Бунт вурдалаков - Юрий Петухов

Трясина тянула вниз. Он пытался не поддаваться ей.

Железный тяжёлый меч гирей висел на поясе. Бросать его было жалко. Что с ним погибать, что без него.

Обманул подлый карлик, колдун чертов, снова обманул!

Иван был зол на весь свет. Но не время сводить счеты.

Сейчас главное — выжить. Всё остальное потом. Глупо погибать в поганом болоте за сотни тысяч парсеков от Земли. Иван поглядывал на ельник, на бережок — и ему не верилось, что это не Земля. Всё было земным, обыденным.

Кроме проклятых шлюзов-переходников.

Плавать в трясине дано не каждому. Ивану никогда не нравилось это занятие — ещё со времен Школы, когда их забрасывали то в болота, то в джунгли, то на льдины, то в пустыни и заставляли выживать там в любых условиях.

Именно заставляли, пощады в Школе не было. И потому из тысячи поступивших до выпускных экзаменов дотягивало два-три десятка будущих космодесантников. Отсев был огромным, многие гибли, становились калеками.

Что делать, они знали, на что шли, ведь недаром их называли смертниками.

Освоение Космоса было проклятием для Земли и её матерей. Это был чёрный заколдованный круг, в который на смену погибшим вступали обречённые. За одиночками десантниками-поисковиками, штурмовиками Вселенной, шли десятки исследователей, за исследователями тысячи геизаторов-строителей, за ними миллионы привыкших к роскоши и комфорту землян. Последним цена за освоение новых миров не казалась слишком высокой. Геизация Мироздания шла полным ходом. Люди быстро забывали, что их благополучие строилось на костях и крови первопроходцев.

Иван был первопроходцем. И потому он умел плавать в трясине. Он из последних сил тянул к берегу, изнемогая от чудовищного напряжения, преодолевая убийственную мощь болота. Он не суетился, не размахивал руками, не сучил ногами, каждое движение было размеренным, продуманным. И всё равно продвигаться удавалось по вершку, по крохе. Он был уже почти в прострации, когда до берега оставалось два-три метра, сознание покидало его, зелёная жуть сужала мельтешащий, подрагивающий круг перед глазами. И всё же он рванулся, ухватился рукой за поникшую ветвь огромной уродливой ели. Надо было подтянуться немного, и всё, спасение. Иван уже вылез почти наполовину из трясины, когда ветвь обломилась — гнилье! Он успел перехватиться другой рукой за верхнюю часть ветки, бросил обломок. Но тут на него повалилось само дерево, накрывая бурой жухлой игольчатой кроной, вдавливая в трясину.

Гниль! Весь этот лес гнилой. Поганый лес!

Иван нахлебался вонючей жижи. Но вынырнул, вцепился в ствол. Пополз по нему к берегу. Ствол под пальцами обращался в труху, в мокрое бурое месиво. Но Иван полз — по миллиметру, по сантиметру.

На берег он выбрался совершенно обессиленным. Лучемёт и меч были при нем. А усталость дело преходящее.

Иван упал лицом в ковер из пожухлой мягкой хвои. И снова его сморил сон.

Снова он лежал в высокой траве. Глядел в высокое небо. И вел неторопливую беседу. Он не видел собеседника.

Но знал, с кем говорит. А в небе плыло странное облако.

Было оно ослепительно белым и вместе с тем мягким, добрым, не отталкивающим своей белизной, а напротив, влекущим. И когда оно плыло от края, с востока было оно бесформенным и разлапистым как и все облака на свете.

Но по мере хода своего часть облака все больше и больше становилась похожей на старинные космолёты промежуточного класса. И когда облако застыло прямо над Иваном, он видел уже, что это и есть космолёт — один к одному, до мельчайших деталей. Но и не удивлялся, будто и ожидал, что облако это окажется не простым облаком, а чём-то неведомым, несущим для него нечто важное — и снова он видел две фигуры, две белые фигурки в белых скафандрах с белыми шарообразными шлемами. Что-то удерживало эти фигурки у поручней, не давало им оторваться от них, хотя Иван ясно видел, что люди в белых скафандрах рвались куда-то, тела их выгибались, головы в шлемах то клонились к груди, то откидывались назад.

Это длилось бесконечно долго, это было пыткой не только для белых людей, но и в первую очередь для Ивана. Он мучился вдвойне, испытывая и боль физическую, адскую, и боль душевную, и боль от неопределенности, от зыбкости. А голос, знакомый голос батюшки, давнего друга-собеседника, давил в уши: «Ведь это они! Ты разве не узнаешь их! Ты же сам мне всё рассказывал, ну всмотрись, вспомни! Это они! Такое нельзя забыть. Я верну тебе память!!!» Иван не понимал его, он вообще ничего не понимал. Почему эти видения преследуют его? Откуда они, после чего? После Гадры? Или планеты У? Где он был в последний раз, где?!

Кроваво-красная вспышка изуродовала ослепительно-белый мир. Будто в дьявольском пламени горело облако-корабль, горели белые, прикованные к поручням люди, горело всё. Облако разрывали на части чьи-то огромные лапы — восьмипалые, когтистые. Их было много, они были невероятно уродливые, непостижимо беспощадные. Иван их знал. Он их видел, хорошо видел где-то. Но где?! Голос орал в уши, в мозг, в самую сердцевину мозга: «Они убили их!»

«Ты сам всё видел! Они убили и многих до них — тысячи, миллионы, миллиарды смертей! Они убьют всех нас, от них нет спасения! Ты же всё помнишь, всё!

Ну, Иван, очнись! Они не смогли уничтожить нас всех за тысячелетия, но теперь они придут, чтобы дать нам последний смертный бой! Вспомни! Вспомни всё с самого начала!» Казалось, кровь сочится из горящего облака и падает на землю, в траву, Ивану в лицо.

Кровь и огонь. Но он не отворачивался. Он лежал и смотрел в страшную высь. В своё прошлое. И не только в своё.

Трехглазые отвратительно-жуткие морды смотрели сверху вниз, из бездонной черноты неба в его лицо. Был в них ужас. Нечеловеческий ужас. А огонь бушевал. Не стихал.

И голос становился всё громче. Теперь Иван не мог понять, чей это голос — то ли батюшка осип, сорвался, то ли это уже не он кричит. Но слова били остриями: «Ты всё помнишь! Это твои мать и отец! Они их распяли. Они их убили. Это была чудовищная смерть!» Иван и сам обретал голос, он вдруг прорвался, выбился из его горла: «Нет! Это всё неправда! У меня никогда не было ни отца, ни матери!

Меня нашли в капсуле-боте, в Космосе! Всё это неправда!», «Они убили их! Ты чудом спасся. Ты сам всё знаешь. Всё это хранится в твоей памяти. Ты знаешь даже больше, гораздо больше!», «Не верю! Не верю!» — голова у Ивана разрывалась. Он чувствовал, как некая сила, заключенная в его мозгу препятствует его стараниям всё вспомнить, осмыслить. И сила эта была невероятной.

С ней нельзя было тягаться. Она подминала под себя, растворяла, не оставляла надежд. И всё же он не сдавался.

Жуткие лапы и морды разом исчезли. Вместе с кровавым пожарищем. Но часть облака всё же вынырнула из алого марева. И Иван отчетливо увидел два лица на нем: мужское и женское. Лица эти были ему знакомы. Но они будили что-то в сердце, в душе. Эти глаза, губы… эта слезинка, выкатившаяся из женского глаза, оставившая след на щеке. Неужели это так?! Нет! Иван видел, как шевелились губы у мужчины, будто тот силился что-то сказать ему, но не мог, слова не долетали из безмерных далей. Он уже готов был поверить. Он уже поверил. И тогда он услышал мягкий и добрый женский голос, разом проникший в его уши, прозвучавший с болью, непонятной ему болью: «Он не придёт в этот мир мстителем… он вернётся сюда, он всё узнает, но он не будет мстить… иначе я прокляну его — живой или мертвой прокляну!» И лица исчезли. Вместо них в белизне высветилось лицо самого Ивана. Он никогда не видел себя таким — смертельно усталым, исхудавшим до невозможности, почти чёрным, с обветренными растрескавшимися губами и какой-то железной цепью на шее. Страшное лицо. Увидеть себя таким и не зажмуриться, не отвести взгляда сможет не каждый. Иван не отрывал глаз. Небо приковывало его.