Тоннель - Вагнер Яна

— Стой!

Голос у старика был такой, что Валера ударил педаль тормоза, не думая, сразу, как солдат. И пожалел об этом мгновенно, но было уже поздно. Водитель Панды, разумеется, никакого окрика не слышал и трепета не испытал, поэтому безмятежно катился дальше и ровно через секунду с размаху ткнулся багажником в сверкающий Майбахов радиатор. Раздался неприятный хруст, наклейка с голым малышом дрогнула и пошла пузырями, и легенький итальянец встал, как будто въехал в бетонную стену.

Валера заглушил двигатель и медленно отпустил руль. В ушах у него стучало, галстук сдавил шею. За радиаторную решетку можно было не беспокоиться — и кузов, и даже окна пятитонного Мерседеса могли выдержать расстрел из штурмовой винтовки и прямое попадание ручной гранаты. Но он только что на глазах у собственного шефа подставился под глупый паркетник, да еще в тоннеле, на жалких двадцати километрах в час. Позорно, как стажер из автобусного парка. Он сидел зажмурясь и чувствовал свои шестьдесят два года, тесные ботинки и тугой брючный ремень под животом, и сильнее всего хотел сейчас оказаться дома, за кухонным столом, чтобы щелкнул вскипевший чайник и пахло яичницей с помидорами.

Передняя дверь Панды распахнулась, и оттуда выскочила девушка в мятом льняном сарафане. Она обежала свою небольшую машину, горестно оглядела расплющенный багажник и бросилась к Майбаху. Через усиленное стекло слов было не разобрать, но по лицу ее, покрасневшему и сердитому, было понятно, что последний маневр тяжелого лимузина она не оценила и намерена требовать объяснений.

Соседние машины уже схлынули, а следующие двигаться еще не начинали, дожидаясь отмашки, и на временно опустевшем участке остались только наглухо задраенный Майбах, несчастный Панда и его возмущенная владелица. Она постучала один раз, другой, затем пригнулась и попыталась заглянуть внутрь через непрозрачное стекло и наконец ударила по крыше кулаком. Через пару секунд к ней присоединился взмокший бородач-регулировщик, прибежавший выяснить, в чем задержка, и оба принялись барабанить в окно с удвоенной силой.

Валера открыл глаза. Понятно было, что сейчас ему придется опять выходить, и застегивать пиджак, и под вопли сопливой девицы объяснять пухлому самозванцу в бусах, что автомобили с такими номерами даже не останавливают никогда, причем в случаях гораздо серьезней разбитого багажника, и уж тем более не колотятся в них снаружи. К ним вообще не подходят близко, а по возможности и вслед-то стараются не смотреть. Но с момента, когда он решил не толкаться воскресным вечером на Рублевке, сэкономить двадцать минут и свернуть в проклятый тоннель, все пошло не так и с каждым часом становилось только хуже. Как будто он съехал зачем-то с ровной дороги в кусты и летел теперь вниз по склону, набирая скорость.

Он вздохнул и потянулся к дверце.

— Куда? — спросил шеф холодно.

Валера застыл с вытянутой рукой и перестал чувствовать пальцы.

— Так это... — начал он, не смея обернуться. — Не надо?

— Сиди! — рявкнул шеф. — Дальше не едем. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 12:54

Спустя час и две минуты после начала перегона последний в цепочке регулировщик — загорелый парень в соломенной шляпе на макушке — получил сигнал от своего предшественника и поднял большой палец, и десять передних рядов, нетерпеливо ожидавших своей очереди, тоже наконец ожили. Загорелись фары, захлопали дверцы, и тяжелый запах мертвых тел из разбитого Фольксвагена смешался с горьким выхлопом тридцати моторов, хотя нисколько почему-то от этого не ослабел, а напротив, как будто проявился еще сильнее.

Сидя на своем стульчике возле решетки, маленький стоматолог в мятой рубашке смотрел вслед отъезжающим автомобилям и думал о своей зеленой Шкоде, купленной в прошлом году, которую звал «девочка», неделю назад побаловал химчисткой салона и которую в суматохе наверняка сейчас поцарапают, или стукнут, или просто отломают ей зеркало — ни за что, в назидание хозяину, как делают люди, когда кто-нибудь хамски паркуется поперек тротуара. Стояла она недалеко, в шестом ряду, и чтобы добежать до нее, быстро проехать задом триста метров и вернуться, ушло бы от силы десять минут, но делать этого доктор не стал. И даже когда явилась одна из его сердитых дачниц и велела отдать ей ключи, раз уж ему самому никак отсюда не отлучиться, — отказался и ключи не отдал. Она спорила, обещала, что сын ее все сделает аккуратно, и в конце концов, кажется, обиделась. Решила, что он просто боится доверить чужим свою машину, и это было нехорошо. Он вовсе не хотел показаться неблагодарным, особенно после того, как эти ворчливые женщины, поначалу так его испугавшие (и пугавшие до сих пор), взяли под опеку их обоих — его и мальчика со сломанной рукой, собрали им коробку лекарств и по очереди, несмотря на запах, приходили проведать. И все-таки ключ не отдал и оправдаться тоже не смог. Может, дело было как раз в этом — в невозможности оправдаться. Мальчик был без сознания, дышал все реже и временами переставал дышать совсем, для него все решилось еще пять часов назад, и никто ему больше был не нужен — ни спасатели, ни санитарный вертолет, ни тем более сидящий у решетки стоматолог. И как раз поэтому — доктор был уверен, хотя объяснить вряд ли смог бы, — Шкода должна была остаться там, где стояла, и он, доктор, должен был остаться, и даже запертый в переноске кот, который точно не был ни в чем виноват. До тех пор, пока мальчик из Фольксвагена не закончит умирать, ничего менять было нельзя. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 13:19

Новость о том, что перегон закончен и все машины встали на новом месте, добралась до чиновницы из Мерседеса с опозданием в сорок минут вместе с группой измочаленных регулировщиков, и все же добралась. Как и предсказывал ее желтый шеф в разговоре с недоверчивым капитаном, одного короткого часа слаженных действий хватило, чтобы общее настроение изменилось. Предыдущий план был исполнен, и теперь нужен был следующий; люди желали знать, что им делать дальше, и постепенно, парами и тройками начали стекаться к патрульному Форду — причем в этот раз никаких усилий от нее не потребовалось. Полицейский автомобиль, правда, оказался не там, где должен был, даже не в том ряду, а когда нашелся, выглядел так же уныло — вмятина вдоль пыльного борта, сомнительное пятно на заднем сиденье; за рулем крепко и равнодушно, с открытым ртом спал молоденький лейтенант. Но даже это никого сейчас не смутило: прежние собрания проходили именно здесь, так что где-то к половине второго вокруг Форда толпился уже вполне приличный отряд добровольцев.

В отличие от обоих полицейских, для которых аудиенция в Майбахе прошла безо всякой пользы (и старший лежал теперь мертвый с пулей в печени, а младший отчаялся настолько, что не хотел просыпаться), чиновница в синем костюме слушала своего желтолицего шефа гораздо внимательней и пренебрегать этим удачным, но, без сомнения, временным положением дел не стала. Как не стала и до времени будить бестолкового старлея — чтобы те, у кого еще оставались заблуждения насчет людей в форме, успели насмотреться на спящего мальчишку и запомнили, как мало пользы от этих идиотов без надлежащего руководства. Вновь прибывших она встречала сама, заносила в блокнот (продолжая надеяться, что среди них обнаружится еще хотя бы один врач, пускай даже окулист или, бог с ним, ветеринар) и просила немного постоять вот тут, недалеко, пока она не перепишет всех, кто готов поучаствовать в новом деле. И они стояли, как было им велено, без протестов и глупых вопросов, более того — с нетерпением ждали инструкций.

— Вот зачем он ей вообще, этот список? — спросила Терпила, выдернула из пачки последнюю влажную салфетку и еще раз вытерла лицо. — Не могу, липкая вся уже, черт, черт, — прорычала она и швырнула салфетку себе под ноги. — И ведь всё у них так, вечно они занимаются ерундой, выдумывают самую бессмысленную дикую херню, как нарочно, это какой-то прямо конкурс у них. Ну есть у тебя полномочия, так сделай что-нибудь полезное наконец! Нет, она списочек составляет. А зачем он? Какая разница, как меня зовут и кем я работаю, когда я четырнадцать сраных часов сижу под землей! Чтобы тело потом опознать?