Роза и семь братьев - Луиза Мэй Олкотт

– И буду рисковать, – дядя Алек нахмурился как всегда, когда ему напоминали о матери Розы.

– Попомни мои слова, ты раскаешься в этом! – и с этим грозным предсказанием тетушка Майра исчезла, как тень.

Надо сказать, что в числе недостатков доктора – а у него они, конечно, имелись – был один, свойственный всем мужчинам: он не любил, чтобы ему давали советы, когда он их не спрашивал. Он всегда с уважением выслушивал советы своих тетушек, часто советовался с миссис Джесси, но прочие три леди просто испытывали его терпение постоянными предостережениями, жалобами и указаниями. Особенно надоедала ему сестрица Майра, и как только она начинала говорить, у него сразу появлялось желание сделать ей наперекор. Доктор решительно не мог удержаться от этого и часто сам смеялся над собой.

Так было и теперь. Он подумал, что Розе лучше бы остаться дома, пока не стихнет ветер и не выглянет солнце. И тут об этом заговорила Майра. Алек не смог удержаться от соблазна пренебречь ее советом и отпустил Розу гулять. Доктор не боялся, что Роза простудится, потому что она выходила на прогулку ежедневно. Выглянув в окно, он увидел на улице улыбающуюся розовощекую девочку с коньками, в костюме, делавшем ее похожей на эскимоса.

– Я надеюсь, что девочка не будет гулять слишком долго, этот ветер может заморозить кости куда более молодые, чем косточки Майры, – пробормотал доктор Алек, когда через полчаса вышел в город, чтобы нанести визиты больным, которых взялся лечить по старому знакомству.

Эта мысль часто приходила ему в голову в это утро, потому что день выдался действительно очень холодным, и доктор Алек дрожал, несмотря на теплое пальто, подбитое медвежьим мехом. Но он надеялся на здравый смысл Розы.

Между тем Мэк, которому теперь было разрешено читать, обещал Розе, что как только сделает уроки, тоже придет покататься на коньках.

Роза обещала подождать его и исполнила свое обещание с точностью, которая дорого ей стоила. Ведь Мэк о договоренности забыл и после уроков занялся химическими опытами. Он вспомнил о Розе только тогда, когда сильный взрыв газов выгнал его из лаборатории. Мальчик поспешно начал собираться на каток, но мать запретила ему выходить, говоря, что холодный ветер может повредить его глазам.

– Но она ждет меня, мама, и будет ждать! Ведь я просил ее остаться, пока я не приду, а Роза всегда держит слово, – объяснял Мэк, представив себе маленькое существо, зябнувшее на ветру в ожидании кузена.

– Конечно, дядя не пустит ее в такой холод. А если и пустит, то, верно, она догадается прийти сюда, за тобой, или уйти домой, – сказала миссис Джейн.

– Но если мне нельзя идти, может быть, Стив сходит и посмотрит, там ли Роза, – предложил Мэк с беспокойством.

– Стив не сделает больше ни шагу, благодарю вас. Он уже отморозил себе пальцы и очень голоден, – ответил Франт, только что пришедший из школы, и поспешно начал снимать сапоги.

Роза ждала Мэка до обеда. Она делала все, что только могла, чтобы не замерзнуть: каталась на коньках, пока не устала и не разгорячилась. Потом наблюдала за другими катающимися, пока не озябла, пробовала ходить взад и вперед, пытаясь согреться, но не смогла. Затем в отчаянии притулилась под высокой сосной, чтобы не пропустить кузена. Когда девочка, наконец, поняла, что ждать Мэка больше не имеет смысла, она решила вернуться домой. Роза так закоченела, что едва могла идти против ветра, который немилосердно трепал ее одежду.

Возвратившись домой, доктор Алек уютно расположился у яркого огня в своем кабинете. Неожиданно он услышал звук сдерживаемого рыдания, который заставил его броситься в зал. Там, дрожа от холода, у камина лежала Роза. Она уже сняла часть теплых вещей и, всеми силами стараясь не расплакаться, пыталась отогреть замерзшие пальцы.

– Что с тобой, моя дорогая? – дядя Алек взял ее на руки.

– Мэк не пришел… Я не могу согреться… Мне больно от огня! – проговорила Роза, страшно дрожа, и разразилась, наконец, плачем, между тем как зубы ее стучали, а маленькие пальцы так посинели, что на них было страшно смотреть.

Доктор Алек тут же уложил девочку на диван и завернул в свое медвежье пальто. Фиби растирала холодные ноги Розы, а он – руки. Тетушка Изобилие приготовила горячее питье, а тетушка Спокойствие прислала для внучатой племянницы свою грелку и вышитое одеяло.

Мучимый угрызениями совести, доктор Алек возился со своей новой пациенткой до тех пор, пока Роза не сказала, что чувствует себя хорошо. Он не позволил ей встать к столу и сам кормил ее, совершенно забыв о собственном обеде, наблюдал, как от действия укрепляющего питья, приготовленного тетушкой Изобилие, девочка начала дремать, а затем заснула.

Доктор не покидал своего поста несколько часов и с беспокойством заметил, что на щеках Розы выступил лихорадочный румянец, что ее дыхание сделалось порывистым и неровным, и что временами она жалобно стонала, как будто у нее что-то болело. Вдруг она вздрогнула, проснулась и, видя, что тетушка Изобилие склонилась над ней, протянула руки, как больное дитя, и сказала раздирающим душу голосом:

– Пожалуйста, позвольте мне лечь в постель.

– Это самое лучшее место для тебя, моя дорогая. Отнеси ее наверх, Алек, я уже велела приготовить горячую воду, а после хорошей ванны она выпьет чашку настоя шалфея, заснет и проспит свою простуду, – весело ответила леди и ушла давать необходимые распоряжения.

– У тебя что-нибудь болит, дорогая? – спросил дядя Алек, неся девочку наверх.

– У меня болит бок, когда я дышу, и мне как-то нехорошо. Но это пустяки, не беспокойтесь, дядя, – прошептала Роза, прижимая горячую маленькую руку к его щеке.

Но доктор, казалось, очень беспокоился, и было от чего. Когда Дэбби вошла в комнату с грелкой в руках, Роза попробовала засмеяться, но не могла, у нее от сильной боли захватило дыхание, и она заплакала.

– Плеврит, – со вздохом констатировала тетушка Изобилие, наклоняясь над ванной.

– Пьюмония! – проговорила Дэбби, заворачивая в простыни грелку.

– А это плохо? – спросила Фиби, чуть не уронив от страха ведро с горячей водой. Она понятия не имела о болезнях, и слова Дэбби показались ей особенно ужасными.

– Тише! – сказал доктор таким тоном, что все примолкли и принялись за работу.

– Постарайтесь устроить все как нельзя лучше, а когда она будет в постели, я приду к ней, – прибавил он, когда ванна была готова, а одеяла висели у камина.

Он зашел к тетушке Спокойствие, чтобы ободрить ее, сказав, что это всего лишь простуда. Потом долго ходил взад-вперед, пощипывая бороду и хмуря брови, – верный признак большой тревоги.

– Я воображал, что мне повезет, и я за этот год не потерплю ни одной неудачи. Да будет проклято мое упрямство! Зачем я не послушал Майру и не оставил Розу дома. Нехорошо, что ребенок страдает из-за моей безумной самоуверенности. Нет, она не будет страдать из-за меня! Однако, это действительно пневмония. Но я не боюсь ее! – и он толкнул ногой индейского идола, который попался ему на глаза, как будто эта безобразная кукла мешала ему.

Однако как ни бодрился доктор Алек, сердце его болезненно сжалось, когда он снова увидел Розу. Страдания девочки усилились, и ничто: ни ванны, ни теплые одеяла, ни горячее питье – ей не помогло. Несколько часов бедный ребенок сильно страдал, и мрачные образы носились в умах тех, кто с нежной заботой ухаживал за ней.

Во время сильного приступа кашля пришел Чарли с каким-то поручением от матери.

– Что такое случилось? Вы смотрите так мрачно, точно вышли из могилы, – спросил он у Фиби, которая выходила из комнаты Розы с горчичником, не принесшим никакой пользы.

– Мисс Роза сильно больна.

– Черт возьми, что с ней?

– Не говорите так, мистер Чарли. Роза в самом деле очень больна, и всему причиной мистер Мэк.

И Фиби рассказала о случившемся в достаточно резком тоне, потому что в эту минуту была готова объявить войну всем мальчишкам на свете.

– Ну, уж задам же я ему, будьте покойны, – топнул ногой Чарли. – Но неужели Роза опасно больна? – прибавил он с беспокойством, когда увидел тетушку Изобилие, которая быстро шла с какой-то склянкой.

– О, да! Доктор мало говорит, но он больше не называет это простудой. Теперь это плеврит, а завтра, пожалуй, будет пьюмония, – ответила Фиби, с отчаянием глядя на горчичник.

Чарли засмеялся над новым произношением слова «пневмония», а Фиби посмотрела на него с презрением, причем черные глаза ее сверкнули огнем, и сказала с трагическим жестом:

– Как у вас хватает духу смеяться, когда она так страдает. Прислушайтесь и потом смейтесь, если посмеете.

Чарли прислушался, и лицо его приняло такое же серьезное выражение, как и лицо Фиби.

– О, дядя, пожалуйста, сделайте так, чтобы боль утихла, дайте мне немного отдохнуть! Не говорите мальчикам, что я так малодушна. Я стараюсь удержаться, но боль так сильна, что я не могу не плакать.