Осень отчаяния - Нелли Ускова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Паш, ужас! Я в жизни так не бегала! Бегу с этим ножом! В крови! Люди от меня отскакивают! Как меня менты не забрали! Я так испугалась! – выплеснув эмоции на Пашу, она выдохнула. – Ты как?
– Размялся, пробежался! Всё супер! – Паша оглядывал прихожую: судя по старому ремонту семья Киры жила не очень состоятельно. – Держи куртку, пакет. Фотки в ближайшие дни пришлю.
– Уже уходишь?! – Кира как-то разочарованно проговорила. – Хочешь чаю?
– А есть что-нибудь похавать? – оживился Паша.
– Суп фасолевый, тушёная картошка с грибами.
– С этого надо было начинать! Всё давай!
Услышав про еду, Паша молниеносно разулся и разделся. Кира пригласила его на кухню, налила ему целую тарелку супа, поставила чайник на плиту.
– Паш, у меня тут проблема— молнию заклинило на платье, помоги, – она повернулась спиной, убрала волосы от шеи вперед.
Молния, действительно, была открыта лишь на несколько сантиметров, а дальше разошлась. Паша подёргал её туда-сюда несколько раз, расстегнул до середины лопаток, а потом начал застегивать наверх, но тут же вскочил и схватил телефон, потянул Киру к окну. Мелькнувший образ переплюнул даже суп:
– Встань сюда! – И сфотографировал Киру полубоком со спины, с убранными вперёд волосами и чуть расстёгнутой на спине молнией.
Чёрное платье и волосы так ярко контрастировали на фоне белой тюлевой занавески, сквозь которую просвечивал весенний пасмурный день. Чёткий печальный профиль и прирастёгнутое платье делали снимок загадочным. Так и хотелось задать вопрос: «Почему ты грустишь? Не из-за того ли, кто не стал дальше расстегивать платье?» Эмоция, характер, чёрное платье, пасмурный день и белый тюль – такой контраст, такой образ, такой свет: снимки вышли идеальные. Паша посмотрел их ещё раз и, довольный, плюхнулся за стол и принялся есть:
– Ты очень красивая!
– Правда?! – искренне удивилась Кира.
– Угу! Фотку увидишь – влюбишься в себя!
– Ты первый человек, который думает, что я красивая.
– А я не думаю, я вижу!
Чайник засвистел, Кира заварила чай и ушла, но вскоре вернулась, переодетая в свитшот и домашние свободные штаны. Паша уже уминал за обе щёки картошку с мясом.
– Ты не спеши так, я не отниму, родители только вечером придут.
– А вдруг ты передумаешь, – с набитым ртом проговорил Паша и вздохнул, глядя на часы. – Мне на треню уже пора бежать, но я могу заходить чаще!
– Не надо чаще! – испуганно выдала Кира. – Надо к ЕГЭ готовиться и уроки делать. Да и бабушка всю неделю будет рано дома.
– Ты и так умная, всё сдашь! Вашей бабушке случайно дополнительный голодный внук не нужен?
– Нет, она из другой категории бабушек – любителей науки, до сих пор в университете преподаёт.
Кира налила чай в кружки, достала печенье и стала серьёзнее:
– Паш, только пожалуйста, пообещай, что никому не покажешь эти фотографии, лучше вообще пришли мне и удали.
– Кровавые я бы и сам рад удалить, а в образе готической куклы или у занавески можно оставить?
– Эти можешь.
– Снимки, конечно, криповые вышли. А покажешь татухи?
Кира чуть поколебалась, а потом протянула Паше руки, он задрал рукава и начал рассматривать: тонкие шрамы хорошо маскировались под партитуру.
– Красиво. Но… зачем? – с грустью проговорил Паша.
– Зачем тату набила?
– Нет, зачем режешься?
– Резалась, – исправила она и опустила взгляд, обняла двумя руками кружку с чаем. – Но ты не поймёшь.
– Хочешь сказать, я настолько тупой?
– Я хочу сказать, что мы существуем на разных полюсах бытия: у тебя есть близкие друзья, тебя все любят в школе. Я даже твоё общение покупаю домашкой.
Паша нахмурился ещё больше:
– А я покупаю внимание фотками и тиктоками. Как можно быть несчастным, когда живёшь с родителями, у тебя даже есть бабушка, есть кому заботиться о тебе! Полный холодос еды!
– Мои родители меня бьют и обзывают за плохие оценки до сих пор. Я не вижу вообще ничего, кроме уроков, подготовки к ЕГЭ и постоянных унижений, а потом я просто обязана пойти учиться к бабушке на кафедру, а я не хочу! – Кира проговорила это ледяным тоном, не поднимая глаза, но голос был сдавлен.
– Жесть! – от эмоций Паша запихнул овсяную печеньку в рот целиком.
И Кира, поджав губы, вдруг расплакалась, по щеке поползла слеза, она её смахнула, потом и со второй щеки. Паше стало так её жалко, хотя минуту назад он сидел и завидовал сытой жизни Киры. До него-то вообще никому не было дела, и чужой семейный уют угнетал.
– Кир, не плачь только! Школа закончится, ты умная, поступишь куда хочешь, съедешь от родителей. Всё будет хорошо, вот увидишь!
– Я не вывожу, Паш, и очень боюсь сорваться. Иногда накатит, и думаю, что вот сегодня я точно решусь!
– Так, стоп! Если опять накатит, звони мне, я приеду, и мы пойдём с тобой гулять! Плевать на всех!
– Ты очень добрый! Но у всех есть обстоятельства, когда ты просто не сможешь, ты в школе-то появляешься только по праздникам, вечно в спортивных разъездах. Зачем тебе это?
– Есть вещи важнее спорта! Если тебе это нужно, если тебя это убережёт, я готов всё бросить и приехать. Обещаю тебе!
Кира вымучила улыбку, посмотрела на Пашу, а он вскочил и потянул её на себя и обнял крепко-крепко, заговорил на ухо:
– Когда я был маленьким и бестолковым и носился, как ненормальный, мама ловила меня и обнимала. Вот так крепко, держала и считала до тридцати. Она говорила, что тридцатисекундные обнимашки перезагружают нервную систему. Я тогда этого не понимал, выдирался, визжал, даже кусался, а сейчас всё бы отдал, даже за десять секунд обнимашек с ней, – у Паши вдруг ком застыл в горле.
– Если бы был хоть один человек, который меня обнимал, я даже не подумала бы резаться.
– Теперь у тебя есть этот человек – я тебя буду обнимать. Считай до тридцати…
Но Кира так ни разу и не
