Отягощенные злом, или Сорок лет спустя - Аркадий и Борис Стругацкие

– Нет, – сказал Агасфер Лукич. – Это живописное произведение называется «Мотоцикл под окном в воскресное утро».

Я не спорил. Некоторое время мы молча разглядывали картину.

На картине была изображена комната. Окно раскрыто. За окном угадывается утреннее солнце. В комнате имеют место: слева – развороченная постель с ненормальным количеством подушек и перин; справа – чудовищный комод с выдвинутым ящиком, на комоде – масса фарфоровых безделушек. Посередине – человек в исподнем. Он в странной позе – видимо, крадётся к окну. В правой руке его, отведённой назад, к зрителю, зажата ручная граната. Всё. В общем, понятно: аллегорическая картина на тему «Береги сон своих сограждан».

– Больше всего ему должна понравиться граната, – убеждённо произнёс наконец Агасфер Лукич, вовсю орудуя зубочисткой.

– «Лимонка», – сказал к без особой уверенности. – По-моему, у нас они давным-давно сняты с вооружения.

– Правильно, «лимонка», – подтвердил Агасфер Лукич с удовольствием. – Она же «фенька». А в Америке её называют «пайн-эппл», что означает – что?

– Не знаю, – сказал я, принимаясь снимать пальто.

– Что означает «ананаска», – сказал Агасфер Лукич. – А китайцы называли её «шоулюдань»… Хотя нет, «шоулюдань» – это у них граната вообще, а вот как они называли «Ф-1»? Не помню. Забыл. Всё забывать стал… Обратите внимание, у неё даже запал вставлен… Очень талантливый художник. И картина хорошая…

Я оставил его любоваться произведением живописи, а сам вернулся в прихожую повесить пальто. И вообще переоделся в домашнее. Когда я вернулся, Агасфер Лукич по-прежнему стоял перед картиной и разглядывал её через два кулака, как детишки изображают бинокль.

– Но, во-первых, – сказал он, – во-первых, я не вижу мотоцикла. Мало ли что он пишет «дас моторрад», а на самом деле там у него, скажем, шарманщик. Или, страшно сказать, ребятишки с гитарой… Это во-первых. А во-вторых… – Глаза его закатились, голос сделался страдальческим. – Статично у него всё! Статично! Воздух есть, свет, пространство угадывается, а движение где? Где движение? Вот вы, Серёжа, можете мне сказать – где движение?

– Движение в кино, – сказал я ему, чтобы отвязаться. Мне очень хотелось есть.

– В кино… – повторил он с неудовольствием. – В кино-то в кино… А давайте посмотрим, как у него дальше там всё развивается!

Человек на картине пришёл в движение. Он хищно подкрался к окну, кошачьим движением швырнул наружу «лимонку» и бросился животом на пол под подоконник. За окном блеснуло. На нас с Агасфером Лукичом посыпался с потолка мусор. Звякнули стёкла – в нашем окне. А за тем окном, что на картине, взлетел дым, какие-то клочья, и взвилось мотоциклетное колесо, весело сверкая на солнце многочисленными спицами.

– О! – воскликнул Агасфер Лукич, и картина вновь застыла. – Вот теперь то, что надо. Ясно, что мотоцикл. Не шарманщик какой-нибудь, а именно мотоцикл. – Он снова сделал из кулаков бинокль. – И не вообще мотоцикл, Серёжа, а мотоцикл марки «цундап». Хороший когда-то был мотоцикл… – Он возвысил голос. – Кузнец! Ильмаринен! Подите сюда на минутку! Посмотрите, что мы вам приготовили… Сюда, сюда, поближе… Каково это вам, а? «Мотоцикл под окном в воскресное утро». Реализовано гранатой типа «Ф-1», она же «лимонка», она же «ананаска». Граната, к сожалению, не сохранилась. Тут уж, сами понимаете, одно из двух: либо граната, либо мотоцикл. Мы тут с Серёжей посоветовались и решили, что мотоцикл будет вам интереснее… Правда, забавная картина?

Некоторое время Демиург молчал.

– Могло бы быть и хуже, – проворчал он наконец. – Почему только все считают, что он – пейзажист? Хорошо. Беру. Сергей Корнеевич, выдайте ему двести… нет, полтораста рейхсмарок, обласкайте. Впредь меня не беспокойте, просто берите всё, что он предложит… Каков он из себя?

Я пожал плечами.

– Бледный… прыщавый… рыхлое лицо. Молодой, чёрная чёлка на лоб…

– Усы?

– Усов нет. И бороды нет. Очень заурядное лицо.

– Лицо заурядное, живопись заурядная… Фамилия у него незаурядная.

– А какая у него фамилия? – встрепенулся Агасфер Лукич и нагнулся к самому полу, силясь прочитать подпись в правом нижнем углу. – Да ведь тут только инициалы, мой Птах. А и С латинские…

– Адольф Шикльгрубер, – проворчал Демиург. Он уже удалялся к себе во тьму. – Впрочем, вряд ли это имя что-нибудь вам говорит…

Мы с Агасфером Лукичом переглянулись. Он состроил скорбную гримаску и печально развёл руками.

21. – …Трудно мне вас понять, Агасфер Лукич, – сказал я наконец этому страховому лжеагенту. – Всё-то вы толкуете о своём всезнании, а о чём вас ни спросишь, ничего не помните. Апостолов – поимённо – не помните. Где у Дмитрия стоял запасной полк – не помните, а ведь утверждаете, будто принимали личное участие… Библиотекарем Иоанна Грозного были, а где библиотека находилась – показать не можете. Как прикажете вас понимать?

Агасфер Лукич выпятил нижнюю губу и сделался важным.

– Чего же тут непонятного? Знать – это одно, а помнить – совершенно иное. То, что я знаю, – я знаю. И знаю я действительно всё. А вот, то, что я видел, слышал, обонял и осязал, – это я могу помнить или не помнить. Вот вам аналогия нарочно очень грубая. Блокада Ленинграда. Вы знаете, что она была. Знаете, когда. Знаете, сколько людей погибло от голода. Знаете про Дорогу Жизни. При этом вы сами там были, вас самого вывозили по этой дороге. Ну, и много ли вы сейчас помните? Вы, который так чванится своей молодой памятью перед, мягко выражаясь, старым человеком!

– Ладно, ладно, не горячитесь, – сказал я. – Понял. Только опять вы всё перепутали. Не был я в блокаде. Меня тогда ещё и на свет на родили.

22. На небольших глубинах тёплых морей, а также в чистых реках Севера обитают на пне хорошо всем понаслышке известные моллюски из класса двустворчатых (бивалвиа). Речь идёт о так называемых жемчужницах. Морские жемчужницы бывают огромные, по тридцати сантиметров в диаметре и до десяти килограммов весом. Пресноводные – значительно меньше, но зато живут до ста лет.

В общем, это довольно обыкновенные и невзрачные ракушки. Употреблять их в пищу без крайней надобности не рекомендуется. И пользы от них не было бы никакой, если бы нельзя было из этих раковин делать пуговицы для кальсон и если бы не заводился в них иногда так называемый жемчуг (в раковинах, разумеется, а не в кальсонах). Строго говоря, и от жемчуга пользы немного, гораздо меньше, чем от пуговиц, однако так уж повелось испокон веков, что эти белые, розовые, желтоватые, а иногда и матово-чёрные шарики углекислого кальция чрезвычайно высоко ценятся и числятся по разряду сокровищ.