Я погиб в первое военное лето - Юхан Пээгель

Наверняка, суровость, которую он называл революционной, была необходима и обусловлена к тому же недоверием, а его верность принципам заслуживала уважения. Хотя, с нашей точки зрения, все это было каким-то внешним и абстрактным, потому что в нас и наших сердцах он разбирался не больше, чем коза в аптеке. К нам он относился соответственно освоенной им теории и своим убеждениям, как к явлению, лишенному живой плоти.

Его похоронили отдельно. На холмике, под одинокой молодой-березой.

71

Спустя долгое время наша батарея снова громыхала железными ободьями по мощеным городским улицам Это был маленький городок, целые кварталы которого рассыпались от сплошного огня. Тучи извести от бомбежки, дым и огонь пожаров вызывали кашель. Наши упряжки, подпрыгивая, рысцой двигались по уцелевшим улицам, расчеты, держась за передки и лафеты, бежали рядом. Вдруг где-то недалеко грохнул глухой взрыв, вскоре и в без того густом воздухе возник еще один острый запах, который все усиливался.

Довольно быстро выяснился источник этого странного запаха: по желобам сточных канавок журчали веселые ручейки спирта, пританцовывая неслись стебельки сена, окурки, катыши конского навоза. На спирто-водочном заводе были взорваны огромные цистерны спирта.

Один пехотинец уже нагнулся и зачерпнул котелком из канавки.

- Пошли пировать, кули! - сообразил теперь и Рууди, он схватил с передка свой котелок, отвязав его от ранца. В ход пошли фляги и кружки, видавшие виды сапоги захлюпали по канавке.

- Отставить, дьяволы! Отставить! - как всегда разобрался в обстановке находчивый лейтенант Вийрсалу. - Увижу хоть одну пьяную рожу, расстреляю собственной рукой!

- Товарищ лейтенант, выпить ведь не значит напиться, - возразил Рууди, придерживая на поясном ремне флягу в промокшем войлочном чехле.

- Вылей вон, тебе сказано! - прикрикнул лейтенант.

- Так точно! - рявкнул Рууди и затрусил вслед удалявшейся упряжке, все так же с котелком в руке. - Я только, чтобы коня смазать, - бросил он через плечо.

Не было нам отпущено времени смазать ни себя, ни коней.

Горящий город остался позади, появилось капустное поле, мы свернули по шоссе на северо-запад. Справа осталась река с ее берегами, заросшими ивовым кустарником. И вдруг раздалась команда.

- С передков!

- Что случилось?

Мы остановились на открытом пастбище, лицом к орудиям, направленным в сторону городка и капустного поля.

Огневая позиция?

Да, оказалось, огневая позиция! Посреди песчаного пастбища, под совершенно ясным небом. Боже милостивый, на войне мы уже кое-что повидали, но... Достаточно появиться одному-единственному бомбардировщику - и батареи не станет. И в какого дьявола мы будем здесь стрелять?!

Но приказ есть приказ. Теперь в ход пошли лопаты: те, что у нас были раньше, и те, которыми мы разжились в деревнях. Быстро рыли щели, при воздушной атаке только в них можно было в какой-то мере укрыться. К счастью, земля была рыхлой, мы копали в невероятной спешке, по очереди сменяясь, и через полчаса доходившие до пояса норы были готовы.

Впереди на окраине города шум боя усиливался.

По-видимому, город был уже у немцев.

Через проходные дворы и огороды группами отступала пехота. Ее собрали, она развернулась в цепь и теперь перебежками отступала к капустному полю. Из прибрежного ивняка рядом с нами сомкнутым строем с винтовками на ремне выбежало на поле два-три взвода и тут же тоже развернулись в цепи. Отсюда, где стояли орудия, было хорошо все видно: до окраины города меньше километра и местность ровная, как стол.

Мы забрались в укрытия, потому что шальные пули все чаще стали свистеть над головой.

Из города шли в атаку зеленые, как лягушки, отряды немецкой пехоты. Они стреляли с руки, бросались плашмя и перебежками продвигались дальше. Наша цепь ответила огнем.

Мы стали стрелять по атакующим шрапнелью. Не знаю, был ли от этого прок, да нам и не пришлось долго стрелять, потому что тут, ну просто как в фильме, произошло следующее.

Цепь нашей пехоты поднялась и с криком "ура-а", со штыками наперевес бросилась навстречу. Но не все сразу решились ринуться врукопашную: было видно, как оторопело топчутся отставшие Поднялась и немецкая цепь - и у них оказались такие, что один на один идти побоялись. Скоро завязался рукопашный бой, слышны были только отдельные выстрелы. На капустном поле и у самых огородов перемешались отдельные солдаты и небольшие группы наших и немцев. Впервые в жизни мы видели такой отчаянный штыковой бой: холодным оружием человек убивал человека. Мы смотрели с ужасом, но не могли отвести глаз.

В результате контратаки немцев отбросили в горящий город, а спустя час мы опять стреляли прямой наводкой по огородам и краю капустного поля, чтобы прикрыть нашу опять отступавшую пехоту и прижечь наседающих немцев.

Потом был получен приказ отступать, и в косых лучах вечернего солнца мы потянулись по пыльной дороге вдоль реки и свернули на мост.

Было самое время оставить нашу открытую позицию, потому что сзади уже вспахивали землю огневые удары немецких минометов.

Перед нами перешли реку раненые пехотинцы, герои штыкового боя. Те, у кого ноги были целы, прошли мимо нас с ничего не видящими глазами, в растерзанном обмундировании, с пропитавшимися кровью повязками. Казалось, что многие из них были запачканы не только своей кровью.

Один совсем молоденький мальчик получил удар немецким штыком слева под мышкой, из раны сквозь бинты на пыльную дорогу капала кровь. Он еще не вышел из шока - узенький подбородок в светлом пушке дрожал, из остекленелых глаз катились беззвучные слезы. Может быть, сегодня первый раз в жизни ему пришлось убить человека, да еще таким первобытно жестоким способом.

Мы перешли реку, протащились еще километров пять и остановились на ночлег в сосновом молодняке. Мы даже не слышали, когда нас позвали ужинать. Пришлось звать еще раз.

И тут Рууди вдруг стал непристойно ругаться.

- Чертовы задницы, в котелке пусто, как у шлюхи за душой!

Только теперь мы вспомнили про спирт! Что ж тут удивительного, кто же во время сражения будет ровно держать котелок, счастье еще, что он вообще не пропал.

- Чего ты горло дерешь, фляга-то у тебя цела! - закричали ему в ответ. Это несколько умерило гнев Рууди, фляжка висела у него на бедре.

Наверно, никто из нас прежде спирта не пил. В сущности-то нам пить и не хотелось. Но солдатское сердце должно быть твердым, и под пшенный суп и ломоть хлеба каждый отхлебнул большой глоток тепловатого спирта.

- Дерьмом отдает, - заметил Ийзоп, - не иначе как вместе с конским навозом в бутылку набрал?

- Ну и что, - ответил Рууди, - спирт дезинфицирует, - и, крякнув, уже со слезой в глазах, отхлебнул второй раз.