Жара в Архангельске-1 - Оливия Стилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И даже после этого я не Ипполит.
— Что-что?
— Да фильм вспомнила, «Ирония судьбы» называется…
— И что же там смешного?
— Да у нас с тобой смешнее, чем в фильме. Правду ведь пословица-то говорит: с кем Новый год встретишь, с тем его и проведёшь…
— Это ты к чему?
— А помнишь прошлый Новый год? Я тогда дома торчала за компом, и ты в инете был. Я в форум залезла и начала там выть, что меня щас вырвет, а ты говоришь: щас, мол, всё выйдет… Помнишь? Мы с тобой тогда одни на форуме и были…
— Да уж… Кто бы мог подумать, что так всё потом получится…
— И не говори…
Мимо них опять прошли люди, обернулись в их сторону и не заметили. Даниил обнял Оливу.
— Интересно, удивятся ли они, когда увидят на нашем месте букет белых цветов?
…Когда мужик второй раз вышел на лестницу, они уже вовсю целовались.
— О! — сказал мужик, — А вот это мне уже больше нравится!
— Пойдём на улицу, — предложила Олива Даниилу, — Гулять, так гулять.
Гл. 27. Ночная прогулка
Молодые люди вышли на улицу. Город уже спал, и они были совершенно одни. Пришли на пустынную набережную и пошли вдоль по ней, обнявшись и тихо беседуя, точь-в-точь как полгода назад шли, когда было лето, и река блестела на солнце. Олива шла и слушала негромкую быструю речь Даниила словно бы во сне.
— …Любовь, искренняя и независимая ни от кого и ни от чего. Пойдёшь против неё — ничего хорошего не выйдет…
— Но ты же сам сказал, что ни к кому не испытываешь привязанности…
— Это совсем другое. Одно дело — любовь, другое — желание быть постоянно рядом. Привязанность — чувство собственничества. Истина в том, чтобы любить без привязанностей, без сожаления. Просто любить…
— Извини, но я тебя не понимаю. Ты сам знаешь, как я люблю тебя. Ты говоришь, без привязанностей. А я не могу так. Мне страшно представить, как я буду жить без тебя эти семь месяцев. Да я с ума там сойду…
— Не надо так. Это неправильная позиция. А что будет с тобой, когда я исчезну?
— Да ты что это удумал?! Исчезнет он! А я-то как же???
— Видишь, в тебе уже эгоизм просыпается. Пойми, я, может быть, не тот, кем ты хочешь меня видеть. Но я такой. Я умер уже… Я не из мира сего. Тело моё — клетка для души, как бы я хотел освободиться! Зачем ты хочешь надеть на меня оковы?..
— Прости. Прости, я… не хотела. Я не хочу быть обузой для тебя. И я ею не буду…
Они стояли на мосту. Олива была без перчаток, и у неё озябли руки.
— Засунь их мне под свитер, — сказал Даниил, — Что ты как неродная.
Она обняла его, засунула руки ему под свитер. Ей хотелось плакать. «Ну, рёва-корова, перестань! — мысленно сказала она сама себе, — Опять сырость разводишь, другая бы радовалась». Она и радовалась. Только тому, что он рядом был. Но радость эта была напополам с болью.
— Ну, чего ты? — спросил Даниил. Олива уткнулась лицом в его свитер.
— Дождалась…
— Привыкнешь ведь. Как же отвыкать-то потом будешь, а?
— Как, как… — с досадой передразнила Олива, — Так и буду. Я не свяжу тебя, не боись. Может, оно и хорошо для тебя, что я в другом городе живу — уеду, и семь месяцев меня не увидишь и не услышишь…
— А обо мне ты не подумала, — со злостью произнёс он, — Думаешь, мне не будет больно, когда ты уедешь? Думаешь, мне легко, если моя девушка живёт у чёрта на куличиках и приезжает раз в полгода?!
— А что ж ты, милый мой, такие слова-то говоришь? Привязанность — не привязанность…
Он сжал её, как в тисках.
— Потому и говорю, дурочка, что так легче было бы для нас обоих. Сама подумай: тебе лучше будет оттого, что я тут буду скучать и сопли тянуть вместо того, чтоб жить и радоваться? А ты что будешь там делать эти семь месяцев, а? В келье запрёшь себя???
— Ну и — запру! Мне не привыкать, — с вызовом ответила Олива.
— Это неправильная позиция.
— А какая правильная? Хочешь, чтобы я стала блядью? Ты сам не знаешь, на что меня толкаешь!
— Нет. Я хочу, чтобы мы оба были свободны. Свобода превыше всего.
— Свобода?! Одиночество — вот что такое эта свобода! Все двадцать лет своей жизни я свободна — и что: по-твоему, я рада до усирачки? Да в гробу я её видела, свободу эту!!!
— Зря ты так, — сказал Даниил.
— Почему зря?
— Знаешь, я тебе расскажу одну притчу… — сказал он, — Жили в монастыре два монаха. Один был худой как шкетина, строго соблюдал посты, не пропускал ни одной молитвы, но был зол и нетерпим к чужим грехам. А другой позволял себе развлекаться, любил женщин и вино, и был добрый, никого не осуждал. Как ты думаешь, кого из них двоих Бог забрал в рай?
— Ну и кого же?
— Второго. Который грешил, но не судил.
— Но это же несправедливо! — возразила Олива.
— Нет, справедливо. Знаешь, почему? Потому что главное не то, какой ты снаружи, а какой ты внутри. Можно взять на себя кучу обязательств и выполнять их, но душа твоя будет гнить от злобы и нетерпения к чужим порокам. И душу свою ты не спасёшь, а, наоборот, погубишь.
Он обнял её и продолжал:
— Древнегреческий философ Диоген жил в бочке и был абсолютно счастлив. Почему? Потому что не имел ничего, что боялся бы потерять. И не был через это несчастлив… Это и есть истинная мудрость бытия.
— Значит, я не должна бояться потерять тебя?
— Да. Потому что я умру раньше… Как земное существо, разумеется. А так я бессмертен.
— Хорошо… — покорно согласилась Олива. — Мне ведь ничего от тебя не надо… Только одно…
— Что?
— Ты любишь меня?
— Да, — последовал ответ.
— Любишь такой, какая я есть, с недостатками?
— Да.
— Правда?
— Ты не веришь мне?
— Верю… Я тебе верю…
Они стояли, обнявшись, на мосту. И тут Оливу, словно молния, пронзила ужасающая мысль. Она вырвалась, облокотилась на перила моста. Её била истерика.
— Ну что опять не так? — Даниил попытался её утихомирить. Олива вырывалась.
— Я не могу, я не могу! Между нами эта твоя… Никки… Ты ведь её тоже любишь?!
Он посерьёзнел.
— Да, я её тоже люблю.
— Вот видишь! А я не могу с этим смириться… не могу!!! Если б ты знал, как я её ненавижу за это… О, как бы я хотела, чтобы она умерла!!!
— Не говори так, — произнёс он, — Она очень хороший человек. Она друг мне… и мне больно, когда ты так говоришь о ней…
— Да, но она-то к тебе относится не как к другу. Гадкая, мерзкая фальшивка, она только и добивается, чтобы стать ближе к тебе…
— Ближе ко мне она не станет, — сказал Даниил, и это почему-то вернуло Оливе уверенность и успокоило её. Она крепко сжала его руки.
— Я ужасно люблю тебя. Ужасно! Ужасно!
