Роман с языком, или Сентиментальный дискурс - Владимир Новиков

Настоящий, живой язык по своей натуре — строитель. Он всюду видит корень, укрепляет его приставками и суффиксами, венчает окончанием. Так он строит слово, фразу, речь в целом. Он не просто ткет «тексты», он текст разворачивает одновременно как сюжет и как словарь. Литературный талант — это не «хорошо подвешенный» язык, не болтливый «язык без костей», это природная связь приемов языка с приемами композиции. А большие композиционные задачи сегодня можно решать только вкупе с философскими вопросами об устройстве человека и мироздания.

Как это ни грустно нашему брату признать, филологическая эпоха кончилась. Не навсегда, конечно: через пару жизней, может быть, и нагрянет следующая. Но вот сейчас, когда я пишу эти строки, а вы пишете свои, уже наступила эпоха антропологическая, когда надо заново понимать человеческую природу, и думать при этом придется не языком, а головой. При участии души, если таковая имеется. Языку же выпадает труднейшая работа по обретению нового баланса между разумом и чувством, по обозначению природных связей, открытых на этом пути.

XXXII

Наверное я циник, коли Настина «профессия» ни разу не вызвала во мне шока или хотя бы отталкивания. Судя по всему, после второй нашей встречи к ее телу кроме меня имел доступ разве что психованный Егор — и то вряд ли: не поклонница она мужских истерик и секса в наручниках, да к тому же со связанными ногами. «Жила» она с молодым бандитом в последнее время в самом первичном и буквальном значении этого глагола. Ну, а потом ко мне перебралась, навсегда, надеюсь. Денег, уезжая в Вену, я все-таки сколько-то ей оставил: получил как раз за допечатку учебника, причем на этот раз спускать эту сумму в салоне Зухры не было ни малейшего намерения. Другое дело, что такой гонорар сама Настя могла заработать, вернувшись туда, за одну смену. Всякий профессионал падок на лесть, на разговоры о его незаменимости и т. п. А ну как Настя поддалась на восточные комплименты и согласилась поддержать коллектив в трудную минуту… Хотя она и непохожа совсем на одноименную героиню пьесы Горького «На дне», — во мне, в моем статусе, увы, есть сходство с Бароном, который разъезжает в «карете прошлого» и живет несчастной девушкой «как червь яблоком».

Такие вот банальные реминисценции донимают меня по дороге из аэропорта. Дома ждет меня сюрпризик мой медноволосый в новом экстравагантно-коротком, белом с блестками платьице, да и почти в новой квартире: древние портьеры сменились, большая комната Перегорожена новым диваном, как в интерьерах западных фильмов. На столике передвижном легендарное шабли. Почему-то я мрачнею, а Настя спокойно так повествует:

— Меня тут классно трудоустроили.

— Кто?

— Соседка наша с тобой, со второго этажа, под нами.

Поскольку за двадцать лет мне не удалось ни разу залить эту даму водой, да и танцев на ее голове я также не устраивал, то наши отношения были всегда сугубо добрососедскими, то есть: «Доброе утро! — Добрый день! — Добрый вечер!» — весь тезаурус из трех существительных и одного прилагательного. Ну-ну…

— Звонит как-то она в дверь, с цветами и извинениями: «Пардон за вторжение, но мне необходимо с вами поговорить. Я обнаружила на лестнице между вторым и третьим этажом сильное биополе. Потом заметила, что его интенсивность совпадает с запахом определенных духов. Потом установила, что так пахнете именно вы…»

(Ну, духи-то не такие уж уникальные — «Дюн», я же сам их Насте подарил, исходя скорее из названия. Дело в том, что Настино тело пахнет дюнами — морской свежестью в сочетании с разогретой солнцем сосновой хвоей. Но этот аромат можно уловить только при очень прямом и тесном контакте.)

— «Сначала я пользовалась вашим биополем для себя. Если огорчение какое или давление прижмет — выйду на лестницу, и полегчает. Однако теперь вы мне нужны для дела. Недалеко отсюда начала работать небольшая частная школа. Это сложные дети сложных родителей. Они обеспечены всем, кроме покоя: постоянная угроза киднэппинга, страх. Мы бы вам предложили подготовительную группу и первый класс». Я подумала и говорю: «Я не против, тем более у меня и диплом есть». Она так улыбнулась: «Ну, диплом нас меньше всего интересует. Тысяча двести в месяц вас устроит?» Так что работаю теперь: утром уроки, потом продленка. Сейчас удалось вместо себя одну девушку оставить, чтобы тебя встретить.

Да, на педагогическом поприще она меня явно обставила! А я-то вчера наивно чувствовал себя богачом, меняя перед отъездом на доллары две банкноты необыкновенной красоты с портретом Моцарта: австрийцы этого композитора действительно ценят высоко, в сто раз больше, чем Фрейда, портрет которого на скромной пятидесятишиллинговой купюре я смог даже вывезти в качестве сувенира… Не сдержав профессиональной ревности, задаю хамский по сути вопрос:

— А дополнительных услуг от тебя там не требуют?

Настя так грустно, по-взрослому на меня смотрит, что мне сразу стыдно становится:

— Да я в том смысле…

— Смысл я поняла. Проституция, Андрюшенька, отнюдь не лучший способ заработка, даже в материальном отношении. Анекдот «Повезло мне, повезло» сочинили люди, не бывавшие в борделе даже в качестве клиентов. Так что ты мог чуть-чуть лучше в этом разбираться. Теперь о школе. Папаши моих детишек даже взгляда грязного себе не позволяют. Ко мне обращаются: «Анастасия Валерьевна». Не потому, что воспитанные, а потому, что отцовские чувства сильнее всех прочих. Понимаешь?

— Понимаю. Хотя бы потому, что к тебе сильное отцовское чувство испытываю, правда, с примесью некоторых прочих.

Эта реплика приходятся Насте по вкусу, настроение ее вмиг меняется.

— Ой, вот так ты мне говори почаще. Мне от таких слов так хорошо, что больше уже ничего не нужно.

— Совсем ничего?

— Почти совсем. Но сначала все-таки мне расскажи про похождения свои австрийские.

«Валерьевна» — смешное отчество, какое-то игрушечное. Среди людей моего поколения никого с таким отчеством не припомню, а вот само имя было густо распространено: с конца тридцатых оно шло косяком, в честь Чкалова. Сейчас подросли дети многочисленных Валериев, но одновременно становится немодным употребление имен-отчеств, вытесняемое западными способами называния («господин такой-то» или по первому имени). Так что формы «Валерьевич» и «Валерьевна» остались только для паспортного стола. Да и сами промотавшиеся отцы по большей части люди несолидные: так, Настин отец, несмотря на полковничье звание, в штатском костюме никак не тянет на Валерия Михайловича — типичный Валера. Он оказался лет на шесть старше меня, а вторая жена его — моложе, чем Настя. Не скрою, это меня немного успокоило, когда мы встретились в доме Настиной матери, высокой грудастой дамы, строгой и набожной, смерившей меня весьма скептическим взглядом. На этом подобии свадьбы, точнее — wedding-party Настины родители встретились впервые после развода. С моей же стороны прийти оказалось некому мать в больнице, братья в разных делах своих. Ну, ладно, третий брак состоялся, а уж четвертому — не быть.

— Нет, ты мне скажи: чем эта Линка хороша? Вешалка! И отца она совершенно не любит, квартира его только ей и нужна.

Честно говоря, высокие женщины мне, как и многим моим собратьям среднего роста, всегда немножко нравятся. Стоя в метро рядом с такой «вешалкой», все-таки испытываешь маленькое волненье от самой вертикальности. Но юная жена Настиного папаши с ее хищными остренькими зубками и слишком прозрачными серыми глазками и у меня оставила ощущение фальши, во всем такой фэйк, как говорят англоамериканцы.

— Да, в отличие от тебя, я ее настоящей красавицей не назвал бы.

— Тогда скажи мне, как ты распознаешь красавиц, по каким признакам.

— Боюсь, что универсальных признаков нет. Не берусь судить о далеких кинозвездах и супермоделях — не пробовал, а в пределах доступного мне круга я всегда опознавал красавиц по тому, что они, как правило, проявляли интерес ко мне.

— Ну ты даешь! А казался таким скромным, интеллигентным!

— Скромность тут не при чем. Просто природа любит контрасты, сцепление противоположностей. Поэтому дурнушки всегда ищут себе красавцев, а красавицы…

— Уродов?

— Не перебивай старших. Все не так элементарно и симметрично. Красавица ищет в мужчине личность, а личность может быть на лицо и красивой и безобразной.

— Ой, это уже высшая математика, у меня от нее голова пухнет. Все это слова, а я вот никакую личность не искала. Мне нужно, чтобы со мной рядом всегда был человек, с которым все было бы просто и хорошо, чтобы никуда больше не хотелось…

— Ну и как, получилось?

— Не скажу.

XXXIII

Проблема работы-службы рассосалась сама собой. Я попал, как многие, в положение как бы досрочного пенсионера. Пенсии, правда, не платят, зато — свобода. Раз или два в неделю прочел пару-тройку лекций взволнованным девушкам и сосредоточенным юношам — и все. К тому же появилась такая штука, как гранты. Сначала само это слово вызывало у меня эмоциональное отталкивание: почему-то этот «грант» в моем сознании прочно связался еще в юные годы со строкой из шекспировского сонета, номера сейчас не помню, того, что нарочито выдержан в юридической терминологии. Так там примерно: «For how do I hold you but by the granting // And for these riches where is my deserving?»[6] И дальше: «So thy great gift upon misprision growing // Comes home again on better judgement making»[7].