Смерть речного лоцмана - Ричард Флэнаган

Когда Рег скончался от удара, его дешевенькие вставные челюсти (не идущие ни в какое сравнение со сверкающими зубными протезами, на которые пошли его изрядно облагороженные зубы) обрели свое место на каминной полке: одно время они покоились в стакане с водой, а потом на одной из семейных вечеринок (тетушка Элли признавала только подобного рода торжества) стакан с челюстями, из которого испарилась вода, использовали вместо кастаньет во время танцев. Они так и остались лежать там, два пожелтевших полумесяца, среди фотографий, пепельниц, пожухших почтовых открыток и поникших гераней, – среди всего этого ветшающего обрамления, словно маленький памятник одной человеческой жертве.

Тетушка Элли перебралась на западное побережье в 1891 году из округа Мол-Крик через Мельбурн, штат Виктория, после несчастного случая, произошедшего на ферме, где трудились два ее брата – Джек и Берт. Братья работали у фермера по имени Бэзил Мур, у которого было свое хозяйство где-то на отшибе Мол-Крика. В то время свирепствовала коровья чума, и Бэзилу пришлось забить большую часть своего стада. Он велел братьям выкопать большую яму, куда должны были согнать скотину и там ее забить. Пока они копали, он то и дело прикладывался к бутылке рома, прерываясь только для того, чтобы их поторопить, – заставить копать бойчее и глубже. Прикончив бутылку, он выбросил ее и побрел прочь. А возвратился только часа через полтора. Понятно, он ходил на ферму, потому как вернулся с другой бутылкой, наполовину опорожненной, и дробовиком. Бэзил спрыгнул в яму, которая теперь была глубиной семь футов, то есть на три фута глубже, чем тогда, когда он видел ее последний раз, и свалился лицом прямо в грязь. Он вскочил на колени и глянул вверх – на улыбающиеся лица на краю ямы. Его залитые ромом глаза, сверкавшие на фоне перепачканного лица, были исполнены унижения.

– Давайте сюда дробовик! – крикнул он братьям, стоявшим наверху. Они посмотрели на Бэзила, затем друг на друга и снова на него. – Давайте сюда дробовик, говорю! – заорал Бэзил. И швырнул в них пустую бутылку.

Бутылка медленно взмыла вверх, отскочила от стенки ямы, у самого края, и полетела вниз, на Бэзила – ему пришлось отпрянуть, чтобы увернуться. Братья привязали к стволу дробовика кусок упаковочного шпагата и стали осторожно спускать дробовик Бэзилу – он схватил его, едва дотянувшись пальцами. Открыв со щелчком затвор, он достал из кармана куртки пару зарядов, вставил их в патронник и со щелчком же закрыл затвор. Приставив ружье к плечу, он вскинул ствол к небу, закрыл один глаз, слегка качнулся, стал ровнее, провел другим глазом по небу, пока не увидел одного из братьев. Поставил палец на спусковой крючок. И проорал:

– А ну закапывайте меня, черномазые твари!

Братья подозрительно глянули вниз – может, даже с легкой ухмылкой.

– Закапывайте!

Только теперь они смекнули, что Бэзил не шутит.

– Я нипочем не уехал бы из Девона[64], – продолжал Бэзил, который, будучи даже крепко пьян, врал братьям, будто он вольный поселенец из Девона, а вовсе не тот, за кого его держали в округе, – каторжник из Солфорда[65], приговоренный к смерти за зверства, а потом, после того как ему смягчили приговор, сосланный на четырнадцать лет на Землю Ван-Димена. В ту пору он был еще совсем молодым парнем. А теперь он был стар и разорен – благодаря Системе, тяге к респектабельности, которой ему было никогда не добиться, благодаря неспособности возделывать землю, купленную для того, чтобы соответствовать мечте.

– Не хотите взять свою землю обратно – закопайте меня! – не унимался он.

Стоять прямо и смотреть в небо, не шатаясь, было выше его сил – Бэзил снова не удержался на ногах и упал. Прежде чем громыхнул выстрел, братья были уже далеко от ямы. Они бежали прочь, слыша, как Бэзил сыплет им вслед проклятиями.

– Эй вы, трусливые черномазые твари! А ну вернитесь и закопайте меня! Вы же сами хотите. Закопать меня в моей земле. Ну же, вернитесь и кончайте со мной. Закопайте меня сейчас же. – Дальше он отчеканивал каждое слово: – Эй вы… мерзкие… черномазые… твари!

Но братья не вернулись ни на другой день, ни через неделю – никогда, потому что той же ночью в дверь их хижины постучала беда. Бэзила нашли на дне ямы мертвым – со смертельной раной из дробовика. Братья собирались когда-нибудь вернуться, однако в пивной, в Мол-Крике, прошел слух, будто Бэзила покарала за пьянство его жена, но, исправившись на том свете, он непременно вернется; а вернувшись, Бэзил будет угрожать им уже не дробовиком, но карой Господней. Так что путь назад был отрезан.

– Нас как пить дать вздернут, – сказал Берт. – Никто не поверит двум чернокожим.

Берт, Джек и Элли добрались по реке до Мельбурна и прожили там три года – до тех пор, пока однажды роковым вечером, накануне Кубка Мельбурна[66], Берт не повстречал в коллингвудской[67] пивной Рега Льюиса. Рег прибыл в отпуск из Страна и проигрался в пух и прах в «орлянку». Берт привел Рега к себе в хибару, которую он, Джек и Элли снимали вместе с двумя другими семьями. Они накормили Рега говядиной с картошкой, и Берт дал ему один фунт – свой недельный заработок на скотобойне, где он трудился забойщиком. Рег поведал им про Тасманию: как там, на западе, жизнь бьет ключом, как сама Нелли Мельба[68] однажды пела в Зиане, горняцком городке, который, по слухам, вот-вот станет столицей Тасмании, поскольку разрастается прямо на глазах, просто удивительно. Троица скучала по родной земле и своим сородичам, и они рассказали Регу, почему им пришлось бежать и как они хотели бы вернуться обратно. Рег в некотором роде проникся чувством к сестре двух братьев – маленькой, симпатичной темнокожей женщине, которая все время улыбалась, когда он рассказывал о старательской жизни среди диких чащоб дождевого леса на западе. Его истории становились все более несуразными, а ее улыбка – все более широкой. Он рассказывал, как иные удачливые старатели, разбогатев в мгновение ока, прикуривали сигары от фунтовых купюр и пичкали заезжих собратьев из Калифорнии россказнями о том, будто сумчатые волки очень любят лакомиться золотоискателями-одиночками. В довершение всего он признался, что главное достоинство любого парня с западного побережья заключается в том, чтобы намолоть чепухи похлеще соседа. И они долго смеялись над этими словами.

– Черт, – сказал Берт, – я же знал, все это чушь собачья. Просто мне было интересно, сколько чепухи можно намолоть после говядины с картошкой.

И все трое рассмеялись еще громче, так, что аж стены их съемной хибары заходили ходуном, а Регу пришлось утирать слезы с глаз.

Рег все настойчивее уговаривал их перебраться на западное побережье, куда стекался люд со всех концов света, где их никто не найдет и где работы хоть отбавляй. А они только кивали, не зная, что и думать. На другой день на заездах, предшествовавших скачкам на Кубок Мельбурна 1891 года, Рег поставил подаренный ему Бертом фунт на лошадь под тридцать шестым номером – и та выиграла. На следующее утро Рег разыскал на скотобойне Берта и вернул ему целых пять фунтов, а вдобавок вручил три билета в один конец на пароход из Мельбурна до Страна. Братья с сестрой встретились на семейном совете, все обговорили и в конце концов решили податься на Тасманию под вымышленными именами – для вящей безопасности. Не успел пароход войти в залив Маккуори, как Элли приняла предложение Рега стать его женой.

Тетушка Элли, 1941 год

Под конец второго года пребывания Гарри в Стране тетушка Элли убила белую корову, принадлежавшую управляющему рудника «Маунт-Лайелл». Ее внучка Дейзи сильно расхворалась – у нее был сильный жар. Поначалу тетушка Элли особо не тревожилась. Однако к вечеру жар усилился, Дейзи забилась в приступе, и тетушка Элли решила сходить за врачом. Она пошла к нему домой в Западный Стран, но там узнала, что врач играет в карты на другом конце города, в бухте Леттес. И она отправилась через весь город в бухту Леттес по темной, пустынной дороге, чувствуя, как возрождаются все ее былые страхи. Тьма казалась ей громадной ямой, куда она должна была провалиться. Она, как и все старики, боялась темноты, но в этот раз от страха у нее аж скрутило живот, и совладать с ним у нее не было сил. Она завизжала и пустилась бежать. Она чувствовала спиной, что за нею гонится какая-то белая морда. Она вздернула полы платья и припустила что было духу. Глиняная трубка выпала изо рта, когда она стала задыхаться, – пришлось оставить ее там, где она упала, потому как тетушке Элли было боязно даже подумать о том, чтобы остановиться и подобрать ее. Она бежала и бежала – живот у нее сводило все сильнее, горло горело огнем. Она бежала и на бегу вспоминала древние предания стариков, которые помнила с детства, предания о том, как однажды ночью к ним пришли белые, как матери запихивали кору в рот младенцам, чтобы они не кричали и чтобы их плач не услышали охотники, и как от этого младенцы иногда умирали. Как нельзя было даже разжечь огонь и помешать Верове[69] забрать души умерших детей, потому что все боялись, как бы кто не заметил дым костра. Она бежала, и руки ее болтались взад-вперед, а в груди полыхал огонь, она бежала и все время чувствовала белую морду у себя за спиной. Она вспомнила рассказы стариков о том, как их предков загоняли в ловушки и вешали, точно диких зверей, как в Ойстер-Ков[70] доктор Миллиган прописывал им снадобья, чтобы у них не было детей. Вспомнила она и жуткие истории, которые ей рассказывала мать, – историю о том, как солдаты схватили черную девочку, связали и держали так всю ночь, а утром отпустили и стреляли ей вслед. А еще она вспомнила историю, которую Лалла рассказала ее матери, – историю о том, как солдаты заявились к ним на корробори[71] и Лалла увидела, как один из них подцепил на штык младенца и бросил его в костер.