Лавровы - Михаил Слонимский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помощник присяжного поверенного тихо назвал фамилию ушедшего, и учитель истории укоризненно воскликнул:
— Что ж вы раньше не сказали? Я бы посмотрел внимательней!
Когда пришел сын, капитан Орлов, жена Михаила Борисовича начала уже привычно волноваться отсутствием мужа. Впрочем, в глубине души она была за него спокойна. Она и вообразить себе не могла, что с ним может случиться несчастье: это казалось ей столь же невероятным, как если б вдруг померкло солнце.
— Как ваш полк, капитан? — спросил прапорщик. — Тоже драки в комитете и ни туда, ни сюда?
— К сожалению, именно туда. Сегодня утром по приказу большевиков полк выступил куда-то, черт его знает куда, — может, убивать всех нас. Я не подчинился и ушел. А где отец? Мне он срочно необходим.
— Это все очень быстро кончится, — отвечал учитель истории не Орлову, а своим мыслям. — Они не способны к созидательной работе. В русском народе исторический разум всегда побеждал. Спасение — в Учредительном собрании, да, в Учредительном собрании, господа!
И казалось, он не одну, а обе челюсти выплюнул — с таким азартом он произнес последние слова.
В это время вошел Михаил Борисович. Он вступил в комнату с видом значительным и серьезным.
— Здравствуйте, господа, — сказал он неторопливо. — Зиночка, милочка, я ужасно проголодался. Кушать, кушать, кушать!
Его обступили.
— Ну что? Как? Какие новости?
— Плохие, — отвечал он кратко и вышел из комнаты.
— Какие плохие? — в отчаянии выплюнул педагог и, пожав плечами, опустился на диван. — Вот всегда он так! Скажет и уйдет.
И он опять зажевал, бормоча что-то про себя.
Капитан Орлов нетерпеливо и раздраженно стучал пальцами по столу.
Михаил Борисович долго мыл руки, возился и шаркал по соседним комнатам. Некоторое время из гостиной доносились тихие голоса его и брата. Он вышел в столовую только тогда, когда стол был уже накрыт к позднему обеду и миска с супом дымилась под сверкающей люстрой.
Михаил Борисович уселся, сунул конец салфетки меж пуговиц жилета, взял ложку и сказал:
— Я чудом спасся от смерти.
После этого он с удовольствием принялся за суп.
«Терпение, терпение», — внушал себе капитан.
— Зина, милочка, а где пирожки?
Зина встрепенулась:
— Вот же они, перед тобой, Миша!
Михаил Борисович покачал головой.
— После всех этих потрясений…
И он в два приема проглотил пирожок.
— Потом мне нужно будет тебя на два слова, конфиденциально, — обратился к нему сын. — Крайне срочное дело. Я пришел непосредственно из полка.
Михаил Борисович снисходительно глянул на него:
— Он пришел из полка! Вы спросите, из какого ада я вырвался!
И он стал с аппетитом уплетать жаркое. Он явно отказывал в уважении боевым отличиям сына.
Поев, Михаил Борисович отер салфеткой губы и прошел в гостиную.
— Не мучайте же, Михаил Борисович, — говорил прапорщик. — Выкладывайте новости!
— Но ведь вы сами знаете, господа, — отвечал Михаил Борисович, удобно располагаясь на коротенькой кушеточке, — какой энтузиазм царит в обществе по отношению к идеям революции. Все гуманное, все здравомыслящее, все здоровое и культурное видит спасение нашей родины в тех началах, которые провозглашены революцией и ведут народ к Учредительному собранию.
Учитель истории в восторге выплюнул:
— Именно так! Да!
— Революция уже имеет своих мучеников и героев, — продолжал Михаил Борисович. — Ну, так сегодня к их именам прибавилось еще несколько — вот что случилось сегодня. — И он, как бы извиняясь, пожал плечами. — У меня была сегодня тысяча дел, и я немножко опоздал в Городскую думу. Вхожу в зал заседаний и попадаю в атмосферу необычайного энтузиазма. Вы не можете себе представить, что это было! Графиня Панина… об этой героической женщине нельзя говорить спокойно! Поневоле вспомнишь княгиню Волконскую, Долгорукую… — Он запнулся, не уверенный в том, что среди жен декабристов действительно была Долгорукая, но фамилия, во всяком случае, казалась подходящей. — Русские женщины! — Он вздохнул. — Татьяна Ларина… Все кричали: «Да, да, во дворец, к министрам! Мы умрем вместе с ними!» Это был такой порыв! Все здравомыслящее, все самое здоровое… У меня сердце переполнилось, как… — Он не придумал сравнения и прижал руку к левой стороне груди. — Мы вышли на бурлящий Невский проспект… Нас сопровождали тысячи. Мы пошли безоружные прямо в стан врага.
«С пушками надо было идти», — хотел сказать капитан, но воздержался. Он нетерпеливо постукивал каблуком.
— Зина, милочка, — оборвал свой рассказ Михаил Борисович, — дай мне, пожалуйста, стакан воды. Нет, не содовой, обыкновенной кипяченой воды! У меня что-то случилось с сердцем. Когда сердце слишком переполнено…
Сын невежливо следил за тем, как отец маленькими глотками, укоряя себя покачиванием головы, пил воду.
— Ну, кажется, прошло… — Михаил Борисович выдержал паузу и продолжал: — Прямо в стан врага. У Казанского собора мы наткнулись на заслон из солдатни и еще каких-то личностей… Обмотаны этими… с пулями… Нас не пускали. Нас толкали ружьями и ругали. Я думаю, что мало кто решился бы не отступить при таких условиях, — нежно улыбнулся он. — Мы не отступили. Общественный долг прежде всего. Нашелся офицер, который помог нам поодиночке пробраться через мост. Это был герой, солдаты могли разорвать его. Он сказал солдатам, что мы посланы их Военно-революционным комитетом. Я слышал его слова, — кажется, я один заметил эту героическую ложь. Он провел нас к Дворцовой площади — и тут… Зина, милочка, дай мне, пожалуйста, еще водички испить, можно из того же стакана! Спасибо! Вот так. Надо все-таки посоветоваться с доктором насчет сердца. Мы, старики, слишком уж не заботимся о себе… Так на чем я остановился? Да, мы вышли к Дворцовой площади. Мы встретились лицом к лицу с мятежниками. Представьте себе лица, в которых нет и тени доброжелательства, гражданственности, интеллигентности. Ружья, пистолеты, и все обмотаны этими… ну, этими, где пули…
— Пулеметными лентами, — раздраженно подсказал капитан, но отец не повторил его слов.
— Какой-то из их начальников (там много их, не разберешь) хотел убить героя офицера. Он уже приставил пистолет к его виску, когда, — я должен сказать, что русские женщины действительно прирожденные героини! — графиня Панина — при ее имени и общественном положении! — встала на колени на грязную мостовую перед этим большевиком. Это был потрясающий момент. Даже этот мазурик был, видимо, смущен. Он сунул револьвер за пояс или куда это там… Я стоял впереди других, и вдруг он схватил меня за руку и приказал задержать. Я не знаю, почему именно на меня он обратил особое внимание. Может быть, потому, что вид у меня был такой, как бы… да, я не из пугливых и твердо высказал свой протест против кровопролития! Меня схватили, наставили на меня ружья, и должен сказать, я уже мысленно прощался с вами, мои друзья, с Зиночкой… — Зина перестала сдерживаться и зарыдала. — Но слова графини Паниной подействовали, видимо, даже на них, — заключил Михаил Борисович, — и вот я вновь среди вас, мои дорогие друзья.
В наступившей тишине слышалось только всхлипывание Зины. Потом молчание сменилось общим шумом, восклицаниями, криком.
— Это ваш полк там бесчинствует! — кричал прапорщик капитану Орлову.
— Разбойники в центре столицы! — плевался учитель. — Но это же неслыханно!
— Вы герой! — восхищался помощник присяжного поверенного.
Капитан Орлов спросил отца:
— Ты говоришь, что прошли к Дворцовой площади, — значит, большевики подступили к Зимнему дворцу? Они могут ворваться и арестовать правительство.
— Но правительство обеспечило себя достаточной охраной, я надеюсь. Если же нет… — И Михаил Борисович развел руками. — Керенский уехал в ставку, чтобы привести войска с фронта.
— Папа, — нервно перебил капитан, — у меня к тебе крайне срочное дело. Разреши пять минут конфиденциального…
Но в этот момент опять появилась в дверях массивная фигура известного адвоката.
— Михаил Борисович…
Орлов тотчас же поднялся и поспешно прошел с важным гостем в кабинет.
Только через час капитан оказался наедине с отцом в кабинете, где солидные, обитые черной кожей кресла и диван вполне гармонировали с дубовым письменным столом и шкафом.
— Папа, — заговорил капитан, — мне нужны деньги. Я твердо решил бежать. Я хочу бежать обратно на фронт и оттуда двинуть полки на Петроград. Но у меня нет ни копейки денег. Папа, не думай, что это опять на картеж. Все, что у меня было, я к черту проиграл вчера. Но я дал зарок: не беру карт в руки, пока не прогоню большевиков. Можешь мне поверить. Дай, папа, денег. Сегодня они могут арестовать правительство — надо немедленно бежать!
— Погоди, молодой человек, не горячись! — улыбнулся Михаил Борисович. — Во-первых, кто тебе сказал, что у меня есть лишние деньги? Я не банкир. Во-вторых, куда ты побежишь? Куда? На какой фронт?
