Лето Господне - Иван Сергеевич Шмелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Для чего это вам? — спрашиваю.
— А это я сюрприз хочу для праздника… Очень стал странный, и я подумал, не тронулось ли у него тут. А раз ночью слышу, беспокойство у него в комнате. А это он с музыкантом рассуждает, и очень настойчиво:
— Одевайся, одевайся! Едем! Там электричество и котлеты… Супом тебя будут кормить…
А скрипач его молит:
— Что вы меня дергаете, Поликарп Сидорыч? Оставьте меня в покое!..
— Нет, нет! Дай мне дело совершить! Я докторам речь скажу… Нельзя тебе здесь, здесь температура высокая и от окон дует…
А у нас действительно высокая была температура: плюнешь — и примерзает.
Пристал и пристал к нему. И тот уж всячески отговариваться стал:
— У меня и калош нет, простужусь…
— Подарю тебе калоши!
— Да они мне велики… Я и здесь не умру…
— Умрешь обязательно! — молит Христом-богом, прямо смех. — А там вином тебя отпоят…
Тогда уж скрипач его зацепил.
— Вы хотите меня прогнать, боитесь, что за угол не заплачу! Так я опять скоро буду на работу ходить… Тут произошло молчание.
— В таком случае вам нельзя в больницу. Я этого не подумал…
А это в нем уж начиналось проявление. Возвращаюсь я поутру с дела, Черепахин не спит. Отпер мне в одеже и говорит по секрету с дрожью, а сам все за голову себя:
— С Натальей Яковлевной произошло… Плакала сегодня ночью, в три часа… Я не могу смотреть… Одна ездит ночью…
Думаю, может, это ему представляется. А он вполне рассуждает:
— Потому мамаши у них нет, а мужчинам может не показаться. Ежели кто их обидел! — Даже зубами заскрипел. — Что-то у них внутри есть…
Прошел я к Наташе — спит. Поставил самовар, сходил в булочную, а уж восемь часов, и, слышу, Наташа проснулась. Прошел к ней и спрашиваю, почему так поздно воротилась, дворник мне сказал.
А она мне гордо:
— Кажется, не маленькая! Сама зарабатываю и не даю отчета…
Волосы чесала, так и рвет гребенкой, даже трещат. Стал я ей выговаривать, а она шварк гребенку — и на меня:
— Ну, что вы на меня уставились? Когда только кончится проклятая жизнь!
— Да что с тобой? И Черепахин слышал, как ты ночью плакала…
— Ну и плакала! Хотела — вот и плакала! И отвяжетесь вы от меня с вашим Черепахиным!..
И кофточки швыряет, и по комнатам мечется…
— Спасибо, — говорю, — тебе…
Села чай пить, пощипала белый хлеб и на службу. Так ничего и не добился.
Недели две прошло. Раза три ночью возвращалась. Начнешь говорить, один ответ — не маленькая, у подруги в гостях была. И то на нее хмара нападет, сидит — дуется, то на мандолине бренчит. Опять завела. Не пойму и не пойму. И вот раз вечером прибегла из магазина — и одеваться. Перчатки лайковые по сих пор надела…
— Куда собралась?
В театр. Не могу я в театр Поехала. В четвертом часу ночи — звонок.
— Что так рано? — спрашиваю.
— Потому что не поздно!..
Дерзко так. Прошла мимо меня — шур-шур юбками. И так от нее духами. Перчатки сорвала, швырнула.
— Этого, — говорю, — я больше не дозволю! Не должна ты себя срамить!
— Мое дело!
— Как так — твое дело? А замуж-то я буду тебя отдавать?
Передернула она плечами, как, бывало, Колюшка.
— Не собираюсь!.. И вот что я вам скажу. И вас я стесняю и себя… Все мне надоело… Лучше я буду отдельно жить.
Убила она меня этим словом.
— Все равно семьи нет… Только по утрам и видимся… И не своим голосом, а как насильно.
— А-а… вот как! Так ты свободной жизни захотела?! Ну, так ты прямо мне скажи, всади уж лучше нож в душу! Скажи, я тебя бить не буду!.. Захотела свободной жизни?
Отвернулась она и молчит. И больно мне и даже страшно стало оттого, что она не ответила.
— Скажи, Наташа! Детка ты моя, родная!.. Дернулась она и руки сжала.
— Ну, что я вам скажу? Что?
— Да ведь ты вся не в себе это время! Ну, посмотри мне в глаза!.. Ну, смотри… Смотреть не можешь?! Наталья! — говорю. — Лучше все скажи!
Подняла она на меня глаза и смотрит через голову, думает. Тогда решил я ее тронуть.
— Вот, — говорю, — мать на тебя глядит со стены… Ее ради памяти скажи мне… Зачем отца хочешь бросить? Для кого я жил-то?..
Кинулась она ко мне и прижалась.
— Если бы вы знали, как тяжело…
— Ну скажи, детка, скажи… — шепчу ей, а такая мука во мне…
— Неудобно мне у вас… У меня жених есть…
— Как жених?
— Василий Ильич… наш заведующий…
— Почему же я этого не знаю? И зачем тогда тебе уходить?! Нет, это не то!
— Он только сейчас не может жениться… ему бабушка не дозволяет…
Оттолкнул я ее. Сразу мне она тогда противна стала.
— Ложь! — говорю. — Ложь! Я все узнаю! Я завтра в фирму пойду!
— Вот вам крест! Я вам все скажу! — испугалась тут она. — Вы сами хотели этого! Я его полюбила. Он женится па мне…
Все тут я понял. И назвал я ее тут… И тут мне нехорошо стало. Прожгло меня наскрозь. Очнулся я на постели, — паралич левой стороны сделался.
Две недели пролежал, пока оправился. Ходила она за мной, и Черепахин помогал… И доктор ездил. И такая ласковая была, такая ласковая. Ночи просиживала. И как поправился я, она мне и говорит:
— Папаша, вы ошиблись… Василий Ильич сам с вами хочет говорить. Можно?
И вдруг и заявляется он, как наготове. И тогда я ему прямо сказал все, что так поступать нехорошо. Но он нисколько не смутился и стал, негодяй, оправдываться.
— Я люблю вашу дочь и сейчас бы женился, но бабушка не хочет… Она мне с миллионом сватает, а я человека ищу… Но она больше году не протянет, у ней сахарная болезнь, и все доктора в одно слово… Вот я и тяну, чтобы она меня наследства не решила… Она очень со средствами. И давай мне разъяснять:
— Мы получим от бабушки капитал и откроем магазин. И вы увидите, в какой жизни будет ваша дочь… Вот клянусь вам!
И перекрестился. А тут Наташа вышла и обняла меня. А тот-то мне свое поет:
— Это все предрассудок… Мы как муж и жена, только по-граждански. И я считаю вас за отца, потому что сирота… А вы приходите ко
