Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Владелец конечно мог, если хотел, не пользоваться своим правом собственности; но этим не изменялось основное правило, что никакие взаимные обязательства не могут существовать между господином и рабом, а этот последний не мог получить в общине прав гостя и, еще менее, гражданина. Поэтому отпущение рабов могло первоначально носить лишь фактический, но не юридический характер, и владелец никогда не лишался права снова обходиться с вольноотпущенником как со своим рабом. Но из этого правила стали делать отступления в тех случаях, когда владелец обязывался предоставить своему рабу свободу не только перед этим рабом, но и перед общиной. Особой юридической формы для такого обязательства установлено не было, что и служит лучшим доказательством того, что первоначально вовсе не было никакого отпущения рабов на волю, но можно было достигать той же цели другими законными путями — путем завещания, тяжбы и ценза. Если владелец объявил раба свободным при совершении завещания перед народным собранием, или если он дозволил своему рабу предъявить против него в суде иск о свободе, или если он позволил рабу внести свое имя в список ценза, то хотя вольноотпущенник и не считался гражданином, но считался независимым как от своего прежнего господина, так и от его наследников и сначала поступал в число клиентов, а впоследствии в число плебеев. Освобождение сына было сопряжено с еще большими затруднениями, нежели освобождение раба, по той причине, что связь владельца с его рабом была делом случайности и потому могла быть добровольно разорвана, между тем как отец всегда оставался отцом для своего сына. Поэтому, чтобы освободиться из-под отцовской власти, сыновьям впоследствии приходилось сначала поступать в рабство и потом освобождаться из рабской зависимости; но в ту эпоху, о которой теперь идет речь, вообще еще не было никакой эмансипации.

По этим законам жили в Риме граждане и клиенты, среди которых, сколько нам известно, с самого начала существовало полное равенство в их частных правах. Напротив того, иностранец, если он не поступал под защиту какого-нибудь римского патрона и не жил в качестве его клиента, был бесправен как лично, так и по отношению к своему имуществу. Все, что римский гражданин отбирал у него, считалось так же законно приобретенным, как и взятая с морского берега никому не принадлежащая раковина; только в том случае если римский гражданин приобретал землю, находящуюся вне римских границ, он мог быть ее фактическим владельцем, но не считался ее законным собственником, потому что расширять границы общины отдельный гражданин не имел права. Не так было во время войны: все движимое и недвижимое имущество, какое приобретал солдат, сражавшийся в рядах армии, доставалось не ему, а государству, от которого, стало быть, и в этом случае зависело передвинуть границу вперед или назад. Исключения из этих общих правил возникали вследствие особых государственных договоров, предоставлявших внутри римской общины особые права членам чужих общин. Так, прежде всего вечный союз между Римом и Лациумом признавал законную силу всех договоров, заключенных между римлянами и латинами, и вместе с тем устанавливал для них ускоренный способ гражданского процесса через присяжных «восстановителей» (reciperatores); наперекор римскому обыкновению возлагать решение всех тяжб только на одного судью этот суд состоял из многих лиц и в нечетном числе и представлял нечто вроде коммерческого и ярмарочного суда, состоявшего из судей обеих наций и одного председателя. Они разбирали дело в том месте, где был заключен договор, и были обязаны окончить разбирательство не более чем через десять дней. Формы, внутри которых вращались отношения между римлянами и латинами, конечно были общими для всех и точно такими, какие были установлены для сношений между патрициями и плебеями, так как манципация и заемное обязательство (nexum) первоначально были не формальными актами, а наглядными выражениями тех юридических понятий, которые господствовали по крайней мере повсюду, где был в употреблении латинский язык. Иначе и в другой форме велись сношения с заграничными странами. Как кажется, еще в раннюю пору были заключены с церитами и с другими дружественными народами договоры о торговых сношениях и юридических порядках, и было положено основание тому международному частному праву (ius gentium), которое мало-помалу развилось в Риме рядом с его гражданским правом. Это развитие правовых отношений оставило после себя следы в замечательном установлении так называемой «передачи» (mutuum от mutare, как dividuus от dividere) — такой формы займа, которая не заключалась, как nexum, в ясно выраженном перед свидетелями признании долга со стороны должника, а состояла в простой передаче денег из рук в руки и, очевидно, была обязана своим происхождением торговле с иноземцами, между тем как nexum возникло из долговых сношений между туземцами. Поэтому достойно внимания и то, что это слово встречается в сицилийско-греческом языке в форме μοῖτον, с чем находится в связи и воспроизведение латинского carcer в сицилийском καρκαρον. Так как языкознание не позволяет сомневаться в том, что оба эти слова были по своему происхождению латинскими, то их появление в сицилийском местном наречии служит веским доказательством таких частых сношений латинских мореплавателей с жителями Сицилии, которые нередко заставляли этих мореплавателей занимать у туземцев деньги и подвергаться общему во всех древних законодательствах последствию неуплаты долга — тюремному заключению. Напротив того, название сиракузской тюрьмы «каменоломня», или λατομὶαι, было издревле перенесено на расширенную римскую государственную тюрьму — lautumiae.

Все эти постановления в сущности были древнейшей кодификацией обычного римского права, состоявшейся лет через пятьдесят после упразднения царской власти, а их существование в эпоху царей, если и может быть оспариваемо в некоторых отдельных пунктах, не подлежит сомнению в целом; в своей совокупности они представляют нам законодательство уже сильно развившегося земледельческого и торгового города — законодательство, отличавшееся и своим либеральным направлением, и своею строгою последовательностью. Здесь уже совершенно исчезли условные символические формы, какие встречаются, например, в германском законодательстве. Не подлежит сомнению, что такие формы когда-то были в употреблении и у италиков; ясным доказательством этого служат, например, форма домового обыска, при котором следователь, и по римскому и по германскому обычаю, должен был находиться без верхнего платья, в одной рубашке, и в особенности та очень древняя латинская формула для объявления войны, в которой встречаются два символа, бывшие в употреблении во всяком случае также у кельтов и у германцев, — «чистая трава» (herba pura, на языке франков — chrene chruda) как символ родной земли и опаленный огнем, покрытый кровью жезл как знак начала войны. Но за немногими исключениями, в которых исконные обычаи охраняются из религиозных мотивов (сюда принадлежат как объявление войны коллегией фециалов, так особенно и конфарреация), римское право, насколько оно нам известно, решительно и принципиально отвергает символ в его принципе и во всех случаях требует не более и не менее как полного и ясного выражения воли. Передача имущества, вызов к свидетельским показаниям и бракосочетание считаются совершенными, как только обе стороны ясно выразили свою волю; хотя и сохранилось обыкновение передавать имущество в руки нового собственника, дергать за ухо приглашенного в свидетели, покрывать голову новобрачной и вводить ее с торжественной процессией в дом мужа, но уже по самому древнему римскому законодательству все эти старинные обыкновения не имели никакого юридического значения. Подобно тому как из римской религии были отброшены все аллегории и вместе с тем всякие виды олицетворения, и из римского законодательства были отброшены все символы. Вместе с этим были совершенно устранены те более древние порядки, которые мы находим как в эллинских, так и в германских учреждениях и при которых общинная власть еще боролась с авторитетом поглощенных общиной более мелких родовых и окружных союзов; мы уже не находим внутри государства никаких дозволенных законом союзов, которые восполняли бы недостаточную государственную помощь, служа поддержкой один для другого, — не находим ни резких следов кровавой мести, ни стесняющей волю отдельного лица семейной собственности. Однако все это конечно когда-то существовало и у италиков, а следы таких порядков еще можно найти в некоторых отдельных богослужебных постановлениях, как например в обязанности невольного убийцы приносить козла отпущения ближайшим родственникам убитого; но уже в том древнейшем периоде римской истории, который мы в состоянии мысленно обозреть, все это было давно пережитым моментом. Хотя и род, и семья по-прежнему существовали в римской общине, но они так же мало стесняли и идеальное и реальное полновластие государства в государственной сфере, как и та свобода, которую государство предоставляло и обеспечивало гражданам. Коренным основанием права повсюду является государство; свобода — не что иное, как другое выражение для обозначения прав гражданства в их самом широком значении; всякая собственность основана на ясно выраженной или подразумеваемой передаче ее от общины отдельному лицу; договор имеет силу только после того, как община засвидетельствовала его через своих представителей; завещание действительно только в том случае, если оно было утверждено общиной. Сфера публичного права и сфера частного права резко отграничены одна от другой: преступление против государства подвергает виновного непосредственно государственному суду и всегда влечет за собою смертную казнь; преступление против согражданина или против гостя заглаживается прежде всего путем соглашения посредством пени или посредством удовлетворения обиженного; оно никогда не наказывается смертью и в худшем случае влечет за собою утрату свободы. Здесь идут рука об руку, с одной стороны, самый широкий либерализм во всем, что касается свободы сношений, с другой стороны, самый строгий способ взысканий — точь-в-точь как в современных торговых государствах рядом с всеобщим правом обязываться векселями существует самый строгий порядок взыскания по таким обязательствам. Гражданин и клиент стоят — в том, что касается деловых сношений, — совершенно на равной ноге; государственные договоры предоставляют и гостям широкую равноправность; женщины поставлены по правоспособности совершенно наравне с мужчинами, хотя и стеснены в своей дееспособности; даже только что достигший совершеннолетия юноша получает самое широкое право распоряжаться своей собственностью, и вообще всякий, кто вправе располагать самим собою, так же полновластен в своей сфере, как полновластно государство в сфере общественной. В особенности характерна в этом отношении кредитная система: кредита под залог земельной собственности вовсе не существует, но вместо ипотечного долга сразу является то, чем в наше время оканчивается ипотечный процесс, — переход собственности от должника к кредитору; напротив того, личный кредит гарантирован самым широким — чтобы не сказать не в меру широким — образом, так как законодатель дает кредитору право поступить с неоплатным должником как с вором, и то, что Шейлок выговаривает себе, полуиздеваясь у своего смертельного врага, дается здесь каждому должнику законодателем со всею законодательною серьезностью, даже пункт об излишне отрезанном оговорен более тщательно, чем у шекспировского еврея. Законодатель не мог более ясно выразить своего намерения соединить свободное от долгов земледельческое хозяйство с коммерческим кредитом и преследовать с беспощадной энергией всякую мнимую собственность и всякое нарушение данного слова. Если мы примем, сверх того, в соображение, что за всеми латинами было рано признано право выбирать постоянное местожительство и что так же рано была признана законность гражданских браков, то мы придем к убеждению, что это государство, требовавшее столь многого от своих граждан и дошедшее в понятии и подчиненности частных лиц целому так далеко, как никакое другое и до и после него, поступило так и могло так поступать только потому, что ниспровергло все преграды для сношений между людьми и в такой же степени сняло оковы со свободы, как и ограничило ее. И в тех случаях, когда римское законодательство что-либо разрешает, и в тех, когда оно что-либо воспрещает, оно всегда выражается без оговорок: если не имевший законного защитника чужеземец находился в положении дикого зверя, которого мог травить всякий, кто пожелает, то гость стоял зато на равной ноге с гражданином; договор обыкновенно не давал никакого права на предъявление иска, но в случае признания прав кредитора этот договор был так всесилен, что бедняк нигде не находил спасения, ни с чьей стороны не вызывал человеколюбивой и справедливой снисходительности, как будто бы законодатель находил наслаждение в том, что повсюду окружал себя самыми резкими противоречиями, выводил из принципов самые крайние последствия и насильственно навязывал даже самым тупоумным людям убеждение, что понятие о праве то же, что понятие о тирании. Римлянину были незнакомы те поэтические формы и та приятная наглядность, которые так привлекательны в германских уложениях; в его праве все ясно и точно, нет никаких символов и нет никаких лишних постановлений. Эти законы не жестоки; все необходимое совершается без сложных деталей, даже смертная казнь; что свободного человека нельзя подвергать пытке — это основное положение римского права, к которому другие народы должны были стремиться в течение тысячелетий. Но это право было ужасно своей неумолимой строгостью, которая даже не смягчалась гуманной практикой, так как это было народное право: ужаснее свинцовых крыш и застенков было то погребение заживо, которое совершалось на глазах бедняков в долговых башнях зажиточных людей. Но в том-то и заключалось величие Рима, что в нем народ сам себе создал и сам на себе вынес такое законодательство, в котором господствовали и до сих пор еще господствуют без всякого искажения и без всякого смягчения вечные принципы свободы и зависимости, собственности и законности.