Дж. С. Сэлинджер и М. Булгаков в современных толкованиях - Ирина Галинская

Хотя дьявола можно считать архетипической идеей, продолжает Вяч. Вс. Иванов, которая всплывает со дна подсознания писателя, чаще всего ему помогает «всплыть» прочитанное этим писателем сочинение другого автора. И если мы знаем, как в литературе был распространен образ чёрта, то вправе ли мы «каждое отдельное явление чёрта в литературе выводить из непосредственно ему предшествовавших», – спрашивает Вяч. Вс. Иванов и отвечает, что теория вероятности склоняет нас к признанию заимствования булгаковского сюжета с трамваем на Патриарших прудах в Москве из «Сказки» Набокова. Однако, «если уж живописать нечистую силу, то, наверное, лучше в духе Набокова, показывая ее забавы, но не упиваясь и не восторгаясь ими» (10, с. 149). Хотелось бы надеяться, что, прощаясь с ХХ в., мы расстанемся навсегда с этими персонажами и их возможными жизненными прототипами, заключает Вяч. Вс. Иванов.

О творчестве А. Платонова и М. Булгакова в соотнесении с социально-политическими процессами России 20–30-х годов ХХ в., когда писатели, преодолевая утопические иллюзии, становились в оппозицию тоталитарной общественной системе, идет речь в книге О. Н. Николенко «От утопии к антиутопии» (12). Авторы русских утопий, считает О. Н. Николенко, как и их предшественники В. Одоевский, Г. Данилевский, Н. Чернышевский и др., «устанавливают прямую зависимость между перспективами развития общества и состоянием личности»(12, с. 180.). Утопиями автор книги также считает повесть В. Я. Брюсова «Республика Южного Креста» и роман А. Богданова «Красная звезда». Что касается антиутопии, то к таковой О. Н. Николенко однозначно относит роман Е. Замятина «Мы». А. Платонов же и М. Булгаков, считает О. Н. Николенко, только шли от утопии к антиутопии.

В главе «Настоящее и будущее в антиутопиях М. Булгакова» О. Н. Николенко называет писателя явлением чрезвычайным в мировой литературе, явлением пророческим, поскольку Булгаков сумел предсказать развитие общества на много лет вперед. Однако произведения Булгакова с момента их опубликования «всегда представляли некую загадку, тайну, вокруг которой велись и ведутся бесконечные споры» (12, с. 109). Множество книг посвящены самому загадочному произведению писателя роману «Мастер и Маргарита», пишет О. Н. Николенко и называет в этой связи книги Б. Соколова (1991), А. Вулиса (1991), И. Галинской (1986), Л. Яновской (1992) и др.

Творчество М. Булгакова все же далее рассматривается О. Н. Николенко сквозь призму жанра антиутопии, который «предполагает столкновение идеала с антиидеалом, с жестокой действительностью» (12, с. 110). Впервые признаки антиутопии появляются в ранней булгаковской повести «Дьяволиада» (1924), основной темой которой, как в любой антиутопии, становится конфликт личности и государства.

В повести «Роковые яйца» (1924) развивается тема рока, предчувствие апокалипсиса, считает О. Н. Николенко. Действие в ней перенесено в недалекое будущее, в 1928 г., «что усиливает прогнозирующий характер повести» (12, с. 120). В композиции повести «Роковые яйца» О. Н. Николенко выделяет предчувствие катастрофы, катастрофу и ее последствия, причем главным виновником катастрофы является тоталитарное государство. Хотя повесть «Роковые яйца» обычно соотносят с романом Г. Уэллса «Пища богов» (1904), ибо и у английского писателя последствия научного открытия выходят из-под контроля ученых и приобретают непредсказуемый характер, но О. Н. Николенко полагает, что «Роковые яйца» ближе к жанру антиутопии, чем к жанру научной фантастики.

Б. Соколов высказал предположение, что образ главного героя повести «Роковые яйца» профессора Персикова – это своеобразная пародия на Ленина, но О. Н. Николенко считает, что содержание повести Булгакова «гораздо шире и многозначнее» (12, с. 126). Эту повесть, по мнению О. Н. Николенко, можно рассматривать «как некую аллегорию насильственной трансформации русского общества» (12, с. 128).

Повесть «Собачье сердце» (1925) воспринимается «как антиутопия, осуществившаяся в реальной действительности. Здесь присутствует традиционное изображение государственной системы, а также противопоставление ей индивидуального начала» (12, с. 148). По мысли О. Н. Николенко, «Собачье сердце» ассоциируется с гоголевской «Ночью перед Рождеством» и своеобразно интерпретирует тему романа Э. Т. А. Гофмана «Эликсир дьявола». Центральной проблемой повести «Собачье сердце» становится изображение человека и мира в сложную переходную эпоху. Элементы в ней антиутопии, возможности фантастики, пародии и пр. «помогают писателю раскрыть психологические и социальные процессы, происходящие в обществе, предсказать их эволюцию» (12, с. 155).

Признаки антиутопии О. Н. Николенко находит и в пьесе М. Булгакова «Багровый остров» (1927), основной принцип построения которой – пародия на общественно-политические процессы в Советской России 20-х годов. Прием карнавализации «помогает писателю создать мир наоборот» (12. с. 164), причем для этого используются ассоциации с гоголевским «Ревизором» и грибоедовским «Горем от ума».

Рассматривая роман «Мастер и Маргарита», О. Н. Николенко в основном излагает содержание идей перечисленных выше авторов книг об этом романе. В результате О. Н. Николенко приходит к выводу, что «прогнозирующая сила антиутопии в творчестве Булгакова стала неиссякаемым источником комедийности» (12, с. 201).

Игорь Сухих в статье «Евангелие от Михаила» (14) называет «закатный» роман Булгакова «романом-лабиринтом». Скорее, он даже находит в «Мастере и Маргарите» «три романа, три лабиринта, временами пересекающиеся, но достаточно автономные. Так что идти по этому “саду расходящихся тропок” можно в разных направлениях. Но оказаться в результате в одной точке» (14, с. 213). Имеются в виду ершалаимские главы (гл. 2, 16, 25, 26), московская дьяволиада и роман о Мастере. В булгаковской истории о Иешуа и Пилате растягивается и тщательно пластически разрабатывается каждое мгновение и получается «бесконечно длинный день, поворотный день человеческой истории», – считает И. Сухих (14. с. 216). Булгаковский Иешуа, по мнению автора статьи, отнюдь не Сын Божий и даже не Сын человеческий. Он – человек без прошлого, сирота, и гибнет, ибо попадает между жерновами духовной (Каифа и синедрион) и светской (Пилат) власти. В булгаковском ершалаимском романе читатель видит всё происходящее на Лысой Горе глазами Левия Матвея, роль которого в чем-то аналогична роли Мастера, полагает И. Сухих. Булгаковский Пилат, по мнению критика, являет собою «не торжество силы, а ее слабость» (14, с. 217).

Если ершалаимская история строится, в сущности, по законам новеллы, ибо в ней и ограниченное число персонажей, и налицо концентрация места, времени и действия, то в московском пространстве фактически сосуществуют два романа. В московской дьяволиаде есть много перекличек с ершалаимской мистерией. Ершалаим и Москва «не только зарифмованы», но и противопоставлены в структуре «большого романа», считает И. Сухих (14, с. 219).

Еще больше, чем образ Иешуа, далек от канонической, культурно-исторической традиции образ Воланда. Ведь булгаковский сатана не столько творит зло, сколько обнаруживает его, играя роль чудесного помощника из волшебной сказки или благородного мстителя из народной легенды, т. е. «бога из машины», который спасает героев в безнадежной ситуации. Впрочем, в инфернальном слое романа Булгаков отнюдь не тайный сектант или проповедник, а прежде всего художник слова, пишущий в гоголевских традициях.

Подлинная дьяволиада разыгрывается в Москве рядом с Воландом, пишет И. Сухих. Здесь налицо, по его мнению, «конкретность места при размытости художественного времени» (14, с. 220). Роман-миф становится для Булгакова единственным способом избежать принципиального выяснения отношений с современностью, попыткой подняться над ней.

Московский и ершалаимский сюжеты связывает, считает И. Сухих, образ «толпы». Соединительным звеном между «той» и «этой» толпой оказываются гости большого бала у сатаны. Принимая участие в московской дьяволиаде, Маргарита в то же время является одной из главных героинь третьей сюжетной линии романа, причем эта линия осложнена темой творчества. Ведь книга об Иешуа – дело Мастера, которое Маргарита также считает и своим делом.

«Книга Мастера» не просто полемически противопоставлена современной тематике, полагает И. Сухих. Он убежден, что «Книга Мастера» позволяет Булгакову «раскрыть собственные хождения по мукам, связанные с “Белой гвардией” и постановкой драм» (14, с. 222). Автобиографические ассоциации запрограммированы и неизбежны для образа Мастера точно так же, как и привычны сопоставления Маргариты с Е. С. Булгаковой. Это приводит к тому, что стилистической доминантой «третьего» романа, т. е. повествования о любви Мастера и Маргариты, оказываются не эпическое спокойствие и живописность, не сатирическое буйство, а высокая патетика и лиризм, считает И. Сухих. Он также полагает, что в центре всего романа («большого» романа, пишет И. Сухих) стоят не Пилат, не Мастер с Маргаритой, не Бездомный, но – Автор, который все время находится за кадром и при этом связывает, сшивает разные планы книги.