Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия

– Тебе пора, должно быть, – напомнила она и улыбнулась. – И не забудь привезти мне пирожных из буфета. С лимонным кремом. Тогда я буду уверена, что ты думаешь обо мне, а не о хорошеньких цыганках из ресторана с их романсами.

* * *

Ужинать Денис Соболев пригласил в «Палкинъ» на углу Невского и Владимирского проспектов, разумеется, в отдельный кабинет, украшенный тропическими растениями, и с отдельным столом для бильярда. А услаждали слух гостей даже не цыганки с романсами, а арфистки, наряженные в шелк и золото. Но тоже весьма хорошенькие.

Соболев приехал чуть раньше и сам с собою разыгрывал бильярдную партию. Встретил Кошкина дружески – пожал руку и предложил выбрать из винной карты что-то на свой вкус. Выглядел спокойным и расслабленным, как всякий человек, отдыхающий после трудового дня. Кошкину показалось, что Соболев даже слишком спокоен, хотя наличие дневников его мачехи у полиции должно бы его волновать хоть немного.

Нет, Воробьев решительно не прав, полагая, что этот человек выкрал тетради из комнаты Александры Васильевны. Вздор!

Но червячок сомнений все же грыз, и казаться столь же расслабленным, как Соболев, не выходило. Еще и разговор со Светланой выбил из колеи. Кошкин подумал, что в этом взвинченном состоянии ему бы лучше вовсе отказаться от спиртного сегодня. Или, по крайней мере, ограничиться легким вином, а не излюбленным шотландским виски. Остановился на том самом «Губернаторском», благо в наличии у «Палкина» оно имелось.

– Не лучший выбор, – Соболев скривил губы и, щелчком пальцев подозвав официанта, велел принести что-то французское вдобавок.

– Николай Васильевич весьма хвалил… – прокомментировал Кошкин, как будто оправдываясь. – Это ведь вино ваших родственников, неужто настолько дурно?

– Ароматное, но голова после него, как чугунная. Не советую. Моя матушка так и вовсе «Губернаторское» ненавидела. Но Николай Васильевич, разумеется, больший специалист по винной карте, нежели я или она…

Кошкин улыбнулся едкому замечанию. А Алла Соболева и впрямь не раз и не два упоминала в дневниках о своей нелюбви к «Губернаторскому». Но Кошкин больше обратил внимание на другое:

– Алла Яковлевна была всего на семь лет вас старше, – невзначай отметил он, – вы всегда называли ее матушкой?

А Соболеву замечание определенно не понравилось. Он даже от закуски оторвался, отложил приборы, будто потерял аппетит.

– Знаете уже?.. – Но, невесело вздохнув, пожал плечами и продолжил беседу тем же ровным тоном. – Нет, я не всегда называл ее так. Однако ж теплые отношения у нас были с первого дня ее появления в отцовском доме. Мы дружили. Мне было десять, ей семнадцать – а казалась она и того моложе. Моя собственная мать, первая жена отца, умерла уже давно к этому времени, а Алла стать мне матерью и не пыталась. – Он усмехнулся. – Какая из нее мать? Девчонка, наивная и совершенно простая. Такой она была. Помню, вскорости после женитьбы, отец купил новый дом – не тот, в котором мы живем нынче, а другой, гораздо меньше. Но что мне, что Алле он тогда казался огромным, настоящим дворцом: столько комнат. Даже лестница была. Помню, как мы с нею наперегонки скатывались по перилам той лестницы и играли в прятки по комнатам, покуда новую мебель не внесли… Матушкой я стал называть ее гораздо позже. Скорее, в шутку. Так и повелось.

Соболев смотрел в проем двери на арфисток и ностальгически улыбался, пока говорил. А Кошкин слушал с большим интересом. Отчего-то у него легко вышло представить юную Аллу Соболеву, скатывающуюся по перилам. Из строгого дома отца – сразу в замужнюю жизнь. Беззаботной юности у нее никогда и не было. Пасынок, нужно думать, хоть немного ее развлекал.

А еще Кошкин подумал, что партнерам покойных Бернштейнов, должно быть, сподручней было иметь дело с прямыми потомками этих самым Бернштейнов, а не с сыном от первого брака второго мужа их непутевой дочери. С сыном приказчика, по сути. Соболев осторожен даже в мелочах, потому и предпочитал называться сыном Аллы Соболевой, а не пасынком.

И дневники мачехи, скрывающие столько любопытных подробностей, ему ох как нужны… как бы ни старался он делать вид, что это не так.

– Однако ж Алла Яковлевна все-таки перебралась жить на дачу в Новой деревне, несмотря на вашу дружбу, – заметил Кошкин. – Отчего?

– Острейшее чувство вины, я говорил вам, – пожал плечами Соболев. – Она что-то знала о нападении на дом Бернштейнов десять лет назад. И, потом, Юлия. У нее непростой характер, с нею трудно ужиться.

– А вы, получается, предпочли сторону жены? – Кошкин мягко улыбнулся, чтобы слова не выглядели обвинением.

Но Соболев оставался бесстрастным. Отрезал:

– Это было решением матушки, я не посмел ей возразить. И после переезда навещал ее так часто, как мог: дружба наша никуда не делась. Предвидя следующий ваш вопрос, Степан Егорович, скажу, что из любви и глубокого уважения к матушке, я никогда не обижу ее детей. Я обещал. Вы ведь наверняка уже слышали о завещании? Так вот, вопреки кривотолкам, я не настаивал, чтобы матушка отписала все мне. Алла пошла на это сама, не желая, чтобы состояние Бернштейнов, приумноженное моими трудами, сгинуло в корсажах девиц из увеселительных театров, куда так любит заглядывать мой брат.

– А как же Александра Васильевна?

– Что – Александра Васильевна? – Соболев снова вздохнул и не спеша вернулся к закускам. – Саша – девушка. Даже имей она необходимые способности и образование, девушка управлять банками не может.

– Александра Васильевна могла бы выйти замуж, и банками мог бы управлять ее муж – с ее на то разрешения и по ее воле.

Кошкин говорил, тщательно подбирая слова и внимательно вглядываясь в лицо Соболева. Стараясь разглядеть, сколь ярко реагирует собеседник на эти слова, весьма провокационные.

И да – реакция была. Соболеву явно неприятно было даже думать о том, что кто-то – кроме него – может чем-то распоряжаться в банке, который сейчас называется «Банкирскій домъ Соболевыхъ».

– Если бы да кабы! – хмыкнул он, бросая на Кошкина неожиданно резкий взгляд. – Но Саша не замужем и к замужеству, слава Богу, не стремится. А если к ней и посватается кто, то, разумеется, она будет знать, что это какой-то проходимец, охотник за приданым. Мир жесток к девушкам, оставшимся без опеки отца. Полагаю, Саше будет лучше с моею семьей. Она и сама это понимает.

Про себя Кошкин подумал, что это чистая правда – о сестре Соболева. Она вовсе не глупа, чтобы поверить красочным речам настоящего проходимца и альфонса, однако, настроенная братом, она каждого, кто проявляет к ней интерес, станет считать этим самым проходимцем. Печальная судьба, ей-богу.

В ответ на слова Соболева он понимающе кивнул, но взял на себя смелость возразить:

– А как же Юлия Михайловна, ваша супруга? Характер у нее, вы сами признались, тяжелый, и, кажется, Александре Васильевне приходится несладко, пока вас нет. Они не ладят, определенно. Право, в недавнем разговоре ваша сестра даже осмелилась обвинить Юлию Михайловну в краже дневников ее матери… Вы слышали, наверное, что они пропали сегодня утром из ее комнаты?

Соболев отмахнулся:

– Да, я слышал, Саша только об этом и говорит. Но Юлии незачем брать тетрадки – не вижу на то ни одной причины. Скорее уж, дети взяли и заиграли, да побоялись признаться. Знаете ведь, как это бывает… – А впрочем, не дав Кошкину ответить, резко сменил тему. – Давно хотел спросить вас, Степан Егорович, почему отложен суд над этим садовником, что убил мою мачеху? Неужто доказательств мало? Пятый месяц пошел после ее зверского убийства, а полиция совершенно не желает заниматься своими прямыми обязанностями! Как это понимать, позвольте спросить?

Однако… вопрос про дневники Соболеву определенно не понравился.

Но Кошкин и не рассчитывал особенно, что банкир позволит себя допрашивать. В этот ресторан он его позвал, чтобы самому учинить допрос. И придется подыгрывать.

– Мне трудно отвечать за своих коллег, Денис Васильевич, но в мои руки дело попало считанные дни назад… Поверьте, я и сам рад передать его в суд как можно скорее. Но есть детали, на которые я не могу закрыть глаза. Ведь мы имеем дело не только с убийством, но и с ограблением. Из дома пропали серебряные каминные часы, подсвечники, дорогие картины, шкатулка с украшениями вашей мачехи. И следствие все еще не знает, где искать украденное – садовник Нурминен клянется, что не причинял вреда вашей матушке и ценных вещей, мол, тоже не брал.