Семен Бабаевский.Кавалер Золотой звезды - Семен Бабаевский

— Я тоже в это верю, — сказал Бойченко. — И я согласен со всем, о чем ты говоришь. Правильные, хорошие мысли. Но дело заключается не в одних только добрых желаниях.

— А я не только говорю.

— Правильно. Но тебе под силу и большее, нежели то, чем ты сейчас занимаешься. Ты вполне мог бы справиться с работой, скажем, председателя райисполкома. Говоря конкретно, мог бы заменить Федора Лукича Хохлакова.

— А Федор Лукич?

— Он давно просил подыскать ему смену. Старому казаку надо и отдохнуть и полечиться.

— С этой работой я не справлюсь, — твердо заявил Сергей. — Мне еще надо учиться. Ведь я же с первого курса ушел на фронт.

— Вот видишь, — с огорчением заговорил Бойченко, — смотреть на жизнь со стороны легко, а окунуться в нее с головой и тебе не хочется. После твоего ответа я не пойму, к кому же относятся слова: «Эй, фронтовики, засучивайте рукава!»

— И ко мне. И я, как вы видите, не сижу сложа руки, но учиться мне необходимо.

— Да, учиться каждому необходимо, — сказал Бойченко и умолк.

В просвете между двух гор открылась Усть-Невинская. Густо курились трубы, и на крыши, на сады вместе с вечерними тенями тонкой пеленой ложился сизый дымок.

Возле двора Тутариновых машина остановилась. Сергей поблагодарил Бойченко, просил зайти в дом.

— Тороплюсь, — сказал Бойченко, пожимая Сергею руку. — Не обратном пути заеду. Ну, желаю успеха. А о том, что я тебе предложил, советую подумать.

— Хорошо, я подумаю.

Сергей постоял у калитки, подождал, пока машина выскочила на площадь и скрылась в сумерках, и вошел во двор.

Навстречу ему бежала Анфиса.

Глава XX

На глазах Анфисы блестели слезы, и это поразило Сергея.

— Сестренка, что с тобой?

— И где ты так долго был?

— Да что случилось?

— Семен прислал сватов, а батя противится… — сквозь слезы говорила Анфиса.

— Семен? Вот оно что! Да ты не плачь, а расскажи толком.

Пробыв в поездке больше недели, Сергей даже и не предполагал, что в его отсутствие дома могут произойти такие важные события.

Случилось это в тот лунный вечер, когда Сергей гулял по бульварам Ставрополя. По станице, подымая пыль, прошло стадо, начинало смеркаться, хозяйки доили коров, а на пороге в доме Тутариновых неожиданно появилась бабка Параська, и не одна, а с дедом Евсеем. Ни Тимофей Ильич, ни тем более Ниловна не придали этому никакого значения: могло быть, что Параська и Евсей просто зашли проведать их. Хозяева любезно пригласили нежданных гостей в горницу и зажгли лампу. Евсей, высокий и сухой старик, с острыми и согнутыми, как у грузчика, плечами, молча снял шапку и перекрестился.

— Евсей Иванович, — приятным голосом заговорила Ниловна, — будьте ласка, садитесь, бога ради, на этот стульчик. А вам, Прасковья Ефимовна, вот эта табуреточка.

Евсей сел на стульчик, поставил между ног суковатую палку и сказал:

— Само собой.

После этого он сидел молча, только изредка поглядывая на жену. А Параська говорила и говорила, и не то что за двоих, а сразу за троих, — так и сыпала, так и сыпала словами, и ее речь текла такой удивительной скороговоркой, что записать ее не могла бы даже самая опытная стенографистка.

Тимофей Ильич терпеливо слушал, задумчиво поглаживая усы, и никак не мог понять, к чему Параська заводит такой любезный разговор. Но как только словоохотливая старуха стала непомерно расхваливать своего квартиранта, рассказывая о его наградах, о скромности, о редком трудолюбии, Тимофей Ильич насторожился, догадавшись, по какому делу пришли к нему Евсей и Параська. Тимофей Ильич молча посмотрел на Ниловну тем проницательно-строгим взглядом, который как бы говорил: «Ниловна, а погляди ты на нее… Сватать пришла».

— Прасковья Ефимовна, и вы, Евсей Иванович, — вежливо, как только мог, заговорил Тимофей Ильич. — И за каким бесом тратить лишние слова? По всему видно, что вы пришли сватать нашу дочку. Так чего же начали с обиняков да с подходов? Семен и такой и разэдакий, и так на него посмотри — хорош, и так взгляни — еще краше. А мы этого жениха и сами знаем, приехал он сюда с нашим сыном. Так что вы прямо и начинайте, что, мол, так и так, пришли к вам по такому-то делу.

— Само собой, — сказал Евсей.

— Ой, Тимофей Ильич, — обрадовалась Параська, — да ты настоящий угадчик! Но мы хотим по-старинному… Сперва без паляныци, а так, чтобы поговорить, вроде как бы разведка. Нельзя ж так сразу. Разговор должон быть деликатный, сперва разнюхать, расспросить.

— Стало быть, дипломатия? — спросил Тимофей Ильич и засмеялся.

— Само собой, — отозвался Евсей.

— А то как же, — поспешила ответить Параська. — Так было в старину. Обычай… Правильно я говорю, Евсей?

— Само собой.

— А завтра пожалуем и с паляныцей, да и потребуем рушники… Все, Тимофей Ильич, будем делать по-старинному, как заведено.

— А я так думаю, что и паляныця и рушники не потребуются, — сказал Тимофей Ильич. — Как ты скажешь, Ниловна?

— Спросить бы Анфису, — робко проговорила Ниловна. — Такое дело, что как его и сказать.

— Зачем же ее спрашивать? — Тимофей Ильич обратился к Параське: — Так ты, Прасковья Ефимовна, старинный обычай вспомнила. Хороший обычай, слов нет. А есть и другой, и ты его тоже знаешь.

— Какой же это еще обычай?

— А такой, что у Анфисы есть старший брат, и пока Сергей не женится, младшей сестре о замужестве и думать нечего. Да и молодая она у нас, сказать, еще не перестояла. — Тимофей Ильич забрал в жменю усы, подумал и сказал: — Так что лучше всего и тебе, Прасковья Ефимовна, и тебе, Евсей Иванович, идти домой, да и никому не говорить о нашей балачке.

— Само собой, — сказал Евсей, натягивая шапку.

Сват и сваха даже не подали виду, что такой прямой отказ их огорчил или обидел. Они еще с полчаса поговорили о том, о сем, распрощались и только тогда вышли из хаты. А за воротами Параська дала волю своему негодованию и сказала Евсею, что на этом она не остановится; что раз дело начато, то его следует довести до конца, и если будет отказ, то пускай об этом узнает вся станица; что не позже как через неделю, когда старый Тутаринов успокоится, Параська возьмет себе в компаньоны не Евсея, а старика Назара — опытнейшего человека по сватовству, и явится к Тимофею Ильичу уже не для разведки, а с паляныцей, и не уйдет из хаты до тех пор, пока Анфиса, с благословения отца и матери, не разрежет ту паляныцю на две равные половины. Как всегда, Евсей слушал жену внимательно, а потом промолвил:

— Само собой.

Параська и Евсей подходили к своему дому на краю станицы, а в хате Тутариновых еще продолжался спор о том, кто же был прав: Тимофей Ильич, рассуждающий о жизни трезво и понимающий, как никто другой, что значит выдать дочь за парня, у которого нет ни кола ни двора, или же Ниловна со своей материнской мягкосердечностью. Ниловна всячески старалась уговорить Тимофея Ильича и склонить его на свою сторону и поэтому говорила о Семене так, как могла бы говорить разве что мать о своем горячо любимом сыне. По ее словам, Семен и красивый, и умный, и трудолюбивый, и «характером смирный», и обходительный со старшими.

— А что он не здешний, — заключила она, — то в этом беда небольшая, — приживется в станице, да так никуда и не уедет.

Казалось, что ничего нельзя было возразить против этих доводов Ниловны, однако Тимофей Ильич не соглашался с нею, стоял на своем и доказывал совсем противоположное: Семен вовсе не красив, а так себе — белобрысенький парень, тогда как Анфиса — чернявая и лицом миловидная. И ничуть Семен не умный, ибо умный человек, по мнению Тимофея Ильича, никогда бы не стал так плохо отзываться об Усть-Невинской. Правда, в работе Семен горяч, — с этим Тимофей Ильич соглашался, но тут же добавлял, что «есть это одна видимость, и старается он до поры до времени».

— Нет, Ниловна, — сказал он, — что там ты ни говори, а такой зять мне не по душе.

Ниловна молча смотрела на мужа, и ее маленькие добрые глаза наполнились слезами.

— А ты не плачь, — участливо заговорил Тимофей Ильич. — Чего прежде времени слезы проливать. Дело еще не решенное. Лучше позови Анфису. Мы у нее для интересу спросим, что она нам на это скажет.

На беду, Анфисы в доме не оказалось. «Где ж ей быть в такую позднюю пору, как не с женихом?» — подумал Тимофей Ильич, и это его еще больше раздосадовало. Старик долго ворчал и теперь уже ругал не только Анфису, но и Сергея: и зачем он привез в станицу такого дружка, и где пропадает без вести вторую неделю, и что это за сын, который бросил родителей и уехал, а куда и зачем — ничего не сказал, хотя Сергей и говорил ему об этом.

Долго в эту ночь Тимофей Ильич не спал, все курил и думал. Утром поднялся рано, разбудил Анфису и сказал:

— Объясняй батьке, по какой причине тот Семен ни с того ни с сего присылает сватов?