Горизонт края света - Николай Семченко

В те времена еще несколько групп казаков и «охочих людей» проникли на Камчатку, построили там Большерецкий и Нижнекамчатский остроги и принялись грабить и убивать камчадалов. Атласову поручили навести на полуострове порядок и «прежние вины заслуживать». Ему предоставлялась полная власть над казаками. Под угрозой смертной казни ему велено действовать «против иноземцев лаской и приветом» и обид никому не чинить. Но Атласов ещё даже не успел добраться до Анадырского острога, как на него уже посыпались доносы: казаки жаловались на его самовластие и жестокость.

На Камчатку он прибыл в июле 1707 года. Он понял, что многие казаки уже не ставят военную службу во главу угла. Они брали себе местных женщин в наложницы, а молодых парней – в холопы. Основные забавы состояли в играх – карточной и в зернь. Всё это происходило прямо в ясачной избе на полатях. На кон обычно ставили лисиц (одна шкура стоила рубль), а если дела у игрока шли плохо, то он и соболей не жалел, и холопей своих, и даже наложницу. Сверх ясачного сбора с аборигенов стали брать мзду: камчадалы теперь должны были «кормить» и сборщика, и подьячего, и толмача, и рядовых казаков.

Большерецкие камчадалы, недовольные увеличением ясака, взбунтовались. Они сожгли казачий острог, а всех служивых перебили. На Бобровом море тогда же был убит и ясачный сборщик с пятью своими помощниками. Атласова ещё и потому послали во второй раз на Камчатку, что надеялись: он усмирит аборигенов, ему было велено «прежние вины заслуживать, обтд никому не чинить и противу иноземцев строгости не употреблять, коли можно обойтись ласкою». Причем, ему было объявлено: если преступит эти наказы, то будет казнён.

Думал ли Атласов, что большая власть окажется не по силам ему, мужику крепкому и сметливому? Испортит она его, испоганит, и своеволие и корысть погубят славного первопроходца. Товарищей своих, с кем лиха хлебнул и счастья открытий отведал, палашом безвинно колоть станет – думал ли об этом? А станут служивые пенять ему за это, он заносчиво, руки на груди скрестив, ответит: государь, мол, вины за ним не поставит, хоть бы он всех казаков прирубил, и нечего указывать ему: желает – подарочную казну в свою пользу изымет, желает – всю медь переплавит в винокуренную посуду: большая прибыль от вина, любят его камчадалы, а что лис и соболей для жёнки своей Степаниды у иноземцев отбирает, так не наложница она ему, а законная половина, и не голой же ей по морозу бегать!

Особой ласки к «иноземцам» Атласов не испытывал. Приняв начальство над всеми камчатскими острогами, он немедленно, в августе 1707 года, отправил на Бобровое море семьдесят казаков под начальством Ивана Таратина. Им было велено примерно наказать убийц ясачных сборщиков. От Верхнего острога до Авачи отряд шёл без особых приключений, но возле Авачинской бухты дорогу ему преградили камчадальские воины. Их было около восьмисот человек. В сражении погибло шесть казаков, неприятель же был повержен. Иван Таратин взял в заложники трёх предводителей камчадалов, заставив их помогать выбивать ясак со строптивых сродственников. Отряд выполнил приказ Атласова. Но камчадалы затаили на русских злобу…

В декабре казаки, привыкшие к вольной жизни, взбунтовались, отрешили Атласова от власти, выбрали нового начальника и, чтобы оправдаться, послали в Якутск челобитные с жалобами на обиды со стороны Атласова, описали они и преступления, якобы совершенные им. Закоперщики бунта посадили начального человека в «казенку» (т. е. тюрьму), а имущество его отобрали в казну. Однако Атласов умудрился бежать из-под стражи и вскоре объявился в Нижнекамчатском. Тут он особо церемониться не стал и потребовал от местного приказчика сдачи острога под своё начало. Тот отказался.

Жалобы казаков, однако, произвели впечатление на якутского воеводу, который, конечно же, знал, что Владимир Атласов в гневе бывает чрезвычайно жесток и несправедлив. Он сообщил в Москву о дорожных жалобах на Атласова и направил в 1709 году на Камчатку приказчиком Петра Чирикова с отрядом в пятьдесят человек.

Корякские князьки уже давно не обожествляли мельгытангов. Они призывали своих соплеменников к войне против русских. В пути Чириков потерял в стычках с коряками тринадцать казаков. Прибыв на место, новый приказчик послал на реку Большую сорок казаков для усмирения южных камчадалов. Но воинов-аборигенов было гораздо больше, и они уже не боялись нападать на брыхтатынов53, зная, что они обычные смертные, а не боги какие-нибудь. Восемь русских было убито, остальные почти все ранены. Целый месяц они сидели в осаде, окруженные камчадалами, и с трудом спаслись бегством.

В это время сам Чириков с пятьюдесятью казаками усмирял аборигенов, живущих на востоке Камчатки. Ему удалось снова наложить на них ясак.

К осени 1710 года из Якутска на смену Чирикову прибыл Осип Липин с отрядом в сорок казаков. Получилось, что на полуострове оказалось сразу три приказчика: Атласов, формально еще не отрешенный от должности, Чириков и вновь назначенный Липин.

Чириков, однако, с радостью сдал Липину Верхнекамчатск и в октябре 1710 года поплыл на лодках со своими людьми в Нижнекамчатск, где хотел перезимовать. В декабре по своим делам туда прибывает Липин. Возможно, он искал союзника в лице Чирикова: казаки его не любили, авторитет нового приказного падал. И в январе 1711 года оба приказчика выезжают в Верхнекамчатск. Однако в дороге случилось ЧП: взбунтовавшиеся казаки убили Липина. Чирикова, однако, не тронули, дав ему время «покаяться», а сами бросились в Нижнекамчатск, чтобы убить Атласова. Как пишет С. П. Крашенинников, «не доехав за полверсты, отправили они трех казаков к нему с письмом, предписав им убить его, когда станет он его читать… Но они застали его спящим и зарезали». По другой версии, Атласов наклонился к свече, чтобы прочитать фальшивую грамоту, и получил предательский удар ножом в спину.

И возрадуется Иктеня, и забьёт в бубен Ома, и смута великая по Камчатке пойдёт. Но изменников жестоко усмирят, и казаки построят новые острожки, и архимандрит Мартиан станет проповедовать мир, но ещё долго камчатские народы будут возмущаться из-за потери воли, жестокого правежа за невыплату ясака, лихоимства десятников. И не скоро наступит на Камчатке мир, не скоро…

Нашёл на привале этот листок. Вроде бы, именно так можно бы и завершить повесть об Атласове, но почему-то не могу переложить его в тетрадь с рукописью «Мельгытанги – огненные люди». Пользуюсь этим листом бумаги, как закладкой при чтении книг. Вот он как-то оказался и в записной книжке. Ну, что поделаешь. Не хотелось мне, ох, как не хотелось, чтобы мой Атласов оказался вот таким, понимаете?

Рассматриваю листок и так, и эдак. Чёрканный он, перечёрканный: искал слова и не находил их, искал и снова – неудача. Как просто и незатейливо сказать правду, кто это знает – пусть попробует сам написать…

Вот тут, в уголке листочка, печатными буквами выведена сентенция: «Каждому – своё». По какому случаю, зачем? Ну, не фашистский же концлагерь в Освенциме я вспоминал: на его воротах был написан этот мудрый афоризм. Испоганили его фашисты… А я зачем вспомнил его? Ах, да! На многие вопросы Валерки Истомина я отвечал именно этой фразой, и прятался за неё как ратник за щит.

Валерке нужен большой город, работа в приличном месте, квартира с евроремонтом (почему-то в таких новорусских «хатах» я чувствую себя неуютно, как в гостинице), беззаботные приятели, с которыми можно сидеть вечерами просто так, от нечего делать. А мне? Не знаю, как это объяснить. Ну, например, знаете ли вы, какого цвета снег? Нет, он не белый, уверяю вас. Утром он, скорее, бледно-синий, к вечеру темнеет и становится сероватым, впрочем, не всегда: если солнце красное, то снег – розоватый, как сильно разведенный клюквенный сок, а следы и вмятины в нём – фиолетовые. Но в суетной, заведённой как часы жизни, отягощённой стремлением жить престижно (выдумали же!), навряд ли всё это увидишь и почувствуешь разницу. А в Каменном никуда не надо торопиться: уже говорил, что село можно обойти за двадцать минут, ну, ладно – за полчаса, неспешно так, с остановками, и всё в нём рядом – магазины, дом культуры, библиотека… Так что есть время для того, чтобы взглянуть вверх, и не крыши увидеть, а небо, и понаблюдать за красками заката, и оценить красоту облаков, а опустив взгляд, заметить, какого цвета бывает обычный снег.

Дед Чубатый, когда встречался со мной, всякий раз говорил:

– А восход-то сегодня видел? Мы со старухой вдвоём глядели. Сегодня он был краше, чем вчера, да-а…

У деда Чубатого прекрасная коллекция закатов и восходов. А я этим похвастаться пока не могу: засидевшись допоздна над какой-нибудь интересной книгой, просыпаюсь поздно. Не жаворонок я – сова. Зато зимой беру реванш: солнце всходит поздно, около десяти часов. Красным боком оно медленно вспарывает белёсую мглу у горизонта, вокруг него искрится цветная дымка. И когда в редакцию приходил дед Чубатый, чтобы проверить, жарко ли топится печь, я начинал разговор так: «А восход-то видели?»