Мятежный капитан - Николай Прокудин

Громобоев недолго переживал этот быстрый разрыв с юной красоткой. В одиночку выпил шампанского, на следующий день догнался коньяком, слегка погрустил и успокоился. Зато Шершавников злорадствовал, мол, не по Сеньке шапка, уже староват стал в прошлом резвый конь, видимо теперь уже глубоко не пашет.

А через неделю, Эдуард поехал повидать дочь. Ксюшка играла с подаренной большой куклой, не сползая с колен, просила папу не уходить. И Громобоев не ушел. Блудный муж покосился на Ольгу и сказал:

— Я бы остался, да мама не разрешит…

— Почему же не разрешит? Разрешит…, - возразила бывшая, но всё ещё по паспорту официальная супруга.

Выпили вина, поговорили несколько часов и в койку. На рассвете уехал на службу, и долго размышлял, как быть, даже советовался с комбатом. Туманов пожал плечами, предложил попробовать возобновить семейную жизнь. И Эдуард решил взяться за ум, понял, что хватит кобелировать, пора успокоиться. Утром он купил цветы, набрал подарков родственникам и окончательно вернулся к первой супруге.

После весёлой свадьбы Эдуард с Афанасьевым даже не переговорили. Афанасьев не простившись (Сашка был в своём репертуаре), уехал в свой далёкий полк и они не виделись почти три года. Следующая встреча с боевым другом была не столь весёлой и радостной. Афанасьев заскочил проездом в командировке, рассказал, что Татьяна успела родить сына, но они уже развелись, и что теперь он служит в другом далёком гарнизоне у ракетчиков. Друзья много пили, и гость болтал что-то несуразное о полях конопли и маковой соломке, которую можно привезти в Питер. Мол, в окрестностях гарнизона этим многие промышляют, но страшновато, вдруг посадят или убьют, хотя, с одной партии можно купить новую машину.

Эдик пытался пить с ним наравне, но попробуй быть на равных с таким громилой. Сашку мог перепить только верблюд! Потом Громобоев долго ругался и отговаривал приятеля от рискованной и криминальной затеи, а утром они с больными головами довольно прохладно расстались на автобусной остановке.

А последняя встреча закадычных друзей, спустя несколько лет, была забавной, скорее даже трагикомичной. Однажды вечером, пока Эдик был на службе, к нему в квартиру ворвался Афанасьев. Да явился не один, а с новой женой, правда, жили они пока без официальной регистрации брака. Афоня был полон страсти и энергии. Настоящий вулкан!

Растерянная Ольга приняла гостей и стала с нетерпением дожидаться супруга. Эдик с порога попал в медвежьи объятия приятеля. Сразу прошли на кухню, за столом, судя по лицу, сидела женщина с «биографией», и явно бурной молодостью за плечами. Выпитое, выкуренное и прочие-прочие излишества, отложилось неизгладимой печатью на красивой в прошлом мордашке, на которую в данный момент был наложен толстый слой грима. Полные крупные губы, наведенные ярко-красной помадой, почти не выпускали изо рта сигарету, и выпивала она наравне с мужчинами.

— Жанна, — устало произнесла новая Сашкина подруга, и больше за весь вечер почти ничего не сказала, а вместо неё без умолку трепался возлюбленный. Афанасьев под разговор выгрузил содержимое продуктового баула (порадовал друга, ведь в городе и гарнизоне — было ещё безденежно и оттого довольно голодно), завалил стол солёными и маринованными грибами, солёной и вяленой рыбой, икрой, салом, копчёным мясом и прочими дарами Сибири и Дальнего Востока.

— Ты такой водки не видел! — похвалился Сашка голландским напитком, и водрузил в центр стола литровую бутылку, названную в честь австрийского императора и с его портретом на этикетке. — Сейчас оценишь продукт…

— У нас с этим добром нынче проблем нет, не то, что раньше при Советах! Надо только добежать до ларька, — отмахнулся Эдик. — С тобой ведь литром не обойдёшься…

— Ну как тебе Жанна? — спросил Саня, когда друзья пошли в ларёк за водкой и сигаретами. — Скажи, что хороша!

— Ну, хороша…

— А без ну?

— Не мне с ней спать. Признайся честно, сколько ей лет?

— Тридцать шесть… тридцать семь или тридцать восемь… Её дочке исполнилось семнадцать, потом надо будет уточнить, да всё как-то неудобно…

— Потом будет поздно, — усмехнулся Громобоев. — А тебе сколько стукнуло?

— Двадцать девять… и что с того?

Эдик покрутил пальцем у виска и вздохнул.

— Мне ничего, а вот тебе… Тебе бы лучше её дочку посватать, чем саму Жанну! Маманя знает о ней? В курсе?

— Приблизительно… Отвезешь нас утром в посёлок?

— У меня есть выбор? Конечно, отвезу, недавно купил «Жигулёнка». Если машинёшка заведётся. Аккумулятор — дрянь…

Вернулись, немного поговорили и спать. Голландский напиток в тот вечер не попробовали, обошлись ларёчным «Распутиным».

«Жигулёнок» не подвёл, завёлся, и они рванули с утра пораньше, чтобы Громобоев мог успеть вернуться в часть до построения. Жанна мирно посапывала, полулёжа на заднем сиденье, а Афоня вновь много болтал, с гордостью рассказывал, как побил предыдущего мужа-комбрига, как увёл пассию из дому, о новой дочке, с которой они уже подружились, о службе, об охоте и рыбалке. Эдуард торопился, и под болтовню проскочил знак с ограничением скорости, с поста им наперерез побежал, помахивая жезлом толстозадый милиционер. Громобоев начал притормаживать, но Афанасьев опустил стекло и громко заорал:

— Серёга, ослеп? Это я — Афоня! Уйди с дороги, не мешайся!

Милиционер растерялся, и замер на месте, но признал земляка и машину задерживать не стал. Вскоре они благополучно домчали до Сашкиного родного дома. На подъезде к посёлку молодые занервничали и в конце пути почти беспрестанно курили.

— Твоя маман меня прогонит и на порог не пустит, — переживала Жанна, — наверняка скажет — разлучница приехала.

— У меня замечательная мама, не бойся, — успокаивал её и себя Афоня.

Сашкина мама их не прогнала, обняла сына и его новую женщину, явно смирившись с выбором сына. Или сделала вид. Обратно Эдик уехал один. А как-то под вечер, примерно через десять дней счастливые Сашка и Жанна заскочили за оставленными вещами.

— Утром закинешь нас на вокзал? Отпуск уже кончился.

— О чём разговор… конечно…

— Пить будешь? — Афанасьев водрузил на стол свою обычную литровую дозу. — Сам я пас, если честно, нет сил…

Громобоев тоже отказался, ведь с утра предстояло сесть за руль. В семь утра он подогнал авто к подъезду, посигналил и с ветерком доставил приятеля и его сожительницу прямо к поезду.

— Жди через год! — пообещал Афоня. — Приедем, погостим пару дней, а то всё на бегу, да в суете и не поговорить по душам…

— Ловлю на слове, — усмехнулся Эдик, — только за это время опять жену не смени…

Когда вечером после окончания рабочего дня Эдик поставил машину в гараж и пришёл домой, то решил наконец-то попробовать разрекламированную голландскую водку. Но его ждал сюрприз.

— А пить нечего, — развела жена растерянно руками.

— Как это нечего! — рассердился Громобоев. — Когда я утром в гараж поехал — литр на столе стоял!

— Мало ли что в шесть утра у вас мужиков когда-то стояло… Гости с подъема едва глаза продрали, закурили по сигаретке, жахнули по стакану, и снова закурили. В общем, закусили всё той же курятиной! Потом допили оставшееся питьё, тут и ты подъехал… Я чуть дара речи не лишилась! Ладно, твой Афанасьев, он здоровый мужик, но она-то женщина. Уверена, бурная жизнь твоему приятелю обеспечена…

— Да-а-а… — только и нашелся, что сказать Эдик.

Больше Громобоев живым Афанасьева не видел, а только в гробу, на похоронах (новая жена высосала всё здоровье, сама пила и загубила парня алкоголем, и даже похороны прошли без неё). В последний путь Афоню провожали всей родной деревней, там, на похоронах Эдуард свиделся с его бывшей женой Татьяной и познакомился с подросшим Сашкиным сыном. Всплакнули вместе, погоревали, повспоминали. А ведь Афанасьеву в тот год исполнилось всего лишь тридцать три, но у него уже болели желудок и печень, отказала поджелудочная (да и врачи в госпитале поставили неверный диагноз — воспаление лёгких). Сгубила проклятая водка! Эх, какой замечательный парень скончался в расцвете сил…

Глава 12. Талон на TV

Как уже было сказано ранее, некоторое время, покутив и покуролесив, Эдик вернулся к прежней жене и его простили и приняли. Возвращение далось трудно морально и психологически. Первые недели прошли с упреками, слезами, рыданиями. Особенно в постели некоторое время было неуютно, успели отвыкнуть друг от друга. Эдуард в первый раз зажмурился, сжал зубы и заставил себя исполнить супружеский долг, но затем притёрлись и дело пошло полегче.