Зори не гаснут - Леонид Гартунг

— Вера, — говорю я, — напрасно ты меня убеждаешь…

Хлопает входная дверь. Вера вздрагивает.

— Идут сюда. Надо хоть постель прикрыть.

На пороге появляется тень. Протягиваю руку к выключателю, зажигаю свет.

На пороге стоит Надя. Она сдерживает тяжелое дыхание, волосы выбились из-под платка, валенки по колено в снегу. Видно, спешила сюда, не разбирая дороги.

Вера спешно накидывает одеяло на смятую постель. Я зову Надю:

— Проходи.

— Нет, нет, — в смятении пятится она.

— Куда же ты?

— Я пойду, — шепчет она и скрывается за дверь.

Выбегаю вслед. Ее уже нет. Что с ней? Может быть, она от следователя? Или узнала Веру, ревнует? Надо было догнать, объяснить, почему у меня Вера, но я не сделал этого. Слишком был уверен, что у нас все и навсегда решено.

Вера спрашивает меня насмешливо:

— Что за странности? Кто это?

— Надя.

— Знаешь, мне показалось, что она не совсем к тебе равнодушна.

— Да?

— Она так мило опешила, увидев меня здесь, будто я слон или гиппопотам. У нее совсем детское лицо — ничего не умеет скрывать. Позволь, позволь… Это не та ли самая? Героиня романа?

— Да, — говорю я. — Та самая. Надя Невьянова. Моя невеста.

Вера сразу становится серьезной.

— Ты шутишь? Ты понимаешь, что говоришь?

— Это не шутка. Мы с Надей любим друг друга.

Вера слушает внешне спокойно, только пальцы ее ищут в пачке папиросу и не могут найти.

— Моя вина. Я не написал тебе о Наде. Нужно было написать, чтобы тебе все было ясно…

— Не все ли равно теперь, — прерывает меня Вера.

— У нас с тобой разные пути. Ты не смогла бы…

— Не смягчай и не трусь, — вскрикивает Вера. — Я не из тех, которые травятся.

Вера кидается к столу, где лежат вещи, которые она выложила, когда доставала джемпер, швыряет их в чемодан.

— Куда ты? — спрашиваю я.

— Что за вопрос? На станцию, конечно.

— Но сейчас ночь.

— Какое это имеет значение?

— Дождись утра.

— Мне стыдно, Виктор. Мне никогда не было так стыдно.

— Но пойми…

— Уже поняла… Ты говорил вполне членораздельно, хотя слишком длинно. Надо было сказать всего три слова; «Убирайся отсюда вон». И сказать сразу…

Она выкрикивает это, пытаясь закрыть крышку чемодана, но застежки не достают, наклоняется, давит крышку коленом. Крышка опускается, защемив край белой блузки.

В прихожей Вера сдергивает с вешалки пальто, накидывает его на себя. Не застегивая на пуговицы, выбегает во двор. Чемодан ей не по силам. Он бьет ее о ногу, и от этого она хромает и пошатывается. Уговариваю ее:

— Дай чемодан. Я понесу.

— Не тронь.

— Но куда ты идешь?

— Не знаю, — отвечает она упрямо, затем кидает чемодан в снег.

— Вера, останься до утра, — опять предлагаю я.

— Это ни к чему, — твердит она.

В конце концов она осталась. Я устроил ее ночевать у Ариши.

Вернулся домой. В комнате пахло яблоками. Около дивана валялся на полу окурок со следом крашеных губ. На запотевшем стекле, дожидаясь меня, Вера написала свое имя. Сейчас надпись расплылась, подернулась веточками морозных узоров. К ночи крепчал мороз.

Утром я Веру не видел. Она уехала чуть свет с попутной машиной.

Я НЕ ОДИН

Они ввалились ко мне утром: Олег с братом Алешкой, Костя Блинов, Варя, Алла Букина. Наполнили комнату здоровыми живыми голосами.

— Ну, как? Жив?

— Не пасуй. В обиду не дадим.

Алешка все еще кипел после вчерашнего разговора со следователем.

— Ну, вот черт побери. Прицепился — сколько врач выпил? Да, может быть, он… ну вот… до этого пил? А я ему напрямик: «Не в ту дверь ломитесь». Он мне строго так: «Прошу соблюдать вежливость». А сам немного постарше меня…

— Мы все за вас, — пробасил Костя. — А он одно свое твердит, как попугай: «Отбросьте ваши дружеские симпатии, будьте объективны».

— Нет, это все-таки безобразие, — вмешалась Варя. — Неужели не видно человека? Виктор Петрович! Да как это можно!

— «Отбросьте дружеские симпатии», — возмущался Костя. — Ишь, какой нашелся. Ничего я отбрасывать не хочу.

— А все же ничего непонятно, — вслух рассуждает Олег. — Кто же ранил Андрея? Сам себя? Тогда как около него оказался нож? Ведь он оставил его на шестке. Стало быть, ранил его кто-то из тех, кто был на вечере. Девчат вычеркнем. Лаврик? Он шел с нами до самого дома. И потом, говорит Татьяна, никуда не уходил. Пришел и лег спать…

— Получается, что, кроме меня, некому, — сказал я.

Ребята зашумели.

— Ну, это вы бросьте. О вас никто и думать не может.

Алла пыталась установить тишину:

— Зачем кричите без толку? Надо действовать. Давайте напишем заявление прокурору, что мы за Виктора ручаемся.

— А следователь вызовет — не ходите, — запальчиво предложил Алеша. — Нужно ему, пусть сам приходит.

— Так нельзя, — возразил Олег. — Заявление давайте напишем.

Я пытался их отговорить, но не тут-то было. Окружили письменный стол, достали бумаги и написали послание, где перечислили по пунктам все мои самые лучшие качества. Я был растроган, смущен, и в душе что-то как будто растаяло, распустились какие-то туго затянутые узлы. Прочли вслух. Одобрили, и Костя сел переписывать аккуратнейшим, каллиграфическим почерком.

— Может, на машинке отстукаем? — предложил Алеша. — Оф… фициальнее будет… ну вот… выглядеть.

— Наоборот, — отвергла предложение Букина. — Пусть видят, что живые люди писали.

Пришла уборщица из сельсовета.

— Ну, замаялась я нынче, — пожаловалась она. — То одного ему подай, то этот неладен — другого. Сразу собрал бы всех, а то сам не знает, кого ему надо.

— Все вместе пойдем, — зашумели ребята.

Гурьбой двинулись в сельсовет. По дороге я решил забежать к Наде.

— Вы идите, я догоню.

Невьянов без фуфайки, в синей рубахе навыпуск, в шапке, сдвинутой на затылок, расчищал дорожку возле дома. Заметив меня, он выпрямился, хмуро ответил на мое приветствие.

— Надя? А зачем она вам?

— Как зачем? — удивился я.

— Не зря я спрашиваю — зачем. Вы человек женатый. Надя вам не игрушка.

— Семен Иванович! Откуда вы взяли, что я женат?

— Вот так-так — «откуда». Жена самолично явилась, а он спрашивает, почему женат… Все знают, а он нет…

«Дернуло же Веру назваться женой», — подумал я с тоской.

— Вера Нечинская мне не жена. У нее муж есть. То есть, она говорит, что развелась, но это не важно, — начал я объяснять и от волнения запутался.

— Час от часу не легче, — развел руками Семен Иванович. — Если она чужая жена, то тем более ночевать у вас ей не личит.

— Я не звал ее. Это просто недоразумение.

— Какой уж тут разум…

— А Надя? Что она?

— Вас видеть не хочет, — произнес Невьянов строго и внятно, повернулся ко мне спиной и принялся с ожесточением кидать снег. «Все равно, — решил я, — мы увидимся с Надей. Не может она не понять, что Вера просто солгала».

В приемной сельсовета ребята встретили меня вопросом:

— Ты что побледнел?

Я только махнул рукой, пошел к следователю. Он поднял утомленные глаза.

— Вспомнили?

— Что?

— Где вы были после того, как расстались с Варварой Блиновой?

— На этот вопрос я отвечать не могу.

Следователь продолжал моим тоном:

— Ибо, будем говорить откровенно, он уличает вас… Расскажите, о чем вы говорили с Окоемовым, когда встретили его в Больничном переулке?

— Я не встречал его.

— Чистосердечное признание только облегчит приговор.

— Вы уж и до приговора дошли! — засмеялся я.

Должно быть, оттого, что следователь устал, или оттого, что я засмеялся и это обидело его, он вскочил со стула, хлопнул ладонью о стол:

— Нет, вы скажете, где были.

Я тоже встал.

— В таком тоне я разговор продолжать не буду.

Он посмотрел на меня с сожалением о своей грубости.

— Мне нужна истина, — проговорил он уже тихо. — Истина.

— Так вы ее ищете не там, где нужно.

Мы смотрели друг другу в лицо. В его глазах выражалась прямо-таки мольба: «Ну, сознайтесь».

Дверь скрипнула.

— Вы куда? Нельзя, — сердито обернулся следователь. Не обращая внимания на его слова, в комнату вошла Надя.

— Я не звал вас…

Надя приблизилась к столу, одной рукой оперлась о бумаги. Лицо ее было бледно, на меня она не смотрела.

— Вересов вам не скажет, где он был, а я скажу…

— Вы…

— Он попрощался с Блиновой и вернулся ко мне.

— Вы не имеете права так врываться.

— Какое тут право? Вы истину хотели знать.

— Не мните мои бумаги.

— Ничего не сделается вашим бумагам. Спрашивайте меня, я все скажу.

Следователь поискал в карманах портсигар, который лежал на столе.

— Вы, — обратился он ко мне, от растерянности забыв мою фамилию, — вы идите. А вы, товарищ Невьянова, останьтесь.