Комедия войны - Пьер Дрие ла Рошель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Свист снаряда. Я спешу приникнуть к земле, Разрыв. Чёрт возьми, угодило прямо в траншею, к моим ребятам. Я слышу крики, стоны. Уже вмешались и турецкие пулеметы. Пули долетают даже ко мне.
Я отчетливо вижу в ложбине, впереди меня, турецкий пулемет. Он дышит огнем. Он расположен как раз против того места, где кончается наш окоп. Так и есть, они примостятся здесь, обстреляют нас, и нам каюк. Пока пулемет бьет только вдоль ложбины. Но на рассвете они всех нас перещелкают, а потом — только подобрать останки.
Крики и стоны продолжаются. Моя разведка окончена. Я на четвереньках возвращаюсь в траншею. Приближаюсь. Я насвистываю обычный мотив. Впрочем, стрелять в меня никто не собирается. Почему? Очень просто, — едва войдя в траншею, я вижу, что в передней части никого не осталось.
Тысяча чертей! Иду дальше. Здорово однако! Весь парапет обвалился. Несколько человек наклонилось над кем-то. Это Мовье. Ему разнесло плечо и всю морду, он кончается, Дельпланк точно помещался. Он рыдает, как мать над своим ребенком. Минэ легко ранен в руку. Еще одного из наших убило.
Мои типы растеряны и взбешены. Камье угрожающе смотрит на нас из своего угла. Он раздумывает, в какую сторону бежать. Пьетро готов следовать за ним.
Минэ, поддерживая раненую руку, стоит рядом с ними.
— Надо починить парапет, — бормочет фельдфебель. — По местам!
Свист и разрывы снарядов учащаются. Теперь они удлинили прицел. Перелет.
Пулемет, стоящий против нас, стреляет с перерывами. Два наших пулемета, находящиеся слева, отвечают ему. Но пулемет в ложбине умолк. Это меня беспокоит. Я понимаю, что надо делать. Нельзя ничего ждать от майора. Надо действовать самим, надо уничтожить этот пулемет, пока не наступил рассвет. А наступит он очень скоро. Надо пойти с гранатами. Нас еще осталось немало. Нужно, чтобы пошло человек восемь или десять. Остальные пусть охраняют траншею.
Рискованно, конечно, но иначе — до зари от нас ничего не останется.
Прибегает гонец от майора. Фельдфебель взял у меня мой электрический фонарик, я читаю через его плечо: «Держать отрезок траншеи, чего бы это ни стоило. Завтра нас сменяют зуавы».
Я рассказываю фельдфебелю все. Он в ужасе. Подходит Ле-Сенешаль. Он смотрит на меня как бы с упреком, но, как всегда, он готов.
Зову Дельпланка и двух крестьян. Ладно, пойдем пятеро! Я, впрочем, не умею бросать гранаты.
Оборачиваюсь влево, где, вытянувшись, как на карауле, стоял Камье. Я его не вижу.
Как раз в эту минуту раздается страшный вой. Он приближается. Прямо на нас... Привет! Снаряд разрывается прямо против нас, на откосе. Кто-то орет. Опять вой. Целый ураган летит на нас. Я ложусь. Плевать я хочу на пулемет, — я никуда не пойду!
Но вот все опять успокоилось. Начинаем шевелиться. Одному из наших нормандцев попало в ляжку. Товарищи хотят отвести его. Я запрещаю отлучаться, хотя бы на пять минут. Нас слишком мало. Возвращаюсь мысленно к Камье и Пьетро. Честное слово, они сбежали.
— Я сейчас вернусь, — кричу я фельдфебелю и кидаюсь в ходы сообщения. В другой раз они не посмеют нас так вот покинуть. Первым я нахожу Пьетро. Он делает полуоборот и возвращается в траншею.
— Паршивец!..
Иду дальше. За поворотом я натыкаюсь на Камье. Услышав мои шаги, он лег наземь. Он стонет.
— Не валяй дурака. Ты не ранен!
Я переступаю через него, оборачиваюсь и загораживаю дорогу.
— Вставай сию же минуту и ступай на место.
— Я ранен в ногу, понимаешь ты это?
— Молчи, рыло...
Я зол. Это хорошо: злоба придает мне смелости. Здесь я не боюсь ни кулаков, ни ударов головой в живот. Я наношу ему удар ногой.
Он вскакивает. Глаза его полны смертельной злобы. Он захлебывается от ругательств. Камье коренаст и силен. Я видел его голым, — у него железные мускулы. Я — щенок рядом с ним. Но сейчас мне наплевать на все на свете.
Сначала он сделал шаг назад, но вот он наступает.
— Пропусти, сейчас же пропусти меня.
— Камье...
Он еще немного колебался. У меня колебаний не было. Мне было слишком страшно. Я первый ударил его прикладом прямо в лицо. Он повалился.
Тотчас же меня охватила паника, и я пустился в траншею.
Он попытался удержать меня, ухватить меня за ногу, но у него не хватило сил. Ничто на свете не могло бы остановить меня.
Я вернулся в траншею изможденный. И все-таки... Надо ведь идти в ложбину, надо отобрать пулемет.
Но именно в эту минуту...
Пулемет взял нас под обстрел. Турки в два счета оказались у нас. Я очнулся утром следующего дня в ложбине. Я лежал в глубокой воронке от снаряда.
Как я туда попал — не знаю…
ЛЕЙТЕНАНТ СТРЕЛКОВОГО ПОЛКА
Это было в 1917 году. По пути в Италию я остановился в Марселе, хоть и не имел на это права. Весна и война бродили в старом городе. Они проявлялись здесь ярче, чем где бы то ни было.
Где я? Неужели во Франции?
Толпы солдат и матросов всех рас шатались по улицам, как беспризорные дети. Путешественники, переполнявшие гостиницы, швыряли кредитные билеты пачками. Женщин губили без счета.
Я шатался из бара в бар, пьяный, слившийся со всем этим хмельным морем, но одинокий. Луна, поднявшаяся над старой гаванью, снисходительно заливала ртутью всю эту измученную, но бойкую гниль.
Я заговорил с этим человеком случайно, как заговаривал с сотнями других. Что привлекло мое внимание?
Я был сентиментален, как все пьяницы, и мир казался мне похожим на безостановочно вертящийся волчок. Никогда не чувствуешь человека так отчетливо, ясно, как в эти минуты расслабленной восторженности. Все лица сливаются в одно, и каждое отдельно выплывает лишь случайно. Выражение его глаз казалось чуждым всему его облику. Глаза были беспокойны, но сам он сохранял
