Москва, я не люблю тебя - Минаев Сергей Сергеевич

Лицо сидящего с пистолетом чеченца исказила ярость, он подскочил ко мне, отвесил мощный шлепок открытой ладонью по лбу, разразился длинной тирадой на своем гортанном языке и застыл, снова подняв палец к потолку.

— Какой Идрис Шах? Как можешь ты, лживый пес, — старший презрительно скривил губы и поднял вверх четки, — судить о делах и сказаниях дервишей? Кто позволил твоему поганому рту вообще приплетать сюда дервишей? Иншалла!

— Я историю хотел рассказать, — закрылся я, ожидая очередного удара. — Я читал когда-то…

— Эту историю ты не читал! Ее кто-то рассказал тебе, а твой лживый и гнилой башка все наврал на свой лад, как и историю про сабака! — Чеченец гневно потрясал четками. — Я тебя убью два раза, понял, да?! За воровство и за поминание дервишей!

Он вцепился в спинку стула так, что костяшки кулаков побелели, наклонился ко мне и свистящим шепотом начал говорить:

— Это было в начале девяностых, когда ваши кяфиры в Москве придумали операции с авизо. И узнав это, наши люди стали делать фальшивые авизо. Но не для наживы, а чтобы вырученные деньги отправлять своим братьям моджахедам, которые воевали в горах с кяфирами, понял, да? — Чеченец начал раскачиваться в такт своей речи. — И случилось однажды, что эти праведные нохчи обменяли фальшивый авизо одному псу и кяфирскому шакалу на пять фур водки и сигарет.

Он замолчал и прикрыл рукой глаза. Второй чеченец отложил пистолет, сложил ноги по-турецки, достал четки и так же начал раскачиваться, шевеля губами, как это делают, когда читают молитву.

— А тот шакал, червяк, будь проклято его имя и будь прокляты все, кто родил этого пса, под это авизо взял много хорошего товара у других праведных нохчи, — продолжил старший, — часть товара отдал первым хорошим людям, а часть продал с выгодой для себя. И когда другие праведные нохчи захотели получить по авизо деньги, то узнали, что авизо фальшивое, а банк, который выпустил его, принадлежит другим нохчи.

Чеченец замолчал. Когда он снова заговорил, мне стало нестерпимо страшно. Наверное, так страшно было жертвам ритуальных убийств, которых распинали на своих сатанинских алтарях сектанты. Он говорил так, будто читал вслух сказки «Тысячи и одной ночи». Размеренно и театрально. Но будучи современником лихих девяностых, и помня, с какой скоростью люди проваливаются в пропасть, ступив по незнанию на тонкий лед ислама, я понимал, что рассказ чеченца не является философской отповедью в духе Гаруна аль-Рашида. Скорее, это ритуальная речь, какую асассины «Старца Горы» читали жертве перед тем, как перерезать ей глотку. В общем, опуская мою всегдашнюю тягу к дешевым интеллигентским поискам исторических параллелей, все можно было уложить в одну фразу, которую сказал мне на прощанье этот Вова: «Все равно тебя чехи ебнут»…

— И был большой сход, и одни братья стали обвинять других братьев в том, что они подло, знаешь, — он сжал левую руку в кулак, дважды бахнул им по спинке стула и добавил в голос горечи, — знаешь, подло так, как змеи кусают со спины, кидают своих земляков. И почти началась война между тейпами, и брат убил брата, но тогда один мудрый сказал: давайте найдем того русского кяфира и спросим за все. А потом сядем и обсудим вот это все и вот это все.

Второй чеченец перестал раскачиваться, опустил голову и прикрыл ладонью глаза.

— И когда нашли кяфира, — старший повысил голос и стал рубить воздух ребром ладони, — он тоже, как и ты, пес, и как пес, про которого ты сказал, что он из сказок дервишей, стал, сука, оправдываться, что он не вор и не преступник. Называя ворами тех, кто сделал авизо.

Чеченец встал, подошел к раковине, достал оттуда чашку, дважды ополоснул ее, наполнил и выпил в три-четыре глотка. Второй чеченец вопросительно посмотрел на него и, получив одобрительный кивок, достал сигарету. Я вспомнил, что приговоренные к смертной казни имеют право на последнюю затяжку, и тоже закурил. Хорошо бы жена задержалась у родителей до ночи. А еще лучше — до утра. Вова хоть и психопат, но не убил ни меня, ни ее. Эти убьют несомненно. Почему-то захотелось кваса. А еще в туалет. Перед глазами встала квасная бочка, из тех, что были в нашем детстве, школьный туалет, Витька Мохов, который туда карбид кинул, еще кто-то тогда говорил, что лучше бы дрожжи, а я не стал уточнять, чем лучше, и кинул по пачке в каждый унитаз, на двух этажах, и что потом началось. И если вспоминать арабские сказки, то сейчас немедленно должен появиться джинн и спасти Синдбада-морехода, то есть меня. Хотя какой я Синдбад??

— А не помнишь ты, что судья сказал, потому что, вонючий ишак, ты не можешь знать, что судьей был я! — внезапно заорал чеченец, швырнув чашку в раковину, где она немедленно превратилась в черепки. — И тот кяфир сидел вот как ты сейчас. И пытался врать, что не знал, что авизо поддельный, и говорил, что виноват не он, а те, кто авизо изготовил, стравливая братьев между собой! Но я не дал его паскудному рту лить лживые слова, которые некоторые неразумные братья готовы были принимать за правду. И я сказал: братья, этот человек уже обманул нас однажды и сейчас хочет обмануть второй раз, и если я дам его паскудному рту произнести еще хоть одно слово, быть братской войне. И Богом клянусь, это самое плохое, что может быть в этом мире, иншалла.

«За два дня вторую чашку в доме бьют. И в чем тут хорошая примета?» — промелькнуло в голове.

— И тогда, — чеченец понизил голос и перешел почти на шепот, — я вставил ему в рот дуло АКМ и разнес его башку, как гнилой арбуз. И Мага это видел.

Мага убрал четки и схватил пистолет.

— И с тех пор я всегда вспоминаю, что волк не может слушать шелудивого пса! Потому что волк всегда стоит на пути воина, а пес — на пути корысти. И я от тебя по куску буду отрезать, медленно, сука, чтобы ты умирал неделю, если правды не скажешь.

Мага! — Он дал короткую, отрывистую команду на чеченском. Мага достал из-за пазухи рулон скотча.

— Бог вас накажет, — сказал кто-то третий моим голосом.

Старший чеченец подошел ко мне, взял двумя пальцами за подбородок и прошипел:

— Какой бог? Твой? У тебя нет бога. Вы, русские, странные люди. Вы забыли своего Бога, но хорошо знаете, что сказано в заповедях других богов. Вы воюете за тысячу километров в чужих городах, а свой город сдали без боя… иншалла…

В тот момент, когда я почувствовал, что впервые в жизни теряю сознание, в квартире появился джинн. Он был одет в мышиный кафтан, стоптанные ботинки и ментовскую фуражку. Казалось, его ноги не касаются земли, и он плывет по воздуху. Все вокруг внезапно приняло вязкие, тягучие формы и замедлилось. Старший чеченец медленно повернул голову в сторону Маги, Мага, еще медленней, сунул пистолет и скотч в необъятный внутренний карман своей кожаной куртки. И голос моего одноклассника и соседа, мента Пети Кустова, зазвучал откуда-то из-под потолка, наполняя кухню, как орган.

— Епт, Диня, ты чего, со строителями, что ли, встречаешься? А я иду, смотрю, дверь нараспашку. Все дела. По нынешним временам неправильная ебула. Я не помешаю?

— Нэт-нэт! — Старший чеченец изобразил некое подобие улыбки. — Мы уже уходим.

— Это по дачным делам или в квартире ремонт делать будешь? — Петя сел на освободившийся стул. — А чего у них с регистрацией? Шучу, не напрягайся. Ты дверь за ними закрой! А чего за строители? Чего умеют? Рассказывай!

— Много чего. — Я глубоко вдохнул и выдохнул. — Я даже не знаю, с чего начать рассказ.

— Не парься, ща, короче, я тебе расскажу!

Петя был бухой, и довольно сильно. Кажется, первый раз в жизни это не раздражало, а заставляло влюбиться. Как влюбляются в жизнь…

ДАША

Она хотела бы жить на Манхэттене

И с Деми Мур делиться секретами,

А он просто диджей на радио,

И он, в общем, не бедный парень, кстати,

но…

Панкратьевский переулок. Восемь часов вечера