Дела и ужасы Жени Осинкиной (сборник) - Мариэтта Чудакова

Глава 13 В метро. Фурсик

На трамвай до метро Фурсик никогда не садился. Расстояние и время были промеряны – от угла Короленко и Стромынки до «Сокольников» километр с хвостиком, пятнадцать – семнадцать минут быстрого шага. «А то и ходить разучишься!» – отвечал Фурсик на недоуменный вопрос одноклассников: «Ты че – пешком, что ли?!» Они все как один, кроме закадычного друга Коляна, предпочитали трамвай.

А чего тогда, спрашивается, качать мышцы?

Впрочем, таких вопросов к окружающим у Фурсика за его жизнь – еще недолгую, но осмысленную, – накопилось немало. Если все их задавать, вообще сдвинутым прослывешь.

В вагонах метро Фурсик давно уже не садился. Давно – то есть уже года полтора. Отец ему как-то сказал: «Ты чего это так торопишься место занять? Чтобы женщина, что ли, раньше тебя не села?» Повторять отцу не пришлось. Фурсику стало стыдно бросаться вперед и хлопаться на сиденье, как делали это перед носом у пожилых и не очень, но все равно усталых женщин множество его сверстников.

Вот и сейчас Фурсик стоял на своем любимом месте в торце и смотрел на человека, сидевшего в середине вагона. Даже если не видеть издали его отрепьев, можно было догадаться, что это – бомж: слишком много пустого места образовалось вокруг него. Хоть и издалека, но Фурсик узнал этого человека. Он не раз появлялся в их дворе, и прабаба раза два выносила ему на пенопластовой «подложке», как пишут на ценниках в магазинах, кое-что из еды. Бомж с усилием разлепил глаза, посмотрел в сторону Фурсика. Кажется, узнал его. И снова задремал.

...Месяц назад Фурсик вот так ехал себе в метро как обычно. Сделал пересадку на «Китай-городе», ничего особенного не заметив. Это потом уже, когда вспоминал этот день, понял, что нечто необычное было, что на его как раз линии стояла на платформе группа взволнованных людей, показывали руками то в тоннель, то в сторону выхода. А тогда он сел в вагон и поехал. Проехали четыре станции – и вдруг поезд резко затормозил и встал в тоннеле. Очень нескоро они двинулись. А на другой день пришел приятель отца, работавший в метро, и рассказал: как раз незадолго до того, как в поезд сел Фурсик, под этот самый поезд бросилась женщина. А машинист, сумевший нечеловеческим усилием ее не переехать, скоро повел этот же состав дальше. И через двадцать минут скончался от инфаркта, снова успев затормозить.

Вот почему тогда долго стояли в тоннеле...

Фурсик шел по «Театральной». Как он ни торопился к эскалатору, чтобы поскорей выйти на Театральную площадь, – пришлось остановиться около старушки с палкой. Очень уж затравленно озиралась она по сторонам.

– Помочь вам чем-нибудь? – солидно спросил Фурсик.

– Да вот, к «Библиотеке Ленина» мне надо – никак не пойму, как доехать-то.

Фурсик посоветовал ей перейти в середине зала на «Охотный ряд» и побежал дальше. За ним увязался какой-то долговязый дядька.

– Неправильно! – сказал дядька убежденно. – Ей вот сюда надо было идти.

– Почему? Там перейти короче.

– Так там в горку! А здесь – под горку.

Фурсик напрягся и представил себе длинный переход, на который послал бабку.

– Да, наверно... Маху дал. Ей вообще, наверно, лучше было на эскалаторе ехать.

На эскалаторе Фурсик попробовал было идти, но ступенек через сорок пришлось остановиться: левый проход был забит. И что интересно – опять двадцать пять! Четыре парня (он посчитал) один за другим поднимались перед ним. Натолкнулись на затор – и все один за другим остались стоять слева, а не справа!

Фурсик-то, конечно, встал справа, найдя свободную ступеньку. Стоял и смотрел на этих парней.

Они точно так забили сейчас проход, как те, что только что помешали пройти им... Дураки, что ли? Фурсик в который раз не мог понять – ну чего тут не ясно-то, а? Ведь вот именно так и забивается путь. А как еще-то? Ну раскиньте мозгами-то чуток, как прабаба говорит. Вот мы шли-шли, и нам помешали пройти. Так? Теперь мы встали слева – и затор удлинился! Кто-то торопится – а пройти опять не может. Так или нет, я вас спрашиваю?

Выход один – справа вставать! «Стойте справа – проходите слева!» – слышали в метро такие слова?

Почему не встают справа – он в толк взять не мог: его голова по-другому была устроена. «Может, думают – ага, мы не смогли пройти, ну и вы не пройдете! Да вроде не похожи с виду эти четверо на таких...»

Так и не решив задачки, сошел Фурсик с эскалатора. А тот дядька, оказывается, не отстал, а все шел и шел рядом с ним. Все объяснял, насколько выгодней для бабки была бы эта дорога. Ну что теперь делать-то? Догонять бабку? Так она уже села, наверно, в вагон и уехала к «Библиотеке». Фурсик не мог понять, чего дядька не отцепляется от него – дел, что ли, своих нет? Уже бубнит что-то не очень понятное.

Вдруг дядька сказал:

– А Дума сегодня не работает.

Сказал с грустью. И Фурсик сразу с каким-то даже облегчением понял, что это просто ненормальный. Он, наверно, и шел-то от Думы – хотел туда, видно, попасть... (Для не москвичей поясним: Государственная Дума России расположена в двух шагах от Театральной площади.) Фурсик ускорил шаг и быстро оторвался от дядьки. Дел – невпроворот. Он знал, что Женя уже подъезжает к Омску и тянуть резину не приходится.

Глава 14 В метро. Руслан

Качало, как в лодке, и кто-то тряс его за плечо. Но не хотелось просыпаться. Во сне подходила мама, склонялась над кроваткой, улыбалась, подтыкая одеяло. Он наконец сел, покачиваясь и поеживаясь со сна. И сразу стало холодно. Правда его кто-то тряс или это приснилось – он так и не понял. С трудом ворочая затекшей шеей, стал осматриваться. Рядом с ним на дерматиновом сиденье было влажное пятно. Он напряг голову. Вялая голова ему подсказала, что это как-то связано с холодом, разливавшимся по телу. Тогда он понял, что он в мокрых брюках. От них-то и шел холод. Но в то же время в брюках сохранялись остатки мокрого тепла. Главное было – не вставать. Тогда последнее тепло исчезнет.

Он все зябко поводил шеей, сам того не замечая, а пассажиры напротив замечали каждое его движение и сурово смотрели на этого грязного и мокрого человека, от которого по всему вагону шел плохой запах.

Никто из них не знал, как мама любила своего Русланчика и, гладя крупные белокурые кудри, приговаривала, бывало: «Ах ты, мой Русик!» Да, вот тоже вопрос – почему волосы-то так потемнели? Как-то, минувшим летом, он увидел себя случайно в зеркале – удивился. И куда делись крупные кольца, которыми в детстве прямо усыпана была его голова, так что женщины останавливались на улице, любуясь, когда мама вела его за ручку в синей матросочке? Вопросы, одни вопросы!

Тем более люди, сидевшие напротив, не знали, что мама и сейчас живет в далеком городе Кержаче и года четыре – а может, все шесть? – ждет от него письма.

Сколько раз собирался до нее доехать, да все время что-то мешало. Вот в прошлом году перед Новым годом уже и билет купил. И поехал на метро к Ярославскому вокзалу. А очнулся почему-то на одной из московских помоек, в снегу. Его разбудила старушка, приговаривавшая: «Замерзнешь, дурак ты эдакой!» Добрая такая была старушенция. Он потом две ночи ночевал в ее теплом подъезде. Она ему лапшу с мясом выносила. И один раз – кофе с молоком.

...Две девочки вбежали в вагон на «Комсомольской» и с размаху сели недалеко от мокрого человека. Но тут же, взглянув на него острым детским взглядом, старшая что-то пошептала младшей, и обе сразу вспорхнули и встали у дверей.

Бывший Руслан понюхал свои руки и тыльной стороной ладони потер глаза. Ему становилось все холоднее. Но вставать с насиженного места и тем более выходить из вагона не хотелось. Тут все же были свои. Его никто не трогал. А на платформе мог появиться милиционер и приказать идти с ним.

Вот парнишка у дальних дверей. Знакомое лицо. Двор в Колодезном переулке. Это его бабка, кажется, выносила еду, и не раз.

Мысли текли трудно и как-то ни к чему не приводили. Впрочем, к этому мокрый человек давно привык.

Глава 15 В Омске. Харон

Топоча по лестнице, Саня и Леша бодро сбежали вниз. Распахнули тяжелые двери, вылетели на улицу. Открыли заднюю дверь джипа, чтобы поднять с пола и вывести связанных. И услышали хриплый, с какими-то совсем особыми, скорее собачьими, чем человечьими завываниями, смех.

Оба одновременно различили в полутьме кузова, что на полу – не два связанных, а один.

Саня направил на него фонарик. Во рту, широко раззявленном, сверкали два полных ряда металлических зубов. Хозяин (а это был он) страшно хохотал, извиваясь на полу, как огромный дождевой червь. В перерывах между взрывами смеха раздавалась чудовищная брань такого состава, какого «афганцам» не приходилось слышать и в рукопашном.

Саня ошарашенно спросил:

– Калуга, ты что-нибудь секешь вобще, а?

– Не понял... – медленно протянул Калуга. Но в следующий же миг соскочил на землю и, не говоря ни слова, кинулся в военкомат. Саня и без слов его понял. Сам же рванул к часовому у военкомата.