Золотая братина: В замкнутом круге - Игорь Минутко

– Простите великодушно, Глеб Кузьмич, – присаживаясь к столу, заговорил граф, вытирая чистым носовым платком испарину со лба. – С ночи страшная мигрень, еле встал.

Забродин сделал глубокую затяжку из трубки.

– Вы много курите, Глеб Кузьмич.

– И не говорите, граф. Дурная привычка. Не вздумайте брать с меня пример… – Забродим помолчал немного. – Значит, таким образом: завтра вечером мы отправимся экспрессом в Берлин…

– А Кирилл Захарович? – перебил граф Оболин. – И мой чеченец?

– Они, естественно, тоже едут. Все мы в одном вагоне, только в разных купе, мы с вами, Саид – с Любиным. Кстати, не удивляйтесь, что у Любина будет новое обличье. Вы, Алексей Григорьевич, деликатный человек, не спросили у нас, почему Кирилл Захарович рядится неизвестно как. А вот именно для этого: чтобы Толмачев не заподозрил, что со мной мои люди.

– Понимаю. Теперь понимаю.

– И садиться в поезд будем с предосторожностями. Для Толмачева мы с вами, Алексей Григорьевич, путешествуем вдвоем. Однако на вокзал прибудем всяк сам по себе. Вот ваш билет. Седьмой вагон, литерный, двадцатое место. – Забродин передал графу Оболину билет. – Мы вас, Алексей Григорьевич, со всех сторон опекать будем. Но и дворецкий с вашей персоны не спускает пристального взора. Он где-то рядом. – Граф Оболин невольно оглянулся на улицу. – Успокойтесь, Алексей Григорьевич. Толмачев у нас тоже под присмотром. Вы по своему опыту знаете, как это умеет делать Саид.

– Саид – невидимка, – согласился граф Оболин, с облегчением вздохнув.

– А план у нас такой… Никита Никитович, скорее всего, последует за нами. Как только мы ступим на германскую землю, он будет передан полиции…

– Что?! – вырвалось у графа Оболина. – Сразу?

– Именно. А что вас смущает, Алексей Григорьевич? Толмачев – преступник, вор. Он желает получить половину подлинной стоимости «Братины»? А вот это он видел? – И Глеб Забродин показал порядочный шиш Женевскому озеру, повергнув в изумление хозяина кафе, который из-за своей стойки наблюдал за этими чудаками русскими. – На свободе Никита может во время процесса нам немало навредить. И фальшивая купчая в наших руках. Какие у вас сомнения, Алексей Григорьевич, по поводу ареста Толмачева?

– Нет, нет, ничего… Просто мигрень, ужасная мигрень с самой ночи. Проснулся – голова раскалывается.

– Идите, граф, отдохните как следует, погуляйте, выспитесь. А завтра с утра сборы в дорогу. Не исключено, что Никита Никитович вас навестит. Ничего от него не скрывайте: мы с вами едем в Берлин, и впереди у нас судебный процесс.

– Да, да… Я все понимаю. Я пойду отдохну… Они пожали друг другу руки.

Глеб Забродин смотрел вслед удаляющемуся графу: спина ссутулилась, что-то беспомощное и жалкое было во всей фигуре Алексея Григорьевича. «Недоговаривает. Что? Что гнетет нашего графа?» – думал Забродин. Рассказав Глебу о встрече с Толмачевым в номере отеля «Империал», Алексей Григорьевич скрыл, что вначале к нему пришла Дарья. Дарья вообще отсутствовала в его рассказах о дворецком.

Граф Оболин пересек улицу, остановился у газетного киоска, намереваясь купить свежие газеты из Германии, и в этот момент перед ним появился Никита Никитович.

– Когда в Берлин, брáтушка? – спросил он, вплотную подойдя к Алексею Григорьевичу и прямо смотря ему в глаза.

– Завтра, – как под гипнозом, ответил граф Оболин.

– Билет! – приказал Толмачев.

Алексей Григорьвич безвольно вынул из кармана пиджака билет, протянул его Никите. Толмачев внимательно рассмотрел желтый продолговатый талон, вернул его графу Оболину, улыбнулся одними губами:

– Счастливого пути. В Берлине встретимся. – И Толмачев исчез в толпе.

Уже начало смеркаться. Вдоль улицы бледными лунами зажглись фонари. Саид Алмади сидел на скамейке в сквере напротив отеля средней руки, который назывался «Ницца». В этом отеле жили Никита Толмачев и Дарья. Задание, полученное от Забродина, у Саида было четкое и конкретное: быть тенью Толмачева и, по возможности, Дарьи. Но если они появятся вместе и вдруг разойдутся в разные стороны, следовать за Никитой Никитовичем – не отставать ни на шаг.

Уже с обеда Никита и Дарья в отеле, не выходят. Спят, что ли? Саид томился – безделье его угнетало. И вообще… В последнее время все чаще думал Саид Алмади о родном ауле в предгорьях Кавказа, закрывая глаза, видел свою саклю, мать, растапливающую круглую печь, в которой пекут пресные лепешки, даже чудилось, что в ноздри проникает запах кизячного дыма… Сейчас уже холод пришел с гор, на вершины лег снег, зима скоро, овец надо сгонять в низины, в ноябре еще густая трава, хотя бывает и в седой изморози по утрам. О доме тосковал в чужом городе чеченец Саид…

Впрочем, нельзя сказать, чтобы он потерялся в Европе, в Женеве, в окружении людей, так разительно не похожих на горцев, среди которых прошла вся его короткая жизнь. Интересно и любопытно все, буквально все вокруг было Саиду Алмади – и в Мемеле, и в Берлине, и здесь, в Женеве. Какой же огромный мир дан людям для жизни! Сколько в нем всего! Цепкий ум горца ухватывал и переваривал массу новых знаний, понятий, представлений, он легко усваивал азы чужих языков и уже знал много немецких, французских, итальянских слов и коротких фраз. Он легко сошелся со многими служащими отеля «Империал», с которыми жил в одном флигеле, а среди них были французы, итальянцы, марокканцы, даже один поляк, и со всеми Саид мог объясниться на чудовищной смеси нескольких европейских языков, с добавлением русских и чеченских слов, – его понимали. И он понимал новых друзей.

Вот только в последние дни… Особенно ночами. Стоит закрыть глаза – и картина родных мест плывет перед внутренним взором, в ушах звучат дорогие голоса, чистый ручей подает вечный лепет, скатываясь через каменные глыбы в распадок. Сейчас раздастся ржание его любимой кобылицы Джуги… Тоска сжимает сердце. Домой! Домой!..

Саид, не меняя позы на скамейке, напрягся всем телом: из дверей отеля «Ницца» вышел Никита Никитович Толмачев в бежевом костюме, который, похоже, сшит прямо на него: уж больно респектабельный вид. В руках Толмачева было два новых чемодана из коричневой кожи, сразу видно – совсем легких. Постоял Никита Никитович у дверей, вроде даже потянулся, неторопливо, но зорко посмотрел по сторонам (в этот самый миг Саид дремал на скамейке, прикрыв голову газетой), поднял чемоданы и, миновав отель «Ницца», направился по тротуару мимо длинной витрины галантерейного магазина.

Саид выждал некоторое время, потом легким пружинистым движением поднял свое тело со скамейки и, выйдя из сквера, двинулся за Толмачевым по противоположной стороне улицы. И Толмачев, и Алмади прошли метров сто – сто двадцать. Из отеля вышла Дарья, поблекшая, растерянная, ни на кого не глядя, медленно побрела в ту же сторону, куда ушел Толмачев. А направился Никита Никитович к железнодорожному вокзалу, который был недалеко от отеля. Но этого не знал Алмади – он выполнял задачу, поставленную перед ним Глебом Забродиным: не упустить Толмачева, незаметно следовать за ним тенью.

Улица, по которой шел Никита Никитович, пересекла небольшую площадь; в нее вливалось еще несколько улиц. На площади, слабо освещенной круглыми фонарями, в самом ее центре происходило невероятное действо. Смуглый факир с таинственным выражением на лице, голый по пояс, в чалме, окруженный небольшой толпой, глотал огонь: в открытый рот он засовывал маленький факел, жевал его и через мгновение выплевывал вверх огненную струю.

– Вах! – вырвалось у Саида, и он остановился, пораженный увиденным.

Второй факел отправился вслед за первым. Зачарованно смотрел чеченец минуту-другую… И вдруг спохватился: где Толмачев? Бешено заколотилось сердце, озноб пробежал по телу. Алмади зорко, хищно раздувая ноздри, осмотрелся по сторонам – Никиты нигде не было. Так… «Он шел по той улице…» Вихрем промчался Саид по ней, уже не соблюдая осторожности. Напрасно!

Через час Саид Алмади ворвался без стука в небольшой скромный номер отеля «Гном», в котором жили Забродин и Любин. Он рухнул на стул, несколько мгновений не в силах отдышаться. Потом пролепетал, по-детски всхлипывая:

– Шайтан! Огонь!.. Там… Ушел…

– Упустил Толмачева? – Глеб встряхнул чеченца за плечи. – Упустил?

– Упустил, Глеб… – Саид сокрушенно тряс головой. – Там человек… понимаешь, огонь кушал… Я смотрел… Шайтан попутал. Дурной мой голова! Стрелять надо Алмади. К стенке!

Забродин и Любин удрученно смотрели на бедного сына гор.

– Я – к графу! – сорвался со стула Глеб.

Поезд из Женевы должен был отправляться в двадцать два часа пятнадцать минут. На вокзале Саид Алмади появился гораздо раньше. Слонялся у входа на перрон, заглянул в станционный буфет, через распахнутые двери ресторана зорко осмотрел сидящих за столиками – нет, нигде Никиты Толмачева, и Дарьи не было. На первый путь подали экспресс Женева – Берлин. Саид стал прогуливаться вдоль вагонов, наблюдая за пассажирами, которые начали постепенно прибывать. Появились вежливые проводники в белых перчатках. Объявили посадку. Алмади, ускорив шаг, ходил по перрону, смотрел на спешащих людей, на носильщиков. Отметил, что публика отправляется в Берлин в основном солидная: пожилые мужчины в дорогих костюмах, дамы в длинных платьях и в шляпах с вуалью; одна из них держала на руках лохматенькую курносую собачонку с бантом, которая грозно порыкивала на окружающих. Толмачева и Дарьи не было…