Психоанализ детских страхов - Зигмунд Фрейд

проложит нам путь к пониманию изменения характера, произошедшее у него в отсутствие родителей в отдаленной связи с совращением. Он рассказывает, что после отказа и угрозы няни он очень скоро отказался от онанизма. Таким образом, начинающаяся сексуальная жизнь под руководством генитальной зоны подверглась внешнему торможению и под его воздействием была отброшена на более раннюю фазу догенитальной организации. Вследствие подавления онанизма сексуальная жизнь мальчика приняла анально-садистский характер. Он стал раздражительным, склонным к мучительству, удовлетворял себя таким образом с людьми и животными. Его главным объектом была любимая няня, которую он истязал до тех пор, пока она не начинала рыдать. Так он ей мстил за пережитый отказ и вместе с тем удовлетворял свое сексуальное желание в форме, соответствующей регрессивной фазе. Он начал проявлять жестокость к маленьким животным, ловить мух, чтобы отрывать им крылья, давить жуков; в своей фантазии он также любил бить крупных животных, лошадей. Таким образом, это всегда были активные, садистские проявления; об анальных побуждениях этого времени речь пойдет в дальнейшем.

Очень ценно, что в воспоминании пациента одновременно всплывали фантазии совершенно иного рода, с тем содержанием, что наказывали и били мальчиков, в особенности били по пенису; а для кого эти анонимные объекты служили мальчиками для битья, можно легко догадаться из других фантазий, которые рисовали ему картины того, как престолонаследника запирают в карцер и бьют. Престолонаследником, очевидно, был он сам; стало быть, садизм обратился в фантазии против собственной персоны и перешел в мазохизм. Та деталь, что наказанию подвергается сам половой член, позволяет сделать вывод, что в этом превращении уже было задействовано сознание вины, относившееся к онанизму.

В анализе не оставалось сомнения, что эти пассивные стремления появились одновременно или очень скоро после активно-садистских[76]. Это соответствует необычайно отчетливой, интенсивной и стойкой амбивалентности больного, которая здесь впервые проявилась в равномерном развитии пар противоположных парциальных влечений. И в дальнейшем это поведение оставалось для него таким же характерным, как и другая черта, которая заключалась в том, что, собственно говоря, ни одна из сформированных когда-либо позиций либидо не упразднялась полностью более поздней. Она продолжала существовать наряду со всеми другими и позволяла ему непрерывно колебаться, что было несовместимым с приобретением фиксированного характера.

Мазохистские стремления мальчика приводят к другому пункту, упоминание о котором я оставил для себя на потом, потому что его можно установить только путем анализа следующей фазы развития пациента. Я уже упоминал, что после отказа, полученного от няни, он уже не связывал свои либидинозные ожидания с нею и наметил для себя в качестве сексуального объекта другого человека. Этим человеком был отсутствовавший тогда отец. К этому выбору, несомненно, его привело совпадение ряда моментов, в том числе случайных, как то: воспоминание о расчленении змеи; но, главное, этим он обновил свой первый и самый ранний выбор объекта, который в соответствии с нарциссизмом маленького ребенка был осуществлен посредством идентификации. Мы уже слышали, что отец был для него образцом, которым он восхищался, что на вопрос о том, кем он хочет быть, он имел обыкновение отвечать: «Господином, как отец». Этот объект идентификации его активного течения стал теперь сексуальным объектом пассивного течения в анально-садистской фазе. Создается впечатление, что совращение сестрой оттеснило его в пассивную роль и дало ему пассивную сексуальную цель. Под продолжающимся влиянием этого переживания он описал теперь путь от сестры через няню к отцу, от пассивной установки по отношению к женщине к такому же отношению к мужчине и при этом все же нашел привязку к своей более ранней спонтанной фазе развития. Теперь отец снова был его объектом; соответственно более высокому уровню развития идентификация сменилась выбором объекта; превращение активной установки в пассивную было результатом и признаком случившегося тем временем совращения. Осуществить в садистской фазе активную установку по отношению к могущественному отцу было бы, разумеется, не так-то просто. Когда отец вернулся поздним летом или осенью, приступы ярости и буйные сцены ребенка получили новое применение. По отношению к няне они служили активно-садистским целям; по отношению к отцу они преследовали мазохистские намерения. Демонстрацией того, какой он плохой, он хотел заставить отца прибегнуть к наказанию и побоям, то есть хотел получить от него желанное мазохистское сексуальное удовлетворение. Стало быть, его приступы крика представляли собой прямо-таки попытки совращения. Соответственно мотивации мазохизма при таком наказании он нашел бы также удовлетворение своего чувства вины. У него сохранилось воспоминание, как во время такой сцены плохого поведения он усиливает свой крик, как только к нему подходит отец. Но отец его не бьет, а пытается успокоить, играя перед ним, как мячом, подушками с кроватки.

Я не знаю, как часто родители и воспитатели, столкнувшись с необъяснимым плохим поведением ребенка, имели бы повод вспомнить об этой типичной взаимосвязи. Ребенок, который ведет себя столь необузданно, сознается в своей вине и хочет спровоцировать наказание. Вместе с тем в наказании он стремится успокоить сознание своей виновности и удовлетворить свое мазохистское сексуальное стремление.

Дальнейшим разъяснением нашего случая мы обязаны появившемуся с большой уверенностью воспоминанию, что все симптомы тревоги присоединились к признакам изменения характера только после одного события. До этого тревоги не было, а непосредственно после события тревога проявилась в мучительной форме. Дату этого превращения можно указать абсолютно точно, это случилось перед самым днем рождения, когда ему исполнилось четыре года. Период детства, которым мы хотели заняться, благодаря этой отправной точке распадается на две фазы: первая – плохого поведения и извращенности – от совращения в 3¼ года до дня рождения, и более продолжительная последующая, в которой преобладают признаки невроза. Но событие, позволяющее провести такое деление, не было внешней травмой; это был сон, от которого он пробудился с тревогой.

IV

Сновидение и первичная сцена

Этот сон из-за содержащегося в нем сказочного материала я уже опубликовал в другом месте[77] и сначала повторю то, о чем там сообщалось.

«Мне снилось, что – ночь и я лежу в моей кровати (моя кровать стояла изножьем к окну; перед окном находился ряд старых ореховых деревьев. Я знаю, что была зима, когда я видел этот сон, и ночное время). Вдруг окно само распахивается, и я вижу, испытывая сильный страх, что на большом ореховом дереве перед окном сидят несколько белых волков. Их было шесть или семь штук. Волки были совершенно белые и скорее выглядели как лисицы или овчарки, ибо у них были большие хвосты, как у лисиц, а их уши стояли,