Воздушный штрафбат - Антон Кротков

До первой остановки товарищи по несчастью посменно на руках несли сильно покалеченного и находящегося в бессознательном состоянии летчика. На ночь конвойные солдаты загнали пленных в здание полуразрушенного колхозного коровника.

Когда Георгий очнулся, рядом находились двое командиров. Познакомились. Одного звали Николаем, он был младшим лейтенантом, танкистом. Второй — капитан артиллерии.

— Ребята, у меня все горит, я плохо вижу, найдите, пожалуйста, врача, — попросил их Церадзе.

Вскоре к нему подошла девушка. Назвалась медицинской сестрой. Сделала перевязку индивидуальным пакетом.

На какое-то время Георгий остался один. Он снова впал в бессознательное состояние. В это время к нему бесшумно приблизился человек в солдатской гимнастерке и стал бесцеремонно снимать пальто, потом ботинки. Заметив на груди раненого летчика орден Боевого Красного Знамени, попытался сорвать его с гимнастерки.

— Что ты делаешь? — придя в себя, тихо спросил Церадзе. У него обгорели губы и все лицо, и каждое слово давалось иеною сильнейшего приступа боли.

— Я тебя узнал, — безумно округляя глаза и скаля зубы, прошептал мародер и тихо засмеялся. — Ты раскулачивал моего отца, проклятый комиссар! Ну вот и свиделись… Сейчас я тебя придушу, сволочь!

К счастью, на выручку Церадзе вовремя подоспели его новые друзья. Они жестоко, до полусмерти, избили мародера.

И все же среди пленных оказался тайный предатель, который выдал немцам летчика.

Утром к строю пленных подошел офицер в сопровождении двух автоматчиков. Он приказал солдатам взять пилота. На грузовике Церадзе привезли в какое-то село. По дороге он не чувствовал ни боли, ни страха, все было словно в тумане. Солдаты внесли Георгия в избу. Здесь витал больничный запах. В центре пустой комнаты стоял белый хирургический стол, на который и положили Церадзе. Сильно воняло карболкой. От этого запаха сознание раненого прояснилось.

Вошел немец-врач с ассистентом. Они стали снимать бинты с лица раненого. Бинты присохли к ранам, когда их отрывали — боль была страшная. Георгий и стонал и матерился. Но немецкому врачу почему-то даже в голову не пришло предварительно смочить бинты марганцовкой, чтобы они легче отходили.

Затем немец длинными ножницами разрезал на Георгии комбинезон и ощупал распухшее правое плечо. У врача были руки скорее коновала, чем врача — грубые, торопливые. А может быть, он просто не считал необходимым особо церемониться со сбитым летчиком, которого требовалось всего лишь немного подлечить для допроса.

Его ассистент был из русских — военнопленный или предатель. Это был высокий худой человек с удлиненным лошадиным лицом, плохими зубами и крупными хрящеватыми оттопыренными ушами. По ходу медосмотра он лишенным эмоций, механическим голосом переводил Георгию слова врача.

— Герр Баум говорит, что у тебя вывихнуто правое плечо, перелом обоих лодыжек, возможно, имеются разрывы внутренних органов.

Что-то быстро переспросив у немца, ассистент единственный раз за весь медосмотр позволил себе эмоции: ухмыльнувшись, он сообщил Церадзе:

— Герр Баум не знает: выживешь ты или нет, но как самец ты точно уже не будешь пользоваться успехом у русских женщин: у тебя нет носа, а рот сварился.

После того как Георгию обработали раны и сделали перевязку, конвойные солдаты перенесли его в другой дом. Там за пленного летчика взялись два офицера полевой жандармерии дивизии СС. Начался допрос. Церадзе врал, как мог, — называл липовые номера частей, фамилии командиров. Но эсэсовцы оказались матерыми профессионалами и быстро сообразили, что пленный водит их за нос. Фельджандармы снова сорвали с Георгия бинты. Гауптштурмфюрер кавалерийским стеком принялся копаться в его ранах, постоянно повторяя через переводчика свои вопросы. Георгий быстро потерял сознание. Часовые перенесли его в сарай и бросили на сено. Утром допрос должен был возобновиться. Эсэсовцы быстро замучили бы его до смерти, но на удачу Церадзе в эту же ночь на занятое немцами село налетел советский кавалерийский корпус, совершающий глубокий рейд по немецким тылам.

Дальше был госпиталь. Здесь Церадзе провел несколько месяцев. Губы и то, что осталось от носа, — то нарастали, то снова сходили. Каждый раз Георгий просто снимал с лица наросшую корку и отбрасывал. Вначале боли были такие, что заснуть он мог только после укола морфия.

Когда же Георгий просыпался, медсестрам приходилось долго протирать обожженные веки борной кислотой, чтобы он мог их разлепить. Кормили Церадзе с помощью особой спринцовки, так как рот у него сварился. И все-таки силы быстро возвращались к нему.

Первые недели Георгий каждый день ждал прихода Лели, ведь госпиталь находился в Сокольниках — всего в трех трамвайных остановках от ее дома. Церадзе надиктовал медсестре письмо для любимой, в котором честно сообщил, что в результате ранения у него сильно изуродовано лицо, но в то же время врачи говорят, что ему не грозит инвалидность и, возможно, даже он снова сможет летать. Заканчивал свое послание Георгий такими строками: «Внешность в семейной жизни — не главное. Даже к самой ослепительной красоте быстро привыкаешь. Сердце же мое принадлежит только тебе. Надеюсь, что и твоя любовь ко мне не заржавела за время нашей разлуки».

Отослав письмо, Георгий с нетерпением стал ждать прихода любимой. В это время он получил очень теплое письмо от своей бывшей жены, которая искренне жалела его и хотела вернуться. Но он вожделел только одну женщину!

Воображение ярко рисовало Церадзе, как она войдет в палату — юная, очаровательная, легкая, похожая на ворвавшийся весенний ветерок. Почему-то он был уверен, что Леля обязательно придет, ведь на войне люди быстро узнают цену настоящим отношениям. Ведь он не погиб и даже не стал инвалидом — чудесным образом выбрался из чудовищной переделки почти здоровым, разве что уже не прежним чернобровым красавцем с орлиным профилем.

Но шли дни, а Леля все не появлялась. Зато однажды его навестили сослуживцы. Бывалые мужики старательно скрывали свой ужас при виде лица Церадзе. Но, конечно, раненый все видел. И буквально на следующий день после визита сослуживцев, после затяжной паузы пришел наконец ответ от Лели. Девушка писала, что очень сочувствует ему и желает скорейшего выздоровления, но отношения между ними закончены, так как она полюбила другого человека.

Вот тогда Георгий затосковал по-настоящему. Целыми днями мужчина лежал на своей койке, почти не разговаривая. Будь у Церадзе под рукой пистолет, он бы, наверное, совершил непоправимую глупость — встретил в Лелином подъезде и застрелил ее ухажера или пустил пулю себе в висок. Но свой ТТ Георгий потерял, когда в бессознательном состоянии оказался в колонне военнопленных.

Однажды бессонной ночью Георгий осознал, за что его так стеганула судьба. Влюбившись, словно кобель, в Лелю, он, не задумываясь, предал жену, с которой до этого прожил без малого двадцать лет, детей, которых так любил. За все в этой жизни приходится платить. А вскоре пришла трагическая весть: жена вместе с детьми погибла под руинами разбомбленного немцами дома. Душевная боль Георгия стала невыносимой.

Но на этом злоключения Церадзе не закончились. После выписки из госпиталя он на некоторое время вернулся в свой полк. Правда, Георгий слышал, что есть приказ всех бывших в плену отправлять на проверку. И хотя командир полка пообещал, что не отдаст его, но вскоре пришел приказ — и комполка только развел руками.

А потом лоснящийся от сытой тыловой жизни следователь НКВД обвиняюще допытывался у человека с изувеченным в бою лицом: «Почему ты не застрелился, а сдался в плен?»

Но на удачу Церадзе, пока он лежал в госпитале и проходил проверку, произошло советское контрнаступление под Москвой. И, в частности, была освобождена и деревня, где его допрашивали эсэсовские фельджандармы.

Надо было также отдать должное следователю, ведущему дело Церадзе, он не поленился лично съездить на место событий и нашел дочь хозяйки избы, в которой размешался отдел полевой полиции. Выяснилось, что, пока шел допрос советского летчика, девочка лежала на печи в соседней комнате и все слышала. Она показала, что немцы страшно злились, что летчик их обманывает, и всячески издевались над ним.

Эти показания решили все дело. Как прошедшего проверку Церадзе выпустили из НКВД, но, тем не менее, клеймо «бывший в плену» уже прочно прилипло к нему. В Управлении кадров ВВС Георгию сообщили, что есть распоряжение бывших пленных даже после проверки не восстанавливать на летной работе. В лучшем случае он мог рассчитывать на должность преподавателя теоретической дисциплины в авиаучилище или мелкого исполнителя в БАО.[102] Но Георгий желал воевать! Только занимаясь боевой работой можно было забыть о личной драме и ощутить себя не изувеченным калекой-уродом, а нужным для дела специалистом. Честно сражаясь, он мог искупить свой грех перед близкими людьми.