Хомские тетради. Записки о сирийской войне - Джонатан Литтел

Меня ведут в гостиную. Там сидят пожилой человек с ребенком на коленях, которому я даю пастилки от кашля, и — редчайший случай — какая-то женщина. Когда я объясняю, что у меня двое детей, она начинает поминать Аллаха.

И вот — отъезд. Ибн-Педро куда-то исчез, а Гнев, которого я фотографирую на память, дальше со мной не едет. Мы прощаемся. Гнев сажает меня в грузовик, чем-то уже набитый, где сидят двое крестьян — один маленький, худой и с усами, а другой толстый, — на прощание машет рукой: «Бейрут, Бейрут» и широко улыбается. Давай, Бейрут — кажется, дальше все должно пойти как по маслу. На самом же деле впереди меня ждет совсем не смешное приключение, самый неприятный инцидент за всю поездку. Мы про ехали не больше километра, как вдруг мне и толстяку предложили выйти из машины: впереди блокпост ливанской армии, а его надо объехать. Толстяк берет мою сумку, и мы пускаемся пешком по вспаханному полю: разрытая земля липнет к ногам, хорошо еще, что пашню не слишком развезло. И тут я вдруг замечаю, что мы движемся в полосе света, отбрасываемого прожектором с блокпоста, и моя тень причудливо растянулась по земле на добрый десяток метров. Иными словами, мы перед ними — как на ладони, и солдаты могут перестрелять нас, как кроликов. Но они не стреляют, мы благополучно выходим из полосы света, и тут мой спутник бросается бежать, а я по мере сил стараюсь не отставать, в то время как собаки на блокпосту заходятся в яростном лае. Таким образом мы преодолеваем метров пятьсот, и я уже различаю вдалеке наш пикап, который обогнул блокпост с другой стороны и теперь стоит с потушенными фарами. Именно в этот момент на дороге показывается еще какая-то машина, мы несемся вперед во весь дух, прыгаем в свой пикап. Успели. Проходящая машина оказывается грузовиком, но гражданским, а если бы это был военный транспорт, нам бы несдобровать.

Мы трогаемся и выезжаем на большую автостраду, на ту, где, по дороге сюда, мы пересели на мотоциклы, и мчимся вперед со скоростью, какую только можно выжать из нашей жалкой колымаги. И это хорошо. Наконец подъезжаем к какому-то серьезному блокпосту, видимо, это уже граница. Ребята останавливаются неподалеку, рядом с другим грузовиком, и мы выходим из машины. Здесь же, справа от поста, — какая-то странноватая лавчонка, в дверях, равнодушно глядя на нас, стоит мужик в куфие. Мы с усатым крестьянином заходим внутрь, и мой попутчик обменивается несколькими словами с хозяином. Я выхожу из лавки, хозяин в куфие по-прежнему не сводит с меня глаз. Тут появляется толстяк и тащит меня за лавочку, знаками объясняя, что я должен сделать вид, что хочу помочиться. Я подчиняюсь. Потом он оборачивается, за ним оборачиваюсь и я. Прямо перед постом стоит военный джип, из которого выходит массивный, коротко остриженный человек в кожаной куртке и по-арабски подзывает меня к себе. Судя по всему, это офицер, хотя и не в форме. Взглянув на него, я пожимаю плечами и направляюсь к нашему пикапу. За мной идет толстяк, на ходу глупо улыбаясь офицеру. Мы садимся в машину и трогаемся. А офицер, внезапно потеряв к нам интерес, идет к лавочке. Наша машина разворачивается на 180 градусов и на полной скорости мчится по автостраде в обратную сторону. Я оглядываюсь: за нами никто не едет. На всякий случай стираю в фотоаппарате прощальные кадры Гнева. Проехав несколько километров по шоссе, мы наконец-то сворачиваем вправо, на проселочную дорогу. Я пытаюсь понять, почему мы не сделали этого раньше. Подпрыгивая на ухабах, огибаем пресловутый блокпост и снова въезжаем в городишко, но уже с другой стороны, верхом, мимо большой современной церкви, после чего возвращаемся на шоссе и — наконец-то — едем дальше. Через некоторое время нам попадается еще один блокпост, на сей раз обычный, армейский, и все проходит гладко.

Мои попутчики-крестьяне останавливают небольшой фургон и запихивают меня внутрь: «Такси, такси, Бейрут». Дальше — долгое путешествие через Баальбек, пассажиры заходят и выходят. В Штуре, перед самым подъемом, а в машину заходит молодая женщина и садится напротив: первая женщина с непокрытой головой, которую я вижу за последние восемнадцать дней. Не считая Маит. На перевале останавливаемся у большого магазина, помощник водителя и один из его приятелей покупают вино и угощают меня, налив в пластиковый стакан: густое, терпкое, невкусное и все же восхитительное. Перевал покрыт снегом, ночью это выглядит очень красиво. И вот, наконец, долгий спуск по направлению к Бейруту.

В конце путешествия, высадившись на перекрестке, я их надуваю: они хотят сто долларов, я отделываюсь пятьюдесятью, fuck it. Сажусь в такси, пожилой водитель говорит по-английски с западноафриканским акцентом: он прожил тридцать лет в Либерии и знавал покойного Сэмюэла Доу — «Не was just a lieutenant, not even a captain, he was a nice guy. Yes, he died really bad. They dragged him all through town», — а также Чарльза Тейлора, который остался ему должен пятьдесят долларов. Я недоверчиво посмеиваюсь: «Charlie Taylor owes you fi fty dollars?»[97] В ответ на мое предложение истребовать долг через Гаагский трибунал он тоже начинает хохотать. Таксист высаживает меня у ресторана «Le Rouge» в Хамре. В ожидании Л. устраиваюсь в баре и заказываю один Джеймсон и сигариллу. Мои сапоги до сих пор облеплены грязью дорог и полей, я не менял одежду с воскресенья и в шикарном ресторане смотрюсь дико. Вообще все это чистый сюр — сидеть здесь после завтрака в Баба-Амре в компании Хасана, Имада и Ахмада. Сразу после еды, даже не приняв душ, я сажусь в самолет, вылетающий в два часа ночи, и в ожидании взлета дописываю эти строки. За какие-то несколько часов мои записи — уже — из реальности превратились в рассказ.

Эпилог

Едва я, написав все это, уехал из Хомса, как ситуация там пошла вразнос. Я-то думал, что все увиденное мной есть грубое насилие, и пребывал в уверенности, что теперь знаю, как оно выглядит. Однако я ошибался. Все самое худшее только начиналось, и теперь, перечитывая эти строки, я испытываю чувство стыда за некоторые фрагменты. Те, например, где описаны наши идиотские препирательства с активистами Баба-Амра, наши споры, которые действительно имели место и свой смысл (именно поэтому я не исключил их из окончательного текста), но сегодня смотрятся совершенно по-другому в свете того, что последовало дальше и как себя проявили в новых обстоятельствах упомянутые лица. Назову лишь двоих из них, Джедди и Абу Ханена, которым многие западные журналисты обязаны жизнью.

Короче: вечером 3 февраля, на следующий день после моего отъезда, на квартал Халдия, совсем рядом с площадью Свободных Людей, обрушилось несколько снарядов. Они упали не одновременно, а через некоторые промежутки времени, но примерно в одно и то же место, что никак не может быть простым совпадением. Последствия таковы: люди, которые кинулись на помощь жертвам первого — или первых — снарядов (среди них, как уже сказал, был Мазхар Тайяра, псевдоним — Омар Сириец), в свою очередь были либо убиты, либо тяжело ранены. Телефоны еще работали, и я позвонил Мани, который на тот момент еще находился в Баба-Амре. Мне хотелось узнать о судьбе многих людей — Абу Аднана, Абу Бакра, Наджаха (они выжили, по крайней мере, после этого эпизода), парикмахера на площади, кондитера из «Абу Ясира», механика и его друзей, двух продавцов кебаба, — но я спросил его лишь об одном человеке: Махмуде, десятилетнем пацане, распевавшем на манифестациях лозунги, пританцовывая на плечах старших. Но Мани так и не смог ничего о нем узнать. А многие наши знакомые на тот момент были уже мертвы. В субботу 4-го правительственные войска усилили обстрелы Баба-Амра, а 6-го или 7-го, я не знаю точно, окончательно обрубили телефонную связь. В тот момент Мани находился в центре города, и дирекция «Le Monde» и я потеряли с ним контакт до тех пор, пока 11-го он тоже не покинул Хомс. Моя приятельница Маит Карраско приехала в Баба-Амр с двумя коллегами и пережила там несколько дней жестоких обстрелов, прежде чем ей, как и Полу Вуду из Би-Би-Си, удалось выехать из города по знаменитому тоннелю, после чего она провела еще три недели в Аль-Кусейре. Об этом тоннеле впоследствии было множество разговоров, но в тот момент канал держался в строжайшем секрете (поскольку в моем тексте эта подробность намеренно обойдена молчанием, хочу уточнить, что лично я выезжал не через тоннель).

Почти все контакты, которые установились у нас с активистами повстанческого движения, оборвались именно тогда. На связи остались только две группы, имевшие доступ к системе широкополосной сети — активисты Халдии и Баба-Амра. Тогда я окончательно потерял из виду Абу Брахима, шейха Баяды, и врача Абу Хамзеха, который с ним работал, а также ребят из Сафсафи — Омара Телауи, Абу Биляля и других. После отъезда Мани у нас больше не было новостей и от активистов Халдии. Время от времени мне удавалось связаться по Skype — в основном через ник — с Абу Ханеном и еще одним человеком из Баба-Амра, который менял псевдонимы так часто, что я теперь не очень уверен, о ком, собственно, идет речь (видимо, кто-то из ребят, с кем я встречался у доктора Али вечером 22 января, но кто именно?). Каждый день на YouTube появлялись ролики один ужаснее другого, которые до своего отъезда в Ливан комментировал британский сириец Дани Дайем, а потом чаще всего какой-то молодой врач — или даже студент-медик, я не совсем уверен, — с которым я тоже несколько раз встречался, но не упоминал о нем в своих записях. Зовут его доктор Мухаммед аль-Мухаммед. Одно бесспорно: обстрелы квартала становились день ото дня все яростнее (о других кварталах нам известно меньше, но, похоже, там дела обстояли не лучше), и количество жертв среди мирного населения возрастало в геометрической прогрессии. Пусть те, кого не мучает бессонница, выберут минутку и посмотрят кое-что из этих роликов: я им очень рекомендую.