Коронованная распутница - Елена Арсеньева

Тут Алексашка сгреб себя ладонью за нос и сделал вид, будто чихает. Нельзя было допустить, чтобы Петруша, сиречь государь Петр Алексеевич, увидел выражение его лица. Изумление мешалось в чертах Алексашки с преехиднейшей насмешкою, а сего Петруша не простил бы даже вернейшему и первейшему другу. Поэтому Алексашка нарочно чихал и даже принялся сморкаться, еще более надежно упрятав свою плутовскую физиономию в огромный батистовый платок, который долгое время пребывал за обшлагом его рукава девственно нетронутым. Но при этом он продолжал наблюдать за каждым движением Петра.

А тот по-прежнему стоял неподвижно, уставясь на мертвое тело, распростертое на мокром песке у его ног. И Алексашка подумал, что, пожалуй, дуре Аннушке придется очень скоро позавидовать своему мертвому любовнику, потому что даже страшно вообразить, что ее ожидает.

И он снова подумал: «Мать честная, ну и дуры ж вы, бабы! А влюбленные бабы – дуры втрое!»

Виллима никто ни о чем не спрашивал. Государь только встал перед ним, когда он вылез из подвала, нагнулся – хоть Виллим удался ростом, Петр все равно был выше самых высоких, – вгляделся в его глаза. Неведомо, что он хотел там разглядеть, на дне этих темных, испуганных глаз. Потом с нескрываемым отвращением отвернулся, сделав только знак рукой – увести, мол.

Немедля откуда-то явился Андрей Федорович Ушаков и объявил Виллиму, что он арестован по доносу, а потому будет до окончания дознания препровожден в крепость.

– Сдай оружие, господин Монс, – было сказано вслед за тем, и хотя в обычное время к нему следовало обращаться «господин камергер», Виллим не стал лезть в бутылку и придираться к обращению, а поблагодарил судьбу за то, что холодно-любезный Ушаков все же еще называет его господином.

Нет, конечно, Монс не пошел на заклание подобно безмолвной и терпеливой овечке. Он рванулся к императору и воскликнул:

– Ваше величество! За что?

Петр уходил, не оглядываясь, а Виллим беспомощно смотрел ему вслед, пока тот, не то смилостивившись, не то просто потеряв терпение, бросил:

– За все.

И повторил веско:

– За все, понял?

Сколь объемлющим ни было это слово, имелись только две причины, по которым мог быть арестован Виллим. И слова Ушакова означали, что обе они сделались ведомы Петру. Открытие это оказалось таким ужасным, таким тяжким, что у бедняги подогнулись ноги, и он принужден был сделать над собой усилие, чтобы заставить их двигаться и нести его вслед за Ушаковым. Со стороны могло показаться, что легконогий, проворный молодой человек мгновенно обратился в старика.

Немного отпустило его, и он смог идти чуть легче лишь по прошествии некоторого времени, когда из подвала выбрались люди, посланные Петром обыскать все закутки, и доложили, что там ничего и никого более не найдено.

Значит, Катерине все же удалось или спрятаться так, что ее не смогли отыскать, или сбежать!

Это было больше, чем Виллим мог просить у Бога. Они с его любимой не пойманы на месте преступления, а значит, как бы ни ярился государь, он не сможет уличить Катерину в том, что она явилась на тайное свидание со своим камергером.

Оставалась еще старуха, к которой она приходила. Старуха могла донести. Где-то еще находилась Анна Крамер, которая сопровождала Катерину.

Виллим беспомощно оглядывался.

– Кого ищешь? – грубовато спросил Ушаков. – Или ты все же не один тут был?

Виллим покачал головой и покорно двинулся к карете Ушакова.

Всю дорогу Андрей Федорович молчал; молчал и Виллим… В любом случае присутствие стражника с обнаженной саблей не располагало к разговорчивости. Да и не до разговоров было Виллиму!

Он размышлял.

Когда его обыскивали, прежде чем взять под стражу, он был изумлен, что за обшлагом не обнаружилось небрежно засунутого туда подметного письма. Оно исчезло совершенно необъяснимым образом.

Куда оно делось? Возможно, он выронил его? Но тогда его нашли бы те, кто обшаривал подвал. Большой белый лист… Его не могли не заметить.

Плохо искали?

Или не нашли потому, что письмо попало к Катерине и она унесла его?

С одной стороны, это хорошо. Письмо было слишком откровенное… Человек, который его послал, предлагал Виллиму деньги за протекцию при устройстве на службу – по насмешке судьбы, письмоводителем в ту же Тайную канцелярию, начальник которой арестовал Монса! – и Ушаков не простил бы Монсу, что тот протягивает руки к его епархии. Кроме того, к дознанию были бы непременно притянуты приятели Монса, они служили в Тайной канцелярии, и не без их помощи был изъят первый донос, который так перепугал весной Катерину, что едва не довел ее до удара.

Но это с одной стороны.

С другой – это письмо было доказательством того, что Монс пришел сюда за сугубо денежным интересом, а вовсе не на любовное свидание. Если старуха покажет, что к ней приходила Катерина в то же время, когда там оказался Монс, только дурак не свяжет концы с концами. Если государь начнет расспрашивать ближних дам Катерины, пытать ту же Анну Крамер, они не выдержат и расскажут все, что знают и что было, а также то, чего не знают и чего не было.

Бедная Анна, бедная Розмари… Виллим с проблеском мгновенного раскаяния вспомнил ее бледное лицо, полные слез глаза. Как она плакала, как умоляла его… и как она была глупа, думая, что мгновения телесного единения способны связать мужчину и женщину нерасторжимыми узами! Тем более такого мужчину, как он, Виллим Монс.

Бедная Розмари… Потом, когда он ушел как ни в чем не бывало, оставив ее одну на испятнанных кровью простынях, она плакала еще горше. Ну и глупо, он ничего никогда не обещал ей, как и любой другой женщине. Те, другие, пытались ему мстить, подсылали к нему даже наемных убийц, кляузничали государю, а тот лишь посмеивался – ему нравились лихие кавалеры, он и сам был таким! – и только бедная Розмари ничего не просила, ничем не грозила. Виллим видел в ее глазах лишь печаль и любовь, никогда никакой злости, только верность и нежность…

Но верность и нежность были самыми слабыми звеньями в той цепи, которой женщина могла приковать к себе Виллима Монса. Ему нужна была испепеляющая страсть… И вот он обрел ее, и эта страсть испепелит его дотла.

Наконец карета Ушакова, который не проронил во время пути ни слова, как если бы давал арестованному время собраться с мыслями, въехала в ворота Петропавловской крепости, и Виллиму велели выходить.

Он спустился на мощенный камнем двор и огляделся. Внутренность крепости он знал довольно хорошо и сразу понял, что ведут его в Трубецкой каземат. Его пробрало мгновенным ужасом – ведь именно здесь мученически окончил дни свои царевич Алексей Петрович! А потом Виллим с трудом подавил приступ такого же мгновенного, неуместного, глупейшего хохота, потому что совсем недавно некоторые помещения этого каземата занял Монетный двор, и в этом было что-то библейское, что-то невыносимо роковое – в том, что рядом с Монетным двором будет заключен взяточник и вор.