Пять минут прощания (сборник) - Денис Драгунский

Вдруг вижу – он тоже заплакал.

Стал на колени, головой мне в живот уткнулся.

– Нинуся, прости меня. Я никогда тебя не брошу! Столько прожито, столько пережито… Никто меня так любить не сможет, как ты любишь!

А я как раз апельсин чистила, я же говорю.

Ножик маленький, но острый-острый.

Как вы думаете, мне дадут УДО? Я уже четыре года без замечаний».

блаженны вопрошающие ПЕТРОВ И ГОСПОДЬ БОГ

Петров давно хотел поговорить с Богом, но стеснялся. И все время думал, что он молодой, успеется еще.

Но вдруг ему исполнилось шестьдесят. Вернее, должно было исполниться через два месяца. Он стал готовить документы на пенсию, собрал все справки, понес их в Пенсионный фонд и прямо на пороге вспомнил это свое давнее желание.

Захотелось узнать, правильно ли он жил.

Не в моральном смысле, а просто – правильно ли он поступал. Например, не пошел в аспирантуру, хотя была возможность. Может, стал бы академиком. Друзья организовали бизнес, его звали – отказался, забоялся. А вдруг сейчас жил бы на Рублевке? Женился на Марине, а не на Гале, хотя любил ее очень сильно. Потому что Галя в Америку его тянула; он не хотел.

Он вообще ничего не хотел! На все отвечал: да ну, неохота. Как будто нарочно выбирал самый средний, самый надежный – но при этом самый скучный путь.

Так ему показалось, когда он листал свою трудовую книжку, сидя в очереди к инспектору.

Поэтому он записался на прием к Господу Богу.

Ему было назначено на четверг, после обеда.

Там было строго и скромно. В приемной рослые мальчики, кудрявые блондины с синими глазами. Просторный кабинет.

– Садись, Петров, – сказал Господь Бог. – Что у тебя?

Господь Бог был лысым стариком. На носу слева большая родинка.

– Душа болит, – вдруг сказал Петров. – Я глупо жил.

– Чушь! – сказал Господь Бог. – Никакой души на самом деле нет. Выдумки. Оправдание нытья. Человек – это кожаный мешок с костями и кишками. Пока все цело, человек в порядке. У тебя все в порядке.

– Да я не про то! – сказал Петров. – Я жил неправильно. Всего боялся. Женился на нелюбимой. Ничего не достиг.

– Нормально ты жил, – засмеялся Господь Бог.

– Нет! – закричал Петров.

– Ты хоть понимаешь, с кем ты разговариваешь? – возмутился Господь Бог. – Это я за тебя всё решал, и очень правильно. Ученый ты по нулям. Дружки твои были лузеры. А эта Галочка – блядь.

– Ах ты… – задохнулся Петров, схватил со стола пепельницу и со всей силой шарахнул Господа Бога по голове.

Выскочил из кабинета, пробежал приемную и коридор. Кудрявые блондины растерянно глядели ему вслед.

Через несколько дней Петров вышел из дома и увидел нищего.

Нищий расставил на тротуаре фотографии кучерявых детишек. На картонках было написано: «Внукам на пропитание» и «Ради Господа Бога».

На носу у него была большая черная родинка. Лысину пересекал лиловый зубчатый шрам. «Порвался мешок, и кости поломались!» – вспомнил Петров недавний разговор, но злорадства не было. Жалко было старика.

– Значит, душа у меня все-таки есть, – вслух подумал Петров. – Уже хорошо.

Положил нищему в жестянку двадцать рублей и пошагал к метро.

рассказ моего приятеля ПРАВДА

Мой приятель, художник Сева Ш., рассказывал:

«Был на соседнем факультете такой Саша, непростой парень, сын генерала и внук сталинского наркома, но они с матерью жили в коммуналке, очень бедно, потому что этот генерал их бросил довольно давно. Но это неважно. Вот он однажды познакомил меня с очаровательными, чистейшими и милейшими девушками – он так выражался. Девочки были как две капли – близнецы. Лена и Ася. У одной пучок, у другой хвостик.

Недели две у нас был многоугольник: Саша влюблен в Лену и Асю; Лена и Ася обе влюблены в меня; а я всё никак не мог определиться.

Потом я выбрал Асю. Не специально. Как-то так получилось. А Саша оказался побоку.

Потому что Лена все время была рядом с сестрой. Даже когда всё свершилось, она спала в углу на диванчике. Я знакомил ее со своими друзьями. Ничего не выходило. Мы существовали втроем. Нет, с Леной у меня ничего не было. Хотя на самом деле было очень много. Мы мечтали, как я и Ася поженимся, а Лена будет жить с нами. Просто как Асина сестра. Иногда мы валялись на кровати втроем в обнимку – безо всякого, по-дружески.

Потом мне всё это стало – ну, не то что бы надоедать, а перестало вдохновлять. Хотя Ася была замечательная, и Лена тоже. Будущее показало».

– В смысле? – спросил я.

– Они потом обе мощно процвели, – сказал Сева. – Только не надо догадки строить, ладно?

– Ладно, – сказал я.

«Вот, – продолжал Сева. – Однажды была какая-то пьянка, и я увел Лену. Одну. В такси она дрожала, вцепившись мне в руку, и говорила, как ей стыдно перед Асенькой. Приехали, в прихожей поцеловались первый раз по-настоящему, и вдруг она спросила: “А ты меня любишь?” Очень неприличный вопрос. Я сказал еще более неприличную фразу: “Я люблю другую женщину”. “Асеньку?” – спросила она. “Нет”, – сказал я. “Кто же наша счастливая соперница?” – “Наташа К.”, – сказал я.

Вот и вся история. Чудесные были девочки. Были, конечно, и ссоры, и обиды, и слезы, но слезы высыхали, и ясные серые глаза смотрели на меня с невозможной, нереальной какой-то любовью. И все эти бесценности я отдал за кошмарную, в сущности, тварь.

Но не могли же мы, в самом деле, жить втроем! А быть с какой-то одной – всё бы пропало. Потому что когда я похитил Лену и потащил к себе одну – всё стало сразу пропадать. Уже в такси.

Как мне было жаль их бросать ради Наташки! Как это было глупо и как я этого не хотел, но что же было делать?

Никогда не забуду, как Ася спросила меня, когда всё свершилось: “Мы с тобой теперь навсегда, правда?” Я ответил: “Правда”. Я не врал, я тогда верил, что правда. И знаешь, ведь это и сейчас правда».

– Правда? – спросил я. – Правда, – сказал он.

этнография и антропология А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ГДЕ-ТО

Иногда вдруг хочется путешествовать.

Это желание обуревает меня на несколько минут. Хочется аэропорта, самолета (обожаю летать на самолете!), незнакомого аэропорта в месте прибытия. Хочется ехать на такси или на электричке, глядеть в окно сначала на сады и поля, потом на пригородные домики. Въезжать в город. Заселяться в гостиницу.

Хочется жадной прогулки в первый же день на еще затекших от сидения в самолете ногах, хочется, как это всегда в первый день приезда бывает, забежать в глупо дорогой ресторан. Хочется всматриваться в чужие лица, угадывать слова чужой речи, щупать разные совершенно ненужные вещички в магазине. Запрокидывать голову, глядя на шпили, капители и просвеченные заходящим солнцем розетки в полутемных готических соборах. Читать вывески и таблички у парадных подъездов: «доктор…», «адвокат…», «инженер…».

Вдруг вспомнилось: у одной моей подруги юности папа был директор завода, и у них на двери квартиры висела латунная табличка «Инженер Фирсов А.А.» – буквы тридцатых годов, когда слово « инженер» звучало очень гордо, – но это случайно вспомнилось, я же про путешествие.

Читать вывески и таблички, немножко заплутать, вернуться на чугунных ногах в отель и еще полчаса перед сном пялиться в чужестранный телевизор. И слушать шум улицы за окном.

Но это хотение длится у меня ровно столько, сколько вам надо времени, чтобы эти строки прочесть.

А дальше я снова возвращаюсь в скучное «да ну…».

Очень быстро проходит это веселое стремление мчаться куда-то.

Мой папа говорил мне, что я – в ранней юности, разумеется, дело было – страдаю болезнью под названием «а тем временем где-то».

Мне постоянно хотелось мчаться.

Я был убежден, что самая приятная компания, самая шумная попойка, самые классные девочки – не здесь, а где-то там. И я мчался. Я обожал за один вечер обежать две или три компании. У меня всегда была толстая-претолстая, замусоленная, исписанная вдоль, поперек и наискосок записная книжка и полный карман двушек, для автомата. Такой вот как бы мобильник 1970-х. Я звонил и мчался.

Куда это желание подевалось, не могу догадаться.

Вернее, очень даже могу.

гроб должен быть закрыт, заколочен БРАТ. 9 НОЯБРЯ 2007 ГОДА

Первая Градская, корпус 17, как мне сказала племянница. Въехать, конечно же, не позволяют. Иду метров двести до этого места. Ветер, как всегда в таких случаях. Корпус 17. Надпись – «Патолого-анатомическое отделение». Сбоку дверь. Толпятся люди с цветами. Вижу знакомых. Захожу в небольшую многоугольную прихожую. В противоположной от входа стене – дверь. Рядом с дверью надпись (на белом листе, от руки, но крупно): «Договорившихся с другими похоронными фирмами не обслуживаем». По левой стене – несколько гробовых крышек. Под ленты подсунуты квитанции и листочки с крупно распечатанными фамилиями.

Все стоят полукругом. Теснятся. В дверь дует. В середине – пусто. Думаю, что сейчас из дальних дверей вынесут (или выкатят) гроб. Но нет. Начало церемонии в 12, мы опоздали и приехали в 12:20 – но еще ничего не началось. Вдруг кто-то проходит в эти дальние двери, снова выходит, потом его кто-то зовет снова туда, и вот двустворчатые двери раскрываются, и нас жестами приглашают зайти.