Разрозненные страницы - Рина Зеленая

– Нашла я эту железяку, когда убиралась. Завхозу отдала.

Все-таки нашли завхоза (он жил недалеко), и концерт состоялся.

Ко всем такого рода трудностям и неожиданностям надо было быть готовым всегда. И в подобных случаях тот, кто вел программу, мог как-то спасти положение или еще больше ухудшить его.

Опять о Брунове

Борис Брунов всегда был моим настоящим другом. Милый, остроумный, он умел рассмешить всех в трудную минуту. Борис – цирковой мальчик, из семьи цирковых артистов (мать – итальянка). Семья ездила по всему Советскому Союзу с цирком. Работая с родителями в цирке, мальчик учился в школах пяти городов.

Борис умел играть на маленькой гармошке (концертино) очень музыкально, но он удивительно плохо разговаривал на сцене. Моя борьба с его дикцией была долгой и упорной. Был Борис для всех в группе хорошим товарищем, характер имел вспыльчивый, но добрый. На клочках бумаги, мелом на стенах и дверях он рисовал на всех карикатуры, насмешливые, беспощадные и очень похожие. Самые смешные и злые – на себя. Мы с Бруновым и Штаркманом дружили, как школьники, и это облегчало бесконечные дороги.

Был с нами в группе один прекрасный молодой певец, который, к ужасу всех, оказался человеком пьющим. Всегда приходилось опасаться, что он сорвет концерт. Ведь заменить некем, и певец хороший, красивый, имел большой успех. Да вот поди же! Борис постоянно помогал уговорить или найти его. А тот мог на любой станции выбежать из вагона, хватить кружку ледяного пива, а потом болеть несколько дней. За обедом он съедал две тарелки супа, два или три вторых блюда, батон хлеба и выпивал несколько кружек пива. Певец полнел, фрак уже не сходился на нем, артист терял внешность, но остановить его было невозможно.

Состав гастрольной группы бывал непостоянным. Так, вместо Штаркмана мог быть совсем другой пианист. Ведущим ездил несколько раз Григорий Шварц – ленинградский конферансье средних лет, корректный, опытный, профессионально умелый, очень добросовестный человек и хороший товарищ.

Но уж все было не так, как с теми, на ком прочно держалась программа.

Потом я долго не встречалась с Борисом Бруновым. Он получил в Москве прописку по всем статьям и как признанный конферансье. И публика его полюбила. К сожалению, он не сделал всего, что мог сделать на эстраде и чего другие делать не умели. Однако благодаря природной талантливости и быстрой хватке, когда нам пришлось быть вместе в первых заграничных гастролях, Брунов имел там огромный успех. Во-первых, не зная ни одного языка, он вел программу в Англии, например, по-английски.

Для каждого города (в Шотландии, в Англии) он выучивал и пел песенку, аккомпанируя себе на своем любимом концертино (там в каждом городе – своя песенка).

Это вызывало бурный восторг зрителей.

Потом Борис объездил полсвета, выучивая все наизусть – хоть по-итальянски, хоть по-испански, хоть по-арабски. Память и музыкальность его поразительны.

Затем Борис Брунов не то чтобы зазнался, но просто посчитал, что хватит с него моих бесконечных придирок и замечаний, обучения и требований.

Я не смогла заставить его доделывать до конца каждую выдумку (сама всегда много работала на сцене и в кино). Он все же делал номера. Иногда – хуже, иногда – лучше. Но мне всегда казалось, что не все его возможности были выявлены.

Все же он молодец и достиг многого. Стал любимцем зрителей, признанным повсюду, кончил режиссерские курсы и ставит эстрадные программы по всему Союзу.

И жена Брунова – очаровательная Машенька – все та же, с тех самых пор, когда я ходила к его итальянской маме уговаривать ее, что невестка хорошая: во-первых, блондинка, во-вторых, очень любит Бориса.

А что у нее готовая дочка – это даже хорошо.

Но если Борис Брунов чего-то недоделал – виновата я, если у него иногда не хватало вкуса – я виновата.

Бабочки

Однажды в одной из поездок в городе Н. мы по договору обязаны были выезжать с концертами и в область. Был жаркий летний вечер. Уже зажигались фонари. Проехав сколько-то километров, мы увидели далеко впереди свет прожектора. Мы все ехали и ехали, постепенно приближаясь к источнику света. И было, значит, так.

На окраине поселка стояла раковина открытой эстрады. Перед ней, как полагается, скамейки, забор. Полно народу.

Подъехав ближе, мы вдруг увидели, что мириады всевозможных крылатых насекомых тучами устремлялись на свет прожектора. Я сказала:

– У них, наверное, общее областное собрание!

Все засмеялись.

Когда мы прибыли на место, все оказалось не так смешно. Насекомые кишели по всей эстраде, по всему освещенному пространству, облепили скамейки – зрители сидели, закрывшись газетами. Мошки и бабочки разных размеров, большие и маленькие, валялись на полу, ползали, летали вокруг. Положение было вполне отчаянным.

Программу вел Кирилл Бобров, очень симпатичный высокий человек с простодушным, детским выражением лица и располагающей улыбкой. Я его ругала часто за несобранность перед концертом. Иногда ему надо было напомнить, где мы находимся. Он мог, выйдя на сцену в Астрахани, сказать:

– Я рад, что сегодня мы находимся здесь, в Архангельске.

В этот раз Кирилл как-то сумел успокоить зрительный зал, с помощью добровольцев чуть-чуть отвернул прожектор в сторону и так или иначе начал концерт.

Разумеется, находчивость в профессии конферансье всегда решает все. Но немного погодя мы ахнули, увидев такой номер.

Кирилл Бобров, выйдя на сцену, чтобы объявить следующий номер, широко открыл рот, и вдруг у него изо рта вылетела и улетела огромная бабочка. Хохотал до упаду не только весь зрительный зал, но и мы, казалось, все видевшие и перевидевшие.

Когда все успокоились, Кирилл сказал:

– Это что за фокус! Вот сейчас вы увидите фокусы, так это действительно будут фокусы! – и объявил иллюзиониста.

В поезде

И еще, дорогой читатель, не сердись, что я все время напоминаю: того не было, сего не было, радио не было. Я вам больше скажу – в кино показывают избы, которые топились по-черному, лучины и овины. А мы сами сколько раз в овины бегали, и это лучше, чем в Арктике бежать на улицу в пятидесятиградусный мороз. И насчет умывания жизнь была совсем другой, чем сейчас. Но она была такой.

Баня, мытье – всегда мечта в пути, иногда выполнимая. Однажды ехала куда-то в поезде, в отдельном вагоне, наша актерская агитгруппа, по заданию. Было лето. Умывались в конце вагона. Потом вода кончилась. Мы выбегали на стоянках, чтобы наполнить водой чайник или бутылку, хоть физиономию вымыть. Дорожная копоть уже прочно на нас уселась. Вот когда мы вечером долго стояли на какой-то станции, я вдруг решила: выпрошу воду у машиниста. Я схватила ведро у проводницы и помчалась к паровозу. Добрый машинист налил мне ведро горячей воды, и я побежала, расплескивая ее, к своему вагону.

Уже все спали. Я открыла дверь уборной, принесла мыло, полотенце, мочалку и принялась мыться, отчаянно, не боясь брызгать, так как пол был железный. У человека масса деталей – не только уши, но и ноги, и шея…

Так или иначе, я проделала это омовение и отправилась в свое купе, где уже все давно спали. Я улеглась чистая и довольная завершением этой сложной операции и с жалостью глядела на тех, кто не испытывал прекрасного ощущения чистоты и свежести.

Утром я встала в чудесном настроении и с удовольствием пила горячий чай (кто-то раздобыл кипяток на станции). Когда я сидела на своей нижней полке, пришел Сева Резцов (половина нашей чудесной балетной пары – Мирзоянц и Резцов). Мы с Севой были большие приятели, и, так как он обладал невероятной памятью, я вечерами, когда не было света, или в автобусе заставляла его читать мне наизусть то «Полтаву», то «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Он посидел немного в нашем купе, а потом, когда мы остались вдвоем, сказал мне:

– Слушай, Рина… Ну, конечно, воды нет… Но все как-то хоть лицо моют. А у тебя прямо полосы грязи на щеках и на шее. Давай я тебе полью, ты хоть умойся только.

Я перестала пить чай и начала так хохотать, что он испугался. Я, оказывается, ночью размазала по себе всю копоть, а в зеркало даже не взглянула, зная, какая я чистая.

Пельмени

Поверите ли, иногда даже никак не могу решить – написать ли ту или иную страницу. Например, была на Урале с концертами, повсюду, и в Свердловске. Была у Павла Петровича Бажова. И вот теперь, вместо того чтобы написать что-нибудь интересное о нем, нужное, значительное, пишу совсем другое, неизвестно зачем. Во-первых, почему-то вспоминаю пельмени. При чем тут пельмени? Конечно, не совсем уж ни при чем.

Бажов пригласил нас, нескольких актеров, к себе домой. Милый деревянный дом, уютно; сидим, разговариваем. Немного погодя зовут к столу – есть пельмени. Все было по-домашнему вкусно, особенно после долгих путешествий по городам и ресторанам. Мои товарищи с аппетитом немедленно занялись едой: грибочками, закусками, разной рыбкой. А я с удивлением смотрела: где же пельмени? Я их так люблю! Я помнила по своему детству, что если звали на пельмени, то до них ничего другого не давали. Всегда сидели за столом и ждали, пока внесут первую порцию пельменей – громадную дымящуюся миску. А на столе стоят только сметана, масло, флакон с уксусом, горчица, соусы. А тут – полный стол всякой еды. Ну, думаю, посмотрим, что дальше будет.