Аромагия. Книга 1 - Анна Орлова

Она мотнула головой, указывая на рыжую хель. К слову, у них это примерно как альбиносы у людей.

Седые (точнее, нежно-голубые) волосы самой Матери, заплетенные в сотни тонких косичек, воинственно топорщились вокруг лица, как иголки ежа.

– Альг-исса, я ведь просила привести ее в другое место! – Лучше адресовать упреки подруге, чем Матери хель, последняя может счесть это посягательством на свой авторитет. – Это опасно!

– Не опасно, – вмешалась вождь, решительно стукнув ломом по мерзлой земле, бросила искоса взгляд на меня и добавила: – Пойдем в дом, ты замерзла…

Надо думать, мое лицо уже походило на сине-красные физиономии хель.

Иногда мне казалось, что материалисты правы, и северные жители выглядели так вовсе не из-за происхождения от инеистых великанов и богини смерти Хель, а из-за изменений под влиянием мороза… Разумеется, это не объясняло феномен ледяных драконов, но подобные мелочи никогда не волновали людей, ведь на неугодные факты можно просто закрыть глаза…

Впрочем, едва ли разумно даже думать о подобном в присутствии Матери. Эта почтенная особа видела немало льдов[9] и потому иногда бывала слишком проницательна.

К тому же замечание вполне справедливо – я чувствовала себя так, словно постепенно превращалась в ледяную скульптуру. Брр! Невольно вспомнился сон – яркий, живой, слишком реальный. Тающие фигуры хель в ослепительном солнечном свете…

– Хорошо. Если вы уверены…

– Уверена! – подтвердила она с жутковатой улыбкой, обнажившей внушительные клыки.

Я взглянула на хмурое небо, плотно зашторенное тучами. Ни один лучик не пробивался сквозь этот полог.

В доме казалось обжигающе жарко, тепло укутало продрогшее тело пуховой шалью.

За мной Альг-исса конвоировала Рауд-иссу, замыкала шествие Мать.

Процессия остановилась у ложа больных, трогательных в своем умиротворенном угасании. В другое время я бы посмеялась, видя суровую даму хель, сунувшую палец в рот и оттого улыбающуюся до ушей…

Но теперь картина пугала до дрожи.

И снова этот нежный весенний запах, настолько неуместный в жилище хель, что вызывал чувство, словно кто-то царапал гвоздем по стеклу.

Хотя, должно быть, он мне просто мерещился, побочный эффект сна.

Больные казались спящими, и там, в грезах, они были счастливы. Счастливы, тихо тая у меня на руках…

Из моих глаз частой капелью закапали слезы.

– Что с тобой? Не плачь! – громоподобно «прошептала» зоркая Альг-исса. Она стояла довольно далеко, поэтому шепот получился оглушительным.

– Ты плачешь… – Мать почти силой подняла мое лицо вверх, провела грубым пальцем по мокрой щеке. – Плачешь из-за хель…

Я протестующе мотнула головой, но не стала возражать, не в силах объяснить свои смятенные чувства. Кошмар любого врача: беспомощность. Любой, кто еще не потерял свое сердце и человечность, не может равнодушно относиться к боли. Не может смотреть на неумолимую смерть со спокойным безразличием. Даже на смерть хель, которые недорого ценят жизнь, твердо веря, что за последней чертой их дожидается прародительница, богиня Хель.

К тому же это мой собственный кошмар…

Неважно, сколько смертей я видела, все равно каждая ранила душу, заставляя мучительно размышлять, все ли было сделано, чтобы спасти, вырвать из тенет болезни.

Хм, должно быть, что-то в здешнем холодном воздухе вызывает поэтическую часть моей натуры. Боюсь, в данный момент это неуместно.

В тяжелые моменты я делаюсь многословной и выспренней, будто пытаясь спрятать в сплетении нитей-фраз свою боль. Так рождаются стихи, ложась стежками строк на белую канву листа…

Кстати, слезы наворачивались на глазах вовсе не от сочувствия – разумеется, вполне искреннего – к хель, а от горьких воспоминаний о Фиалке. Но едва ли стоит рассказывать Матери об этом…

Кажется, она без слов поняла мое нежелание откровенничать и приступила к делу:

– Мы пришли допросить Рауд-иссу. Ты имеешь право знать, поэтому мы привели ее сюда.

Подавить вздох: хель всегда поступают по-своему, им невозможно что-то втолковать!

– Хорошо, но как знать, ответит ли она честно?

– Ай, куда она денется! – вмешалась Альг-исса, но под строгим взглядом Матери скисла, как молоко на солнце.

– Лед будет ей свидетелем! – торжественно произнесла Мать, кивая для солидности.

В вытаращенных глазах Рауд-иссы плескался страх, будто вино в полупустой бутылке.

Мать строго вздохнула на свою непутевую «дочь», и та покорно опустилась на грязный пол, как заводная игрушка, в которой закончился заряд.

Вспомнились рассказы, что все хель считались детьми троих родителей: отца, матери и Матери, заодно выполнявшей обязанности повитухи.

– Сними с нее одежду! – коротко велела Мать, и Альг-исса бросилась выполнять.

Вскоре распростертая на полу Рауд-исса осталась совершенно голой.

– Ты будешь говорить правду. Ты поняла меня, Рауд-исса, дочь Рейн-иссы? – произнесла Мать, подходя к той.

Рыжая съежилась под строгим взглядом, кивнула и прошептала:

– Да, Мать. Я клянусь говорить правду…

– Я слышала твою клятву! – торжественно провозгласила Мать. – И лед слышал, как ты клялась. Да покарает тебя праматерь Хель, если ты солжешь!

Она коснулась плеча Рауд-иссы кончиком лома, и та истошно закричала, как раненое животное, выплескивая боль и ужас.

Когда Мать отняла свой символ власти, на предплечье Рауд-иссы осталась сверкать снежинка. Небольшой знак переливался, будто бриллиант, и явно причинял ей нестерпимую боль.

Мать простерла руку и сказала несколько непонятных слов, отчего знак на коже хель словно остыл, став похожим на ярко-синий шрам.

– Говори! Повтори все, что ты мне сказала в поселке, – велела вождь, и Рауд-исса, захлебываясь, принялась торопливо рассказывать…

Со стороны кажется, что женщины хель совершенно свободны, а мужчины находятся в незавидном положении. В действительности это вовсе не так. Мужчины заперты дома и ограничены в правах, вынужденные безропотно подчиняться диктату жен, но и последние также замкнуты в казематах правил и долга, приказов старших и вековых традиций. Любимое слово хель – «нельзя». Если у людей разрешено все, что прямо не запрещено законом, то у северных жителей дела обстоят с точностью до наоборот.

Рауд-иссе с самого рождения пришлось туго. «Рыжая» здесь, в Хельхейме, – как приговор, обрекающий на непохожесть. А быть не таким, как все, – это нелегкий жребий…

В конце концов Рауд-исса не выдержала, собрала нехитрые пожитки и ушла искать свою судьбу в другом поселке. Но и там она не прижилась и, помыкавшись какое-то время, вернулась домой. А здесь Рауд-исса просто постыдилась рассказать обо всем и что-то наврала о проблемах в покинутом ею поселке.

– Постойте, так не было никакой болезни в том поселке? – уточнила я, выслушав немудреное повествование о мытарствах. – И ваш медведь умер не из-за этого?

– Не было! – всхлипнула хель, размазывая кулаком слезы по щекам. – Мой Вани просто старый был, оттого и издох!

Пахло от нее искренностью, густо приправленной раскаянием. Как