Талейран - Сергей Нечаев

В тот же день австрийский посол Карл фон Винцент вручил императорам письма от своего государя, которыми Франц I, отчасти по совету Талейрана, хотел обратить на себя внимание и косвенно вмешаться в их переговоры.

В ходе переговоров Талейран усиленно старался делать вид, что он находится в тени, но при этом он планировал вести свою собственную игру — игру пока скрытого, но бесспорного противника Наполеона.

У Альбера Вандаля читаем: «Его изменой руководили и другие, более возвышенные побуждения. Видя со справедливым ужасом, как Наполеон все более стремится к невозможному и идет к верной гибели… он считал, что существовало только одно средство остановить его и умерить его пыл, и что таким средством было — поддержать мужество других государей и убедить их стойко сопротивляться ему»[354].

Как видим, в очередной раз звучит слово «измена». Но если Талейран и изменял, то только Наполеону, а потом в беседах с ним он якобы горестно вздыхал, слушая его жалобы на неожиданное упорство, проявленное русской стороной в ходе переговоров.

Так принято писать об эрфуртской встрече, но на самом деле это не так. Вернее, не совсем так. Талейран обладал колоссальным политическим опытом и прекрасно понимал, что с Наполеоном такие «фокусы» не пройдут. Князь был слишком умен, чтобы идти на «измену». Он слишком хорошо знал, чем это может закончиться. Знал он и то, что любая грубая ложь быстро вскроется. Да ему и не надо было лгать. Он действовал гораздо хитрее.

По свидетельству секретаря Наполеона Меневаля, «в Эрфурте император использовал князя Беневентского в своих конфиденциальных контактах с императором Александром»[355].

По сути, «каждое утро Талейран обсуждал ход переговоров с Наполеоном, а каждый вечер — с Александром»[356].

Если можно использовать такое сравнение, то в Эрфурте играли два очень сильных гроссмейстера, а Талейран параллельно артистически вел свою труднейшую игру.

По определению, измена — это нарушение верности кому-либо или чему-либо. Но вот является ли изменой борьба с врагом своей страны? Является ли изменой борьба с человеком, который, опьяненный победами и завоеваниями, готов был довести страну до последней крайности?

Да и какие секреты Наполеона один за другим вдруг начал выдавать русским Талейран? По сути, он говорил императору Александру лишь о том, что Франция давно уже устала от «честолюбивых предприятий слишком увлекающегося ее императора»[357].

И действительно, «дипломатические агенты самого Александра вскоре начали подтверждать справедливость этих сообщений. Они доносили, что французская нация, или, по крайней мере, наиболее рассудительная ее часть, утомлена уже завоевательной имперской политикой Наполеона»[358].

Просто Талейран одним из первых понял это. Но разве близкий друг Наполеона маршал Ланн не предупреждал императора в 1809 году, что пора бы уже остановиться? А разве в 1811 году другой друг Наполеона, бывший с ним в Италии и в Египте, Реньо де Сен-Жан д’Анжели не восклицал: «Этот несчастный погубит себя самого, погубит нас, погубит решительно все!»[359]

А многие другие, число которых с каждым годом росло? Неужели все они тоже были «беспримерными предателями»? И вообще, как должны вести себя офицеры и матросы, если они видят, что их обезумевший капитан ведет корабль прямо на скалы…

К сожалению, однозначного ответа на подобные вопросы нет.

В начале переговоров Наполеон самоуверенно говорил:

— Мне кажется, что император Александр готов сделать все, что я захочу.

Но постепенно его тон начал меняться.

А в это время Талейран настраивал императора Александра:

— Австрийский представитель барон фон Винцент надеется, что Ваше Величество не позволит императору Наполеону толкнуть вас на мероприятия, угрожающие Австрии. Что касается меня, то я испытываю такие же желания.

— Я тоже этого хочу, — неуверенно отвечал Александр, — но это очень трудно, так как мне кажется, что император Наполеон очень раздражен.

Биограф Талейрана Жан Орьё пишет: «Если бы Наполеон вел переговоры с Александром один на один, он бы его победил. Царь был слабым и безвольным, обаяние и интеллектуальная мощь императора его бы пересилили. Взяв себе в помощники Талейрана, Наполеон добился противоположного результата по сравнению с тем, что он ожидал: Талейран разрушил влияние, которое тот имел на царя»[360].

С удивительным искусством и осторожностью Талейран работал «над тем, чтобы соткать вокруг царя сеть интриг и незаметно завлечь его в свои сети. В Тильзите Наполеон победил Александра. Отчего же Талейран не может взять его в плен в Эрфурте?»[361].

И ему это удалось. Во всяком случае, в ходе переговоров император Александр становился все более и более уверенным в себе и невозмутимым. Наполеон, видя это, нервничал. И вот однажды он сказал Талейрану:

— Я ничего не достиг с императором Александром. Я обрабатывал его со всех сторон, но не подвинулся ни на шаг вперед.

— Сир, — возразил ему Талейран, — мне кажется, что за ваше пребывание здесь вы уже многого достигли и император Александр совершенно поддался вашему обаянию.

— Он это только изображает, и вы им одурачены! — воскликнул Наполеон. — Если он меня так любит, то почему же он не соглашается со мной и не ставит свою подпись?

— Сир, в нем есть нечто рыцарское. Он считает, что его чувства к вам обязывают его больше, чем какие-то договоры…

— Это все вздор!

После этого Наполеон вспылил прямо во время официальной встречи. В очередной раз натолкнувшись на неожиданное упорство русской стороны, император французов бросил на пол свою шляпу и начал топтать ее ногами. Александр с улыбкой посмотрел из него, помолчал немного, а затем спокойно сказал:

— Вы вспыльчивы, а я упрям. Гневом от меня ничего не добьешься. Поговорим, обсудим — иначе я ухожу.

И он направился к двери, а Наполеону оставалось только замолчать и удержать его, но при этом его дело нисколько не подвинулось вперед.

В конечном итоге Наполеон подписал провальную для себя конвенцию, которая не дала ему ничего нового по сравнению с тем, о чем было договорено еще в Тильзите. По сути, к концу эрфуртской встречи «император Александр добился от Наполеона выполнения если не всех, то, по крайней мере, весьма многих своих требований»[362].

А Талейран после этого заявил в кругу своих близких людей: