удивительно, что Осия, его жена, и все их дети не прибежали следом со слезами на глазах, ломая руки по поводу столь прискорбного случая. Но они не прибежали. Совсем напротив, прибежал народ и был в полном восторге от Ездриного безумия, помогал вносить мешки и вываливать их содержимое на кухне. И такие все стали услужливые, провели разделительную полосу между картофелем и зерном и провожали Ездру, когда он поехал за новым грузом, но это они просто хотели собственными глазами убедиться, есть ли там кто-нибудь живой, или Ездра поубивал всё своё семейство. Вернулись довольно пристыженные: и Осия, и дети собственноручно помогали наполнять мешки. Выходит, не один Ездра сошёл с ума, а всё его семейство тоже.

К тому времени, когда начало светать, в кухне лежали две большие кучи еды, а Ездра уехал домой и на этот раз не вернулся.

Теперь предстояло делить еду, пока есть, что делить. Люди приходили с мешками и мисками, а Каролус делил еду на порции и совсем стал важный. Жизнь снова вознесла его, как в те времена, когда он был старостой. Ведь не отвёз же Ездра свои дары в лавку, нет и нет, он знал, куда их надо везти. Каролус весьма гордился возложенной на него задачей, с утра до вечера стоял он на кухне и всё развешивал и развешивал, а Ане Мария сидела и записывала. Залюбоваться можно, какой здесь царил порядок: ни одной картофелиной больше, чем надо, ни одной меньше. Ане Мария была отличной помощницей, она знала весь Поллен и могла регулировать выдачу в зависимости от числа едоков в каждой семье, с ней не имело смысла прибегать к разным хитростям и уловкам и посылать двух просителей из одного дома. Она стояла на страже и всё видела, столом для неё служило дно бочки, иногда её чернильницу опрокидывали, может, и нарочно, может, чтобы уничтожить её расчёты и заставить всё снова переписывать, но Ане Мария и здесь не позволяла себя обмануть. «Э, нет, Кристофер! — говорила она. — Ты приходи завтра, а сейчас пришли кого-нибудь из ребят, чтоб они получили. Так что не горюй!»

Это был великий день. Ездра проявил себя истинным полленцем и благодетелем, право же, появись на небе комета или какое другое небесное тело, оно и то не привлекло бы столько внимания. Люди явно неправильно относились к Ездре, мало того, сколько лет подряд они злословили по его адресу, отторгали от своего общества, обрекли его на одиночество, а вот теперь он пришёл на помощь, когда пробил час великой нужды. Не соберись капеллан Твейто уехать, ему бы следовало произнести проповедь в честь Ездры. Уж проповеди-то такой поступок безусловно стоил.

— Да-да, — согласился Каролус, — случись это в моё время, когда я был старостой, совет управы поблагодарил бы его в протоколе. Уж тут бы я похлопотал.

— Ну-ну, — сказали люди, — вы и опять можете стать старостой. Что вы на это скажете?

— Нет, — сказал Каролус, — уж больно много у меня всяких дел, и банк, и ещё много всякой всячины.

Но сама по себе мысль была очень даже недурна, и Каролус ничего не имел против, чтобы об этом разнеслась молва, такие слова звучали для него как музыка, Каролус весь напыжился от гордости. Да, да, для Каролуса это был тоже великий день, и сложнейшие подсчёты, и опрокинутая чернильница заставляли его время от времени совершать рейсы в лавку и пополнять там запасы письменных принадлежностей. И руководила им не мелочность, нет-нет, Поулине и в прежние времена всегда припасала для него чернила.

— Уж сколько вы чернил изводите, — говорила она.

— Так ведь и пишу я сколько! — отвечал он. — Ко мне приходит весь Поллен с просьбами, с требованиями, и всё это надо записать. Я давно уже так не уставал.