Пепел - Ники Сью

– Людям вообще свойственно меняться, – выдавил из себя, сдерживаясь от раздражения. И почему все вокруг пытались меня упрекнуть в помощи Рите?..

– Неужели она тебе… – Аленка замолчала. Я видел, как в ее глазах сверкнула боль вперемешку со страхом, словно она пыталась озвучить правду, от которой было тошно.

– Слушай…

– Ты и ей хуже сделал. Лучше тебе держаться от нее подальше! – заключила Смирнова. И тут я реально напрягся, нет не из-за явной угрозы, прозвучавшей из уст девушки. А в том, что мой поступок мог навредить Рите. Она и так была тенью в классе, никто не обращал на нее внимания, в лучшем случае шептался или прикалывался. А если уж заподозрили бы, что она не сбежала тогда как все, то могли устроить и травлю, девчонки точно.

Да, я все еще был обижен на Романову, но зла ей не желал. Это чувство жило до сих пор под ребрами, в самом сердце, куда я никого не пускал. В детстве мне казалось, что моя основная миссия оберегать Риту: она виделась мне хрупкой, беззащитной, невинным котенком, требующем тепла.

Казалось, никто кроме меня не может быть с ней рядом.

– Что значит сделал хуже? – спросил я прямо, с опаской глянув на Смирнову.

– Ей вроде как бойкот объявили.

– В классе, в котором с ней и без того никто не разговаривает? – усмехнулся столь глупой идее одноклассников.

– Я слышала, девчонки собирались ее проучить.

– Ч-что? – в желудке что-то ухнуло, будто осколком прошлось вдоль живота и нутро стянуло в тугой узел. Мне сделалось дурно.

– Твой класс за тебя горой, я их понимаю, – с улыбкой ответила Аленка, потянулась ко мне, планировала, видимо, обвить мою руку своей, но я резко подскочил с кровати. В глазах отчего-то потемнело.

– Что значит проучить? – крикнул громко, по венам кипятком полилась кровь, пальцы сжались в кулаки. От одной мысли, что Рита могла из-за меня пострадать, я готов был разнести все, включая самого себя, вдребезги.

– А что ты так завелся, Шестаков?

– Из-за меня человек пострадает, а я, по-твоему, должен сидеть и радоваться? – я перестал узнавать девушку напротив. Смирнова мне всегда виделась доброй, справедливой, но то, с какой легкостью она говорила о травле Риты, выбило почву из-под ног.

– Все уже в прошлом, и тут нет твоей вины, – Алена поднялась с кровати, подошла ко мне и положила руки на грудь, скользнув ими вверх от ключиц вдоль шеи. Очередная ласка, очередное раздражение. Я стиснул челюсть, скинув руки девчонки.

– Да пошла ты, – прошептал сквозь зубы, развернулся и направился к дверям. Ураган из эмоций раздирал грудную клетку, сжимал глотку, не позволяя нормально дышать. В глазах стояла Рита, невинная, мать его, Рита, над которой могли издеваться по моей вине.

Проклятье!

– Вить, ты чего? Ты из-за какой-то очкастой дуры меня послал?

Вместо ответа я громко хлопнул дверью.

Глава 28 - Рита

Когда в тот день я увидела отца, у меня едва ноги не подкосились. Спину словно облили ледяной водой, а все участки кожи начало обжигающе покалывать. Я уже заранее знала исход этой встречи, знала, что папа пусть не сразу, но обязательно даст понять, как он разочарован.

К моему большому сожалению я не угадала со временем, все случилось часом позже, стоило нам только переступить порог дома. Мама уехала с Мотей в больницу, у них, оказывается, был талон на вторую половину дня.

Папа усадил меня за стол, не говоря ни слова, разогрел суп, поставил тарелку передо мной и вышел в зал. Я сглотнула, оглядываясь, словно смертник в ожидании прихода палача. У меня тряслись руки, сердце безумным мячиком прыгало до самого горла. Никогда я не чувствовала себя настолько уязвимой, как в тот день, сидя за столом перед тарелкой супа. Ведь когда ты не знаешь о боли, не так страшно.

А потом отец вернулся, глянул на стол и еду, к которой я не притронулась, его словно перекосило от раздражения. В долю секунды он схватил меня за волосы и, намотав их на кулак, потянул голову назад. Кожа на шее натянулась, к глазам подступили слезы. Я сдерживала рвущийся наружу крик отчаяния, крик к миру о проклятой несправедливости.

Каждый раз, когда отец поднимал на меня руку, я ненавидела этот мир, я ненавидела своего отца.

Папа взял ложку со стола, опустил ее в суп. Он никогда так не делал, обычно дальше ремня не заходило.

– Открывай! – прошептал голос монстра на ухо. Я сжалась от дикой боли, что отдавала в макушку. Ноги под столом свело судорогой.

– Ну же! Мне долго ждать?

И я открыла рот, позволяя запихивать ложку в рот. С каждым разом она проникала глубже, пока меня не начало тошнить.

– Неприятно? Вот и мне неприятно, что моя дочь заделалась в предательницы! – процедил сквозь зубы монстр в обличии родителя.

Откуда-то взялась злость, желание противостоять, перед глазами вспыхнул Витя: его взгляд, теплая улыбка, способная исцелять душу. Казалось, он рядом, казалось, он зажигает меня своей силой и стойкостью.

Я вцепилась в руку отца, крепко сжав ее, ложка повисла в воздухе, а суп пролился мне на юбку.

– Я никогда, – произнесла, сжав челюсть до дикой боли. – Слышишь! Я никогда тебя не предавала. Думаешь, весь мир крутится вокруг твоего предательства? Думаешь… – однако договорить отец не дал. Он резким движением поднял меня со стула за волосы, развернул к себе лицом и зарядил со всей силы пощечину.

А дальше я впервые пыталась сопротивляться. Но ремень все равно прошелся по моему телу, оставляя следы унижения и чертовой несправедливости. И плевать отцу было на мои слезы, мольбы и аргументы. Он просто бил по ногам, рукам, спине – не сильно, но показательно.

Закончив свои воспитательные процедуры, папа направился отдыхать в зал, позволяя мне доползти на карачках до кровати. Я закрыла дверь спальни на защелку, хотя это было невероятно сложно: у меня тряслись пальцы, они скользили по замку, а в глазах и без того все плыло. По щекам катились слезы, соленые, горькие, ненавистные слезы.

Ад бывает бесконечным, или у всего есть заключительная черта?

Я слышала, как позже вернулась мать, как пыталась войти ко мне, но замок ее остановил.