Собирал человек слова… - Михаил Александрович Булатов

Через несколько минут он уже сворачивает с Невского проспекта на набережную Мойки. Здесь в доме № 12 — квартира Пушкина. Последняя.

Он часто менял квартиры. Сюда перебрался около четырех месяцев назад с Гагаринской набережной. На Мойке, судя по договору, Пушкин намеревался прожить не менее двух лет. Не прожил и четырех месяцев.

Слева, в просвете между зданиями, Дворцовая площадь, Зимний. Александрийский столп: тяжелый и темный, не взметнулся ввысь — тупо уперся в белое, тусклое небо. Даль идет по набережной Мойки. Внизу, между гранитными берегами, ветер гонит снег. Снег струится мутный, невеселый — похож на дым. Доживи Пушкин до лета, смотрел бы из окна, как плывут по темной, густой воде зеленые лодки с округлыми, крутыми бортами.

Даль захаживал в дом № 12, когда служил в Кронштадте. Здесь жил его друг Дмитрий Завалишин, декабрист. Теперь он где-то на Нерчинских рудниках.

Тяжелые створы ворот, украшенные пилястрами, приоткрыты. На лестнице стоят молчаливые люди — еще не толпа, но подниматься уже трудно. Дверь в прихожую закрыта, сквозь узкую боковую дверцу Даль протискивается в буфетную. Здесь тоже люди, тихие и неподвижные, в длинных темных шинелях и шубах. Желтые стены буфетной неприятно ярки. Из окон видна пустая мутная набережная.

Даль шагает по сумрачным комнатам. Кто-то пробегает мимо с полотенцем. Кто-то шепчется в углу у серого пустого окна. Кто-то сидит в кресле, прижимая к губам платок. Даль не задерживается, никому не задает вопросов. Он спешит к Пушкину. Никогда не был он так уверен, что поступает правильно.

Он видит Пушкина сквозь проемы книжных полок. У Пушкина спокойное лицо, глаза закрыты. Даль не подходит, вглядывается из-за полок. Пушкин открывает глаза, произносит что-то. Глаза блестят. В Дале пока живет надежда. Он приближается к дивану. Пушкин протягивает ему руку, грустно улыбается:

— Плохо, брат…

Рука у Пушкина чуть теплая, но пожатие крепко. Даль привычно ловит пальцами пульс — удары пульса явственны, не слишком часты. На лице у Даля Пушкин читает надежду. Даль садится возле дивана. Теперь он не уйдет отсюда до конца.

Пушкин сразу говорит Далю «ты», и Даль отвечает ему таким же «ты» — легко и просто, словно не было прежде никакого «вы».

Даля забыли позвать к Пушкину, не посылали за ним карету. Он сам пришел — и оказался вдруг всех нужнее. Доктор Даль. Писатель Даль. Друг Даль.

Врачи появляются, исчезают. Арендт, придворный медик, приказывает ставить пиявки, прописывает снадобья. Опять торопится во дворец. Даль остается — припускает пиявок, поит Пушкина лекарствами. С полки над диваном снял книги — расставил там темно-желтые аптечные банки и пузырьки. Спасский, семейный врач Пушкиных, успокоенно оставляет раненого на попечение доктора Даля.

Друзья входят в кабинет, тихо приближаются к дивану, неслышно выходят. Даль сидит у изголовья. Ночью Жуковский, Виельгорский и Вяземский отдыхают в соседней комнате. Даль остается с Пушкиным.

Последнюю ночь Пушкин проводит вдвоем с Далем. Держит Даля за руку. Даль поит его из ложечки холодной водой, подает ему миску со льдом. Пушкин жадно хватает кусочки льда, быстро трет себе виски, приговаривает: «Вот и хорошо! Вот и прекрасно!» Снова ловит мокрыми пальцами Далеву руку. Сжимает ее несильно. У него жар. Пульс напряженный, сто двадцать ударов в минуту.

Пушкин долго смотрит на Даля.

— Какая тоска, — произносит тихо. — Сердце изнывает!

Даль меняет ему припарки. Он уже ни на что не надеется. В Адрианопольском госпитале он видел ежедневно тысячи раненых.

Он поправляет подушки, поворачивает Пушкина, укладывает поудобнее. Пушкин очень легок.

— Ну вот и хорошо, и прекрасно, и довольно, теперь очень хорошо, — бормочет Пушкин.

Даль сидит у изголовья.

Свеча оплывает. Мерцают на полках книжные корешки. В камине редкие угольки краснеют под серым пушистым пеплом.

Январь. Светает поздно.

Последнее утро началось тихим гулом толпы. Сотни незнакомых друзей заполняют подъезд, сени. Черная набережная шевелится, несмолкаемо и ровно гудит.

Пушкин часто спрашивает, кто там пришел к нему.

— Много добрых людей принимают в тебе участие, — отвечает Даль, — зала и передняя полны с утра и до ночи.

Часы на камине бьют два. Впереди у Пушкина — три четверти часа.

Пульс почти исчез.

Пушкин вдруг просит моченой морошки.

— Позовите жену, пусть она покормит.

Наталья Николаевна, стоя на коленях у изголовья, подносит ему в ложечке ягоды — одну, другую.

Пушкин гладит ее ласково по голове:

— Ну, ну, ничего, слава богу, все хорошо.

Наталья Николаевна выбегает из кабинета:

— Он будет жив! Вот увидите, он будет жив!

Пушкин ищет руку Даля, сжимает неожиданно сильно:

— Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше!

Приоткрывает глаза. Веки его тяжелы.

— Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу вверх по этим книгам и полкам, высоко — и голова закружилась.

Всматривается Далю