Любовь на уме (ЛП) - Али Хейзелвуд

закрывает глаза, как и каждый раз, когда я упоминаю очевидный факт, что между нами нет утраченной любви (он удивительно правдолюбив). Но когда он открывает их, то держит мой взгляд. — Ты права. Это нелегко. Но не по той причине, о которой ты думаешь.

Я хмурюсь, собираясь спросить его, что именно он имеет в виду, но Леви опережает меня.

— Ешь, Би, — мягко приказывает он.

Я умираю с голоду, так что так и делаю.

Глава 10

— Сейчас я отключу твой речевой центр.

Парень смотрит вверх из-под ресниц с победным вздохом. — Блин, ненавижу, когда люди так делают.

Я смеюсь. Гай — третий астронавт, которого я тестирую этим утром. Он работает на BLINK, поэтому мы изначально не планировали составлять карту его мозга, но в последнюю минуту кто-то отказался от участия в экспериментальной группе. Стимуляция мозга — дело непростое: сложно предсказать, как отреагируют нейроны, и еще сложнее у людей, страдающих эпилепсией или электрическими осечками. Просто выпитая чашка крепкого кофе может достаточно сильно нарушить химию мозга, чтобы сделать опасным хорошо продуманный протокол стимуляции. Когда мы узнали, что у одного из астронавтов, которых мы отобрали, были припадки, то решили отдать его место Гаю. Тот был в экстазе.

— Я собираюсь воздействовать на зону Брока, — сказала я ему.

— Ах, да. Знаменитая зона Брока. — Он понимающе кивает.

Я улыбаюсь. — Это твоя левая задне-нижняя лобная извилина. Я буду стимулировать ее с частотой до двадцати пяти герц.

— Даже не угостив меня сначала ужином? — Он цокает языком.

— Чтобы проверить, работает ли это, мне нужно, чтобы ты разговаривал. Можешь прочесть стихотворение, можешь в свободном стиле, неважно. — Другие астронавты, которых я тестировала сегодня, выбрали сонет Шекспира и клятву верности.

— Все, что захочу?

Я размещаю катушку стимуляции в одном дюйме от его уха. — Да.

— Тогда очень хорошо. — Он прочищает горло. — Мое одиночество убивает меня, и я, я должен признаться, все еще верю…

Я смеюсь, как и все остальные в комнате. Включая Леви, который, похоже, довольно близок с Гаем. Это многое говорит о нем (о Гае, не о Леви; я отказываюсь говорить о Леви высоко), учитывая, что он, вероятно, должен был быть лидером BLINK. Гай, похоже, не возражает, по крайней мере, судя по тому, как они мило болтали о составе какой-то спортивной игры, пока я настраивала свое оборудование.

— …мое одиночество убивает меня, и должен с… — Гай хмурится. — Простите, я должен с… — Он нахмурился еще сильнее. — Должен с… — пробормотал он в последний раз, быстро моргая. Я поворачиваюсь к Росио, которая делает заметки. — Остановка речи в координатах MNI минус тридцать восемь, шестнадцать, пятьдесят.

Последовавшие аплодисменты излишни, но немного приятны. Ранее этим утром, когда вся команда инженеров притащилась в лабораторию нейростимуляции, чтобы понаблюдать за моим первым сеансом картирования мозга, было очевидно, что они предпочли бы быть где-нибудь еще. Было также очевидно, что Леви проинструктировал их не говорить ни слова о полном отсутствии интереса.

Они хорошие парни, пытались притворяться. К сожалению, есть причина, по которой в старших классах инженеры тяготеют к кружку робототехники, а не к драмкружку.

К счастью, нейронаука умеет защищать свою честь. Мне просто нужно было взять в руки катушку и показать несколько трюков. При стимуляции в нужной точке и с нужной частотой декорированные астронавты с IQ далеко за три цифры и ящиками, полными дипломов о высшем образовании, могут на время забыть, как считать (Вау! Это правда?), или шевелить пальцами (Чудачка!), или забывать лица людей, с которыми они работают каждый день (Би, как ты вообще это делаешь?), и, конечно, как говорить (Это самое крутое, что я видел за всю свою чертову жизнь). Стимуляция мозга — это круто, и любой, кто скажет обратное, познает ее гнев. Вот почему лаборатория до сих пор переполнена. Инженеры должны были уйти после первой демонстрации, но решили остаться… похоже, на неопределенное время.

Приятно обратить кучку скептиков к чудесам нейронауки. Интересно, чувствовала ли доктор Кюри то же самое, когда делилась своей любовью к ионизирующему излучению? Конечно, в ее случае длительное неэкранированное воздействие нестабильных изотопов в конечном итоге привело к хронической апластической анемии и смерти в санатории, но… вы поняли мою мысль. Это значит, что когда я говорю: — Думаю, я получила от Гая все, что мне нужно. На сегодня мы закончили, — комната разражается разочарованным стоном. Мы с Леви обмениваемся забавными взглядами.

Для ясности: мы не друзья или что-то в этом роде. Один совместный ужин, одна ночь, проведенная в комнате, где хранится три четверти моих любимых книг, и одна зевающая поездка на машине на могилу Ноя Мура, во время которой он вежливо заметил, что я не утренний человек, и сохранял блаженную тишину, не сделали нас с Леви друзьями. Мы по-прежнему недолюбливаем друг друга, жалеем о том дне, когда познакомились, желаем зла друг другу и т. д. и т. п. Но как будто на прошлой неделе, за веганскими тако, нам удалось сформировать непростой, рудиментарный союз. Я помогаю ему делать его дела, а он помогает мне делать мои.

Такое ощущение, что мы действительно сотрудничаем. Безумие, да?

На обед я разогреваю свой вечно унылый Lean Cuisine, беру стопку научных статей, которые давно собиралась прочитать, и направляюсь к столикам для пикника за зданием. Я грызла нут около пяти минут, когда услышала знакомый голос.

— Би! — Парень и Леви идут ко мне, держа в руках бумажные стаканчики и пакеты для сэндвичей. — Не возражаешь, если мы присоединимся к тебе? — спрашивает Гай.

Я соглашаюсь, но эта работа по электротерапии не собирается читать сама себя, и качаю головой. Я бросаю извиняющийся взгляд на Леви (извини, что ты застрял, ужиная со мной, потому что Гай не знает, что мы враги), но он, кажется, не понимает этого и садится напротив меня, слабо улыбаясь, как будто не возражает. Я наблюдаю за игрой мышц под его рубашкой, и по позвоночнику