Свидетель или история поиска - Джон Годолфин Беннетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я должен был встретить Унтермайера в Мюнхене и ответить на все имеющиеся у него вопросы. Я отправился первым же поездом, но, прибыв в Мюнхен, обнаружил, что Унтермайер собирается в Париж на собственном поезде. Он взял меня с собой. Его путешествие было блестяще обставлено, и тут я впервые столкнулся со странным явлением американской роскоши. Она существенно отличалась от спонтанной расточительности Гэквара из Барода, возможно, гораздо более состоятельного. Между Мюнхеном и Парижем Унтермайер переварил всю нашу историю. Он попросил меня начать с истории и географии оттоманской Империи, пройтись по династическим взаимоотношениям, рассказать о землях и концессиях Абдулы Хамида, политике и отношениях правительств союзников. Он сам прочел решение Высшего Религиозного трибунала, объявившего незаконной конфискацию собственности Абдулы Хамида Молодыми Турками.
К тому времени, как мы добрались до Парижа, он все обдумал. «Выиграть это дело может не трибунал, а только мировое общественное мнение», — заявил он. «И я намереваюсь обратиться прямо в этот трибунал». Он собрал международную пресс-конференцию — событие в то время новое и странное в Европе, пригласив множество корреспондентов ведущих американских и европейских газет. Он объявил, что наследники Абдулы Хамида наняли его представлять свои интересы и что крупные финансисты Америки готовы развивать их концессии во благо всем участникам. Потенциально богатства Ближнего Востока могли изменить экономическое равновесие в мире. Я слушал пораженный, как, словно по мановению волшебной палочки, он претворял в жизнь те идеи, которые только приходили мне в голову. Имя Унтермайера было связано с нашумевшей перекрестной проверкой Джона Д. Рокфеллера и Пьерпонта Моргана, и газеты были готовы напечатать любое слово, исходившее из его уст. Таким образом, за один вечер история Абдулы Хамида приобрела мировую известность.
Унтермайер отправился дальше в Лондон, а я остался в Париже и встретил не менее значительную фигуру в лице Уолтера Тигла, президента Standard Oil Company из Нью-Джерси, прибывшего в Париж несколькими днями позже и остановившегося в королевском номере в «Ритце». Сэм Унтермайер столь хорошо подготовил почву, что Уолтер Тигл без единого вопроса выразил готовность Standard Oil Company заплатить 100,000 $ наличными за права на концессии наследников и два с половиной процента прибыли компании, которая будет владеть концессиями. Я сказал, что, по-моему, мы можем договориться; он заверил меня, что доля наследников будет поддерживаться на постоянном уровне, даже если нефтяные интересы компании изменятся.
Позвонив де Кэю, я все ему рассказал. Тут он сделал главную ошибку, переоценив наши силы, и потребовал миллион долларов наличными и большую долю в Компании. Я ожидал некоторого торга, но, очевидно, Standard Oil Company собиралась заплатить столько и не желала торговаться, тем более, когда на нее давили. Уолтер Тигл сказал: «Передайте своему другу де Кэю, что он упустил свой шанс. И советую Вам, молодой человек, запомнить это и не пытаться впредь прыгать выше головы».
Я проводил Унтермайера в Лондон, но его интересовала уже другая схема. Он заявил, что, пока идет мирная конференция, делать нечего, и он попытается убедить Государственный департамент поддержать интересы американской компании Абдулы Хамида.
Эти события происходили в октябре 1922 года. В ноябре я уже был в Лозанне и остановился с миссис Бьюмон в отеле «Beau Rivage». Медленно и скучно тянулись обсуждения. На Рождество организовали грандиозные празднования, все делегаты были приглашены на костюмированный бал. Я оделся бедуином, а на голове была шапка, подаренная мне Шерифом Али Хайдаром. Хаим Наум-эффенди, главный рабби Турции, был важной закулисной фигурой. Греки чрезвычайно уважали его за осведомленность в мировых делах. Мы познакомились и сдружились случайно, поскольку вместе с одним японским бароном брали уроки танцев у одной русской дамы. Все это было нелепо, но не более, чем сама эта конференция. Исмет-паша, глава турецкой делегации, приехал с определенными полномочиями и не собирался уступать ни на йоту. Председательствующий лорд Карсон рвал и метал из-за собственной беспомощности. Исмет-паша был глуховат, причем его глухота очень зависела от предмета разговора. Четвертого февраля, входя в огромный бальный зал, я услышал, как лорд Карсон высказывает свой ультиматум: «Настал тот момент, когда тянуть время бесполезно. Делегации союзников пришли к соглашению, что не допустят дальнейших дискуссий». Я слишком хорошо знал, что итальянцы и французы в. едут переговоры за нашей спиной, и Исмет-паша также знал об этом. Его глухота стала полной. Карсон прервал конференцию. Когда он вернулся в Лондон, «Spectator» [ «Очевидец»] написал: "В 1878 Дизраэли привез мир без славы; лорд Карсон привез славу без мира».
За трехмесячный период не было достигнуто соглашения по поводу такой мелочи, как статус Имперских Штатов, но плелись сложнейшие интриги и велись закулисные переговоры, касающиеся нефтяных и других концессий. Я поехал в Париж на встречу с Уолтером Тиглом, интерес которого к концессиям Абдулы Хамида вроде бы медленно возвращался. Воспользовавшись выходными, я отправился в Институт Гурджиева в Фонтенбло. Там была развернута бурная деятельность. Строительство Дома Обучения, предназначенного для практикования упражнений, завершилось, и на следующей неделе планировалось его открытие. Здание построили практически из самолетного ангара, купленного Гурджиевым за бесценок. Ходило множество рассказов о тех невероятных переживаниях, которые испытывали его строители. Многие англичане оставались в Prieure всю суровую зиму. Там я впервые познакомился с Катериной Мансфилд за неделю до ее смерти. Гурджиев пытался лечить ее от туберкулеза, для этого она спала на сеновале над коровником. Ораг, ненадолго приехавший в Prieure, сказал мне, что намерен продать «New Age» и полностью посвятить себя работе с Гурджиевым.
Приподнятая, доверительная атмосфера в Prieure разительно отличалась от жалкого притворства Лозанны. Я хотел бросить все и остаться с Гурджиевым. С ним самим я говорил всего несколько минут. Представляя меня Катерине Мансфилд, он сказал: «Это друг одного турецкого князя, моего друга». Я боялся, что она заговорит о книгах, так как не читал ни слова, написанного ею. Вместо этого она сказала: «Почему бы Вам не привести сюда вашего турецкого князя? Здесь он найдет все, что ищет». У нее был такой голос, что я преисполнился решимости последовать ее совету. Гурджиев пригласил меня остаться на следующую неделю и присутствовать на открытии Дома Обучения, для чего готовилась специальная церемония. Дела заставили меня вернуться в Лозанну, так я пропустил
