Монахини и солдаты - Айрис Мердок

— Налей ей немного белого вина с содовой, ей это нравится.

Манфред, улыбаясь, вежливо поднялся. Он всегда был исключительно внимателен к Анне.

Граф, сидевший на стуле возле кресла Гертруды, хотел было тоже подняться, но оступился и, покачнувшись, сел обратно.

— Я слышал, Анна, вы сдали экзамен по вождению, — сказал Манфред.

— Да, думаю, теперь получу права.

— Прекрасно. — Манфред налил Анне и спросил Гертруду: — Чего хотел Тим Рид?

— Денег! — ответила Гертруда. Все засмеялись.

— Как я понимаю, это главный вопрос, который интересует молодежь, — высказался Манфред.

— Боюсь, мне этого никогда не понять, — вздохнула Гертруда.

— Гай помогал ему материально?

— Насколько мне известно, нет.

Гертруда думала: «Как грубо и глупо я вела себя с Тимом. Конечно, я должна была попытаться понять, в каком он положении. Гай сделал бы именно так. Но я была такой бестактной, будто какой-нибудь подозрительный чиновник. А он действительно любил Гая, как это трогательно. И Гай любил его, относился к нему как к сыну. Я, должно быть, оскорбила его чувства. Он искал доброты и не нашел ее во мне. Правильно я сделала, что придумала для него способ заработать деньги. Хорошая идея — чтобы он пожил в „Высоких ивах“. Но слишком уж мне удалось представить все так, будто я делаю это ради собственной выгоды! Наверное, следовало сразу сказать ему: Тим, не беспокойся, ты член нашей семьи, я, конечно, помогу тебе».

Граф думал: «Я должен сдерживать свои чувства. Перестать болеть любовью. Но не могу, не хочу. Нестерпимо мучительно находиться рядом с Гертрудой, и все же, если остаюсь наедине с ней, я рискую привести ее в ужас какой-нибудь неподобающей выходкой, могу схватить ее в объятия, я опасен, безумен. Она в горе, в трауре. Она не должна знать, что во мне кипит любовь к ней. Она улыбается Манфреду, их пальцы соприкасаются, когда он протягивает ей бокал. Мне следует уйти, но я не могу, не хочу. Она не должна ничего знать».

Анна думала: «Вскоре нужно будет уйти от мира. Не в монастырь, конечно. С Пасхой это никак не связано. Возможно, следует пренебречь Пасхой, отказаться от нее, как от неуместного развлечения. Я должна быть одна, не могу выносить компанию, даже компанию Гертруды. Я не была по-настоящему одна с тех долгих прогулок, что совершала сразу после ухода из монастыря. Я должна научиться новой молитве, узнать, что она значит. Если предстоит что-то обрести, я могу обрести это только в одиночестве. О Гертруде нечего беспокоиться, она окружена семьей, друзьями, поклонниками, она не заметит потери. Я, конечно, вернусь. Но на время должна уйти для разговора с моим другим „я“. Может, получится уехать обратно в Камбрию или в дом Гертруды во Франции».

Гертруда думала: «Милый, милый Граф, как он смотрит на меня, как дрожит. Манфред заметил и забавляется. Не подарить ли Графу книги по философии, оставшиеся после Гая? Мне радостно, что он любит меня. Это не может не радовать. Но как он далек мне, как все далеки мне! Они смотрят, нет ли признаков того, что мне стало легче; нет, не стало. Горе возвращается, как дождь, как ночь. Я — сплошная рана, я вся — утрата, хотя улыбаюсь. Раздавлена горем. О, муж мой любимый, зачем ты оставил меня? О, Гай, Гай! Только не плакать».

О чем думал Манфред, мы узнаем позже.

Часть третья

Тим Рид был один во Франции. Он был властителем всех разведанных просторов. Безумная радость переполняла его.

Он стоял на веранде «Высоких ив» и смотрел на небольшую долину, простиравшуюся внизу. Буйно разросшаяся трава перед домом, явно кошенная последний раз в прошлом году (назвать это лужайкой язык не поворачивался), пестрела голубыми цветами, очень похожими на кисти гиацинтов, только поменьше. Над поляной, как постоянно живое конфетти, висело трепещущее облако крохотных синих бабочек, еще более крохотных коричневых мотыльков и бесчисленных пчел. Солнце было еще не слишком жгучим, дневная жара и звон цикад были еще впереди. За поляной склон спускался к неухоженной оливковой роще, в которой деревья стояли группами по три, и обрывался, размытый, вниз огромными глыбами земли, похожими на гротескные полулежащие фигуры с вытянутыми лицами и сведенными судорогой телами. Земля под деревьями, покрытая редкими пучками травы, видно, когда-то распахивалась, и ее комья застыли вокруг оливковых стволов. По дну долины бежал невидимый ручей, питая огромные серебристо-серые ивы, которые и дали название дому. В этих местах ивы обычно не росли, и эти были посажены предшественником Гая. Извилистая линия уже высокого камыша отмечала дальнейший путь ручья. По ночам оттуда доносился лягушачий хор. На противоположном склоне виднелись ровные ряды тополей со стволами цвета коричневатой бумаги и мерцающей листвой. Затем маленький виноградник на крутом откосе, а за ним блестящие на солнце скалы, которые могли казаться белыми, или голубыми, или розовыми, или серыми и которые поднимались, усеянные точками кустов, травянистыми выступами и одиночными пиниями, к низкому и не очень далекому горизонту.

Дом из серого камня, когда-то фермерский, был красив, но невелик. С одного конца массивное строение поднималось наподобие башни. Крыша из потускневшей красной полой черепицы выступала вперед, накрывая террасу, сложенную из потрескавшегося булыжника и частично затеняемую смоковницей. На полоске между террасой и поляной Гертруда когда-то безуспешно пыталась высадить цветы. Остались лишь розмарин, лаванда с геранью да заросли лучистых, лиричных олеандровых кустов, усыпанных цветами такого неистового розово-белого цвета, что Тима буквально бросало в дрожь. Изящные квадратные окна второго этажа повторяли форму первоначальных каменных проемов. Гай переделал нижнюю часть дома, в которой когда-то были амбар и хлев. Сводчатый проход, перегороженный раздвижной дверью, вел в летнюю столовую с потолком в виде купола и большой застекленной дверью в гостиную. В другое квадратное окно в кухне в конце дома виднелись заросли ежевики, гараж из дырчатого кирпича, кусты вьющейся розы рядом с ним (лепта Гая в украшение участка), эвкалипт и короткий выезд на узкую гравийную дорогу. Уставленная книжными полками комната рядом с кухней явно служила кабинетом Гаю. Наверху были три спальни, две ванные комнаты и комната в башне, куда вела лестница и в которой ничего не было, кроме кучи пожухшего лука на полу. Тим подумал было затащить туда матрац, но подзабытая возможность спать не на полу была слишком привлекательна, и он выбрал маленькую угловую спальню, откуда можно было видеть и лощину с ивами, и сквозь разрыв в скалах треугольник далекого зеленого холма. Ни следа человеческого присутствия вокруг — совершенно безлюдный пейзаж, несмотря на всю свою окультивированность.

Обживаться в доме было захватывающе интересно и рождало чувство «взломщика»: смесь боязни и странного торжества. Тим наслаждался просторностью дома, тихими и предупредительными прекрасно обставленными комнатами — все это теперь принадлежало ему. Дом давал ощущение глубокого покоя, надежности, какое он испытывал в детстве, когда отец еще жил с ними. Он спал спокойно, лежа на спине, что всегда хороший признак. Вначале было чуточку жутковато вставлять ключ, который Гертруда дала ему в далеком Лондоне, открывать дверь и входить в молчаливый и столько всего хранящий в себе дом. Он мог понять, почему Гертруда не хотела приезжать сюда: не могла видеть книги на столе, прошлогодний номер «Таймс», бумаги и ручку на письменном столе Гая. Тут был и написанный строгим почерком Гая список указаний, несомненно, предназначавшийся временным съемщикам. Нагреватель для ванных комнат включался в сушильном шкафу с вытяжкой. Мусор следовало отвозить на деревенскую свалку, а ни в коем случае не сжигать. Немедленно убирать садовые кресла в дом, если задует мистраль. Вам советовали прочитать находящуюся в аптечном шкафчике инструкцию, как действовать в случае, если кого-то укусит гадюка. Разбитую посуду следовало (что было вполне разумно) заменять целой. «И пожалуйста, не перекладывайте книги и не перевешивайте карты». Помня о своих обязанностях, Тим первым делом, насколько мог, проверил состояние дома. С облегчением обнаружил, что водопровод и электричество в полной исправности. Крыша с виду казалась крепкой, но еще требовалась проверка дождем. Оконное стекло в кабинете треснуло. Маленькая, заросшая виноградом лоджия снаружи столовой частично обрушилась, но Тиму удалось подпереть балки прочными столбами, найденными в гараже.

До места Тим добрался, пересекши всю Францию на поезде, потом автобусом до деревни, от которой до дома было семь километров. Из деревни он, запасшись хлебом и вином, отправился пешком. Войдя в дом, он первым делом обследовал кладовую. То, что предстало его глазам на этом складе, превосходило самые смелые его мечты. Ряды консервных банок уходили вглубь, казалось, бесконечного помещения, банки с абрикосами, инжиром, сливами, персиками выстроились на верхних полках, а в углах притаились громадные бутыли с оливковым маслом, на стеллажах поблескивали бутылки с вином, стояли картонные коробки с виски. Тим подумал, что может прожить на эти запасы все лето, в конце концов, Гертруда разрешила брать, что понравится, и так сэкономить деньги, плату за службу, которую она выдала ему вперед! Жизнь на необитаемом острове! «Я знал, что мне тут будет отлично. Я по природе отшельник, у меня просто никогда не было возможности пожить в настоящем одиночестве», — говорил он себе. В гараже он обнаружил два велосипеда, мужской и женский, оба в отличном состоянии. Тим (шел четвертый день его пребывания на «необитаемом острове») дважды съездил в деревню за хлебом и молоком, фруктами, овощами и местным вином (он чувствовал, что не следует слишком опустошать стеллажи). Он уже успел подружиться с хозяевами лавок, хотя и не знал французского. Уединение принесло новое и упоительное ощущение независимости. Впервые за многие годы он был совершенно один.