Богатырь - Александр Мазин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пойдем и зарежем! – настаивал поротый старейшина. – Вот сегодня ночью и пойдем!
– Боязно, – не сдавался кривоносый. – Вдруг этот молодой не сильно болен? Порубит, как курят! Он Сварожича сам-один убил!
– А может, пусть Хакиба их зарежет? – внезапно предложил сутулый. – У Хакибы, вон, и люди к оружию привычные, и сам он – из степняков, а этим убить – запросто. Хоть воина, хоть кого.
– А что! – оживился кривоносый. – Хакиба предложил, пускай Хакиба и делает!
– Ага! – недовольно процедил третий. – Хакиба сделает. И все, что на них, себе заберет. А ты видел, какая у молодого бронь? А казна тиунова?
– Тиуна я сам зарежу! – свирепо заявил поротый. – Сам! Как свинью!
– Решено, – подвел итог третий. – Убьем их, заберем всё и Хакибе продадим.
– А с ромеем что? – напомнил сутулый. – Его тоже под нож? А вдруг бог евойный осерчает?
– Да и пусть себе серчает, – махнул рукой кривоносый. – Это ж не наш бог, чужинский.
– Чужинский, да, но Сварог против него ополошал, – не унимался сутулый. – Сынка своего – не оборонил.
– Да какой там сынок! – Поротый дернулся, сморщился от боли, прошипел: – Сварог его и наказал. За то, что без права назвался сыном божьим.
– Руками христианина наказал? Что-то ты, брат…
– Наказал. А наказчика нам отдал. Вот то-то!
– Когда убивать будем? – будничным голосом поинтересовался третий. – Нынче?
– Ага. Но к утру ближе. Как посветлеет, а то нашуметь можем, – решил поротый. – И никому ни слова. Родичам скажем: княжьи сели в лодку свою и уплыли.
– А лодку утопим?
– Вот еще! Отгоним подальше и тоже Хакибе продадим. Это ж лодья настоящая. Будет в ней товары возить. Всё, братья. Расходимся и ждем первых петухов.
– А можно я с вами не пойду? – попросил сутулый. – Проку от меня в таком деле немного, сами знаете.
– Пойдешь! – жестко произнес поротый. – Чтоб не вышло потом, что мы убивали, а ты – в стороне.
Залка влетела в комнату и бросилась к отцу:
– Ой, батюшка, ой беда! Эти злыдни убить нас задумали!
Тиун лежал на лавке с мокрым полотенцем на голове – опять прихватило. На крик Залки он встрепенулся, охнул, сел… И замер, справляясь с тошнотой.
Монах, устроившийся на полу рядом с постелью Годуна, тоже вскочил, залопотал по-своему…
Тиун махнул на него: помолчи. Сглотнул набежавшую в рот слюну:
– Говори, дочка. Что?
– Они придут! Убивать нас придут!
– Кто? Хузары?
– Нет, старейшины здешние!
Тиун выдохнул:
– Когда? Сейчас?
– Нет, с рассветом!
– Сядь, не мельтеши!
Тиун снова лег на лавку, укрылся полотенцем:
– Рассказывай всё. Подробно.
Выслушав дочь, тиун задумался, потом попросил:
– Доча, глянь, как там Годун?
Залка глянула. Никак. Спит. Дышит ровно. Потрогала за плечо… Не проснулся.
Проснулся монах. Заворчал, отпихнул Залку. Ну как ему объяснить, что нужен Годун? Что убивать их придут?
Попыталась показать знаками. Не понял. Заругался по-своему. Замахнулся даже, отпихнул…
Как греть, так сам ее под бок гридню подсовывал, а нынче гонит. Вот дурак безъязыкий!
– Что делать, батюшка?
А он не знал, что ответить. Зачем он ее с собой взял?
Думалось: безопасно. Дружина хоть маленькая, но крепкая…
Что делать?
Четверо – это много. Он попытался вспомнить, чего они стоят, вожаки деревенские.
Вспоминалось трудно. Когда он с ними говорил, рядом стояла гридь. И потому смердьи вожаки казались ничтожной сволочью.
А теперь… Один, кажется, старый. А трое других? Один вроде кряжистый… А остальные? Будь он в силе, надел бы кольчужку, опоясался мечом… Глядишь, вразумил бы смердов, пусть даже и четверых. Хотя кольчужку надеть и так можно. И меч взять… Устоять бы на ногах, когда придут.
Так и сделал.
Облачился в воинское с помощью дочки под недоуменным взглядом ромея. Попросил дочку монаху тоже оружие дать…
Не взял. Отпихнул, заругался…
Теперь осталось только ждать.
Глава 6
Берег р. Оки. Обидно воину умирать в одиночкуОни пришли, когда в оконцах светлеть начало.
Сначала жеребец снаружи заржал, забил копытом… Но его, видать, отпугнули как-то, потому что сразу же застучали ноги по крыльцу, и в избу ввалились четверо старейшин.
У двоих – копья охотничьи, у одного – топор, а четвертый – с большим ножом.
Тиун встал навстречу, поднял меч…
Но голова закружилась, и он повалился обратно на лавку.
Меч подхватила Залка. Неловко, двумя руками, закричала отчаянно:
– А ну вон отсюда!
И тут в бой, завопив, кинулся монах. С голыми руками – на оружных. Монаху сунули рогатиной в живот, однако он успел ухватиться за древко, снова завопил, рванул рогатину на себя. Старейшина, хоть и большой, пузатый, на ногах не удержался, налетел на монаха, который тут же вцепился ему в бороду…
Другой старейшина ударил монаха копьем, как дубиной. Монах обмяк, отцепился от бороды…
И тут зашевелился Илья…
Илья очнулся от криков. С трудом выплыл из сонного тумана (снилось что-то недоброе), понял, что в яви тоже нехорошо, и первым делом нащупал рукоять меча, что лежал меж ним и стеной. Меч там все время лежал. Приходя в себя, Илья трогал рукоять, и это немного умаляло ощущение слабости. Словно дружескую руку сжимал.
Вот и сейчас прикосновение к мечу чуть прибавило сил и разбудило окончательно. Как раз когда монаху прилетело по голове, а тот, кто его ударил, щербато оскалясь, попытался воткнуть в Илью копье.
Что-что, а сражаться лежа Илья успел научиться. Ладонью отбил копье вверх, и острие воткнулось не в живот, а в стену.
Неудачливый убийца тут же отскочил, оставив оружие в стене.
Илья сел.
Мир плыл и качался. В серых сумерках трудно было разглядеть серые тени людей…
Но через пару мгновений в глазах прояснилось, и Илья увидел кучку сбившихся вместе перепуганных смердов.
– Да он еле дышит! – взвизгнул один из них. – Бей его, братья!
Но бить никто не спешил.
– Бейте! – взвизгнул тот же голос. – Гляньте, он даже меча не вынул!
Илья встряхнул головой, чтобы разогнать туман… И резкая боль в шее взбодрила как нельзя лучше.
Илья встал. Меч с шелестом вышел из проложенных мехом ножен.
Увидав боевую сталь, узорчатую полосу, годную лишь на то, чтоб отделять жизнь от смерти, каждый из смердов враз вообразил, будто эта жизнь будет – его. Потому стоило Илье сделать шаг – и старшинское воинство, побросав топоры-остроги, кинулось из избы прочь. Лишь одному достало храбрости, а может, наоборот, со страху, метнуть копье в Илью.
Тот ни отбивать, ни уклоняться не стал. Бросок был негодящий, да и мимо. Ударившись древком об опорный столб, копье отскочило, опрокинув ведро с помоями.
И тут снаружи захрапел, а потом жалобно заржал Голубь. Во дворе тоже происходило что-то нехорошее.
Илья сделал шаг, другой… Ноги держали. Уже хорошо.
Илья отбросил дверную завесу, шагнул на крыльцо…
Нет, совсем даже не хорошо. И не просто погано, а хуже некуда. Куда там Сварожичу! Там, на макушке горы, даже с застрявшей ногой, Илья мог отбиваться и рассчитывать на победу, а тут – никакой надежды.
Первым Илья увидал человека с уздечкой в руке. Этот человек наступал на Голубя, и боевой конь, обученный ломать грудную клетку ударом копыта, храпел, мотал головой и пятился! Отступал от человека, вооруженного лишь уздечкой!
Но это еще бы ничего, однако, кроме теснившего Голубя, во дворе были еще двое. И оба воины.
Они развернулись в сторону крыльца, когда оттуда выкатились старейшины, развернулись, взялись за оружие, но, увидев Илью, один из них тут же вернул саблю в ножны. Оценил, что на Илье вместо брони одна лишь рубаха, нательный крест да окровавленная повязка на шее.
Оценил и решил, что на такого, как Илья, и одного хватит. И был прав. Хватало. Потому что этим одним был природный хузарин. С отменным луком в левой руке и пучком стрел – в правой, легонько придерживающей тетиву кольцом на большом пальце.
Илья очень хорошо знал, на что способен такой стрелок. Такому ничего не стоило попасть в подброшенный дирхем или в центр любой из чешуек панциря с сорока шагов.
А сейчас меж ними – дюжина. И – ни кольчуги, ни панциря.
Увидавший Илью Голубь прыгнул, едва не сбив человека с уздечкой (но тот все же успел увернуться), и встал рядом, готовый сражаться хоть с кем, лишь бы заедино с хозяином-другом.
Все трое засмеялись. Одобрительно.
– Я хочу этого коня! – по-хузарски воскликнул человек с уздечкой звонким молодым голосом.
– Зато он тебя не хочет, Акиба! – заметил тот, что спрятал саблю.
На Илью они не обращали внимания. Равно как и на сбившихся в стороне старейшин.
