Призрак улыбки - Дебора Боэм

Слева на склоне, по которому шла короткая тропинка, виднелись крытые черепицей ворота, освещенные сверху затененным пергаментом масляным фонарем. Храм! Моя жизнь спасена. Должно быть, здесь живет старый священник со своей хлопотливой маленькой женушкой или, возможно, молодая чета с двумя-тремя розовощекими ребятишками, которые будут подглядывать в приоткрытые двери за странной светловолосой тетей. У них наверняка есть телефон и машина, и, скорее всего, они предложат подбросить меня до гостиницы. Сейчас всего половина девятого, так что я получу-таки возможность написать свой рассказ и сибаритскую ванну в лунном свете.

Поспешно поднимаясь вверх, к экзотически живописным воротам, я вдруг почувствовала себя храброй, готовой к любым приключениям, возрожденной. Еще одно испытание пройдено, подумала я, торжествуя, и усилием воли вычеркнула из памяти только что пролитые постыдные слезы. Над воротами храма, на деревянной табличке, выведено было полусмытой от дождя каллиграфией его название. Но прочесть его я, к стыду своему, не смогла. Я умею читать хирагану и катакану, знаю несколько иероглифов, без которых не обойтись, но всегда была слишком занята (или слишком ленива), чтобы превзойти в чтении по-японски детсадовский уровень.

Ворота были закрыты и заперты на замок, но в одной из створок виднелась низкая деревянная дверца. Предусмотрительно наклонив голову, я протиснулась внутрь. Передо мной поднималась вверх мощенная булыжником дорога, обсаженная деревьями гинкго, чьи листья уже превращались в красивые лоскуты золотого пергамента. На вершине склона стоял изящный старинный храм, с покатой кровлей и слабо освещенными изнутри окнами в форме колокольчиков.

Ну вот и добралась, поздравила я себя, будто случившееся было моей заслугой, а не подарком богов, и с неожиданным приливом энергии взбежала вверх по склону. Звонка не было; я раздвинула двери, вошла в помещение с каменным полом и громко сказала:

— Прошу прощенья!

— Хай! — Голос был низким, мужским, и доносился, похоже, издалека. Добрый старый священник, подумала я с умилением. Дожидаясь, пока престарелый клирик и его маленькая, как из сказки, жена выйдут, семеня мелкими шажками, чтобы меня поприветствовать, я огляделась. На полу была пара обуви — соломенные с белыми матерчатыми ремешками сандалии пилигрима, в углу — украшенный резьбой деревянный посох со стилизованным цветком лотоса наверху. У дальней стены стоял сундук — тансу, красного дерева с накладками из полированной меди, а над ним висела пожелтевшая картинка — комическое изображение танцующего чайника с пушистым хвостом и глазеющей на него группы горожан в костюмах восемнадцатого века. Чем-то эта картинка была мне знакома. Кажется, я читала историю о сверхъестественном тануки— своего рода помеси барсука с енотом, способного, когда его просили, превращаться в танцующий чайник. Я часто думала, как прекрасно бы обучить собственных обожаемых, избалованных и ленивых котов простейшей домашней работе, но мне и в голову не приходило пожелать их превращения в проказливую домашнюю утварь.

— Сейчас приду. — Мужской голос звучал теперь ближе, и я услышала звук босых ног, спешащих по гладкому деревянному полу. Я вдруг забеспокоилась, поняв, что, наверно, ужасно выгляжу и растрепана, но не хотелось предстать перед старым священником в виде "суетной иноземки с зеркальцем и расческой в руках". Поэтому я просто пригладила волосы, облизала языком губы и вытерла пальцами под глазами, чтобы убрать следы размазанной слезами туши. И тут надо мной, на площадке лестницы, появился он: настоятель этого уединенного старинного храма.

Долго смотрели мы друг на друга. Священник открыл рот и снова закрыл его, то же сделала я. Поняв, что, судя по всему, ни один из нас не способен произнести ни звука, мы махнули рукой на попытки начать беседу и просто всматривались друг в друга, разинув рты и не в силах пошевелиться.

Часом позже мы сидели за низеньким столиком в приятной комнате, выходившей на освещенный фонарем сад, ели прозрачные ломтики свежей груши и хрустящие рисовые крекеры, пили горячий зеленый чай, оживленно и с удовольствием беседовали и по-прежнему не могли отвести глаз друг от друга, потому что настоятель этого уединенного горного храма был совсем даже не добродушный старичок, а обаятельный рослый мужчина лет тридцати пяти с удивительнейшими из виденных мною в жизни глазами. Свершилось чудо, которого я ждала с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать: ко мне пришла Настоящая Любовь с Первого Взгляда. И по тому, как он на меня смотрит, я ясно вижу, что его она захватила ничуть не меньше, чем меня.

О чем мы говорили? Обо всем и ни о чем. Какие цветы и какие корзины для них нам нравятся больше всего, следует ли во всеуслышание говорить о добрых делах или лучше держать их в секрете, какова связь между случайностью и судьбой. Святой отец никогда не был за пределами Японии, и его взгляды показались мне чуть старомодными, больше того, отставшими от жизни, но все это не имело значения: электризующий контакт, возникший между нами, был куда важнее, чем несущественные мелочи, касающиеся языка, образования или национальности.

Наша беседа не была просто болтовней, хотя в ней и хватало веселых дурацких шуток. Впрочем, дурачилась только я, его каламбуры были изысканными и тонкими. Мы то громко смеялись, то оба вдруг замолкали, глядя друг другу в глаза так серьезно, что у меня перехватывало дыхание и я с трудом ловила ртом воздух. Мы обсудили последовательность событий, которая привела к нашей встрече, и я, бессовестно хвастаясь, не преминула отметить, что струсь я тогда на дороге — и возможность постучать в его дверь — в Дверь Судьбы, подумала я мелодраматично, — была бы упущена навсегда.

Священник сказал, что его зовут Гаки, а я назвалась Джо, потому что терпеть не могу тех усилий, что прикладывают японцы, произнося мое полное имя: Джозефина. К тому же мне совсем не хотелось, чтобы, когда мы станем близки, только что обретенный возлюбленный называл меня на японский манер "Джозефуйину" — это и слишком длинно, и неприятно: "ину" по-японски "собака".

Я вглядывалась в лицо Гаки-сан, и мое сердце наполнялось чистейшим, еще ничем не замутненным влечением. Обычно я прежде всего обращаю внимание на рот — в глазах все как-то чересчур обнажено, но глаза Гаки-сан обладали такой гипнотической силой, что мне было не отвести от них взгляда. Брови у него были удивительно густые, изогнутые и как бы охватывали чуть ли не половину гладко выбритой головы. Из-за отсутствия волос большие, лучезарные, чайного цвета глаза были еще неотразимее и все черты казались симфонией изгибов и выпуклостей упругой плоти на изящно вылепленном черепе. И говоря по правде, раз взглянув на его рот, я не отваживалась посмотреть на него снова: меня влекло с такой силой, что страшно было выкинуть что-нибудь опрометчивое или неподобающее: например, перегнуться через стол и поцеловать его, разрушив тем самым тонкий рисунок любовной игры и напомнив ему, что я импульсивная, дикая иностранка, то есть решительно не пригодна для роли подруги сердца утонченного японского священника.