Джентльмены - Клас Эстергрен

Под горечью и упреками скрывалась мысль о том, что той весной с Генри произошло нечто более важное, чем с Мод, — не в кабинете абортария, а у него внутри. Генри казалось, что он больше ничего не хочет от жизни, что бы это ни означало.

Тот вечер, когда они должны были отметить год знакомства, а Мод вместо этого рассказала, что собирается сделать аборт, закончился тем, что оскорбленный Генри ушел, хлопнув дверью, и пустился бродить по городу, как персонаж Достоевского. Мысли беспорядочно сновали в голове, и Генри почти смирился с поражением, но не хотел сдаваться окончательно. Необходимо было направить эту, на первый взгляд, неуправляемую энергию в какое-то русло, но покаяния было мало, попросить прощения у Виллиса и вновь окунуться с головой в усиленные тренировки в спортклубе «Европа» — этого было тоже недостаточно. Генри принялся за B. C. Мысленно поместив это божественно красивое лицо на мешок с песком, он месил его до неузнаваемости. Для Генри B. C. был воплощением находчивости и предприимчивости, благодаря которым процветала промышленность королевства Швеция, и которому вскоре предстояло стать одним из первых лиц в государстве. Во что тогда превратится Мод? Будет ли она вечно прогуливаться по салонам, небрежно потягивая сухой мартини и пожирая взглядом вожделеющих ее, поклоняющихся ее вечной молодости юношей?

Если в этом деле и были замешаны тайные силы зла, то звали их Вильгельм Стернер. Именно он повел себя крайне безответственно. Когда у Генри, наконец, появился шанс доказать, что он не шут, способный позаботиться лишь о себе, да и то с трудом, этот шанс у него отняли. Крошечный зародыш пристойной жизни исчез в канализационных трубах клиники с задернутыми шторами.

Инициалы «B. C.» превратились в заклинание, мистическую анаграмму, тайный код, предостережение. Генри не звонил Мод несколько дней, и она не искала его. Она почти все время спала, приходя в себя после медицинского вмешательства. А Генри тем временем обитал в подъезде напротив. Он и сам не знал, как очутился в этом полумраке, запахе макулатуры и кухонной копоти. Подобно некоторым убийцам и прочим преступникам, которые, по их собственному утверждению, словно обретают новое сознание после содеянного, Генри будто заново открыл себя в этом подъезде. Он не мог объяснить ни как он попал туда, ни почему. Он прислушивался к собственному дыханию, к биению своего сердца, словно вновь обретая друга детства или незнакомого брата.

Кое-кто выходил из подъезда Мод, но все эти люди не заслуживали особого внимания. Около девяти вечера, в густых весенних сумерках, из дверей парадного вышел B. C. Генри сразу узнал его, хотя прежде видел лишь на снимке. Как только В. С. зашагал по улице, Генри вышел из укрытия и последовал за ним. Он хотел подобраться ближе, увидеть, как будет двигаться этот человек, чем он займется, проведя пару часов у Мод.

Походка В. С. была легкой и упругой. На нем были темно-синее пальто, шляпа с довольно широкими полями и легкие ботинки, вероятно, итальянские. Он был очень элегантен и легко перешагивал через сугробы, еще не растаявшие до конца. Приближаясь к улице Биргер Ярлсгатан, В. С. закурил. Огонек осветил его лицо, и Генри вспомнил о бесчисленных серебряных зажигалках с инициалами В. С., которые он относил в ломбард. И не надоест ему покупать новые, подумал Генри.

В. С. перешел площадь Энгельбректсплан, дошел до Стуреплан и скрылся в баре «Стурехоф» — или пабе, как его называли на английский манер. Генри немного постоял на морозе, но утомился и отправился домой. Ему не хватило бы ни денег, ни смелости, чтобы войти.

На третий вечер слежка стала входить у него в привычку. Генри-сыщик обзавелся повадками настоящего детектива. Он выскользнул из подъезда напротив дома Мод, чтобы отправиться по следу В. С., и даже насвистывал «Путти-путти», спрятав руки в карманы и расстегнув пальто, а однажды едва не бросился к В. С., чтобы дать тому прикурить от его же собственной зажигалки, но вовремя одумался.

На этот раз Генри собрал волю в кулак и зашел в «Стурехоф» вслед за своей жертвой. Ему даже досталось место рядом с преследуемым у стойки бара, и лишь в эту минуту Генри почувствовал возбуждение, подобное тому, которое ослепляет охотничью собаку. Ему пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы усидеть на месте и не наброситься на соседа, вцепившись ему в горло и сжав до треска хрящей. Генри уставился на бутылки в баре, стараясь дышать как можно глубже. Он пытался уловить запах В. С. — был ли это запах Мод, запах туалетной воды, которая стояла в ее ванной, — но ничего не чувствовал.

В. С. достал сигарету, и Генри немедленно последовал его примеру.

— Огонька? — Генри протянул В. С. его же собственную зажигалку.

— Благодарю, — отозвался тот. — «Гиннесс», — обратился В. С. к бармену.

— Пожалуйста. Вам?

— То же самое, — ответил Генри, не зная, что такое «Гиннесс».

Генри рассматривал отражение В. С. в зеркале бара. Тот был именно таким, как полагается, то есть очень привлекательным. Легкие, пружинистые движения сочетались с массивностью и силой. Генри предположил, что именно это Мод называет весомым преимуществом опытного мужчины.

В. С. рассеянно листал вечернюю газету, которую он только что достал из кармана. Заметив репортаж о чемпионате Швеции по твисту, который проходил в «Нален», он рассмеялся.

— Что ж, придется, видимо, научиться танцевать твист, чтобы не отставать, — произнес он, ни к кому не обращаясь.

— Твист и ломаного гроша не стоит, — пробормотал Генри.

— Я думал, что нынче вся молодежь танцует твист, — сказал В. С.

— Ненавижу танцы, — отозвался Генри.

В. С. снова рассмеялся и пристально посмотрел на Генри, словно его осенила какая-то мысль. Генри разволновался и стал вспоминать, нет ли у Мод его фотографии — но усомнился. Его не могли узнать. Дело было в каменном взгляде В. С., от которого невозможно было уклониться. Впрочем, в этом взгляде не было откровенного зла — скорее, некоторое любопытство, участливый интерес. Возможно, именно этот взгляд обеспечивал ему успех и в бизнесе, и среди женщин.

Лучистый взгляд антагониста лишил Генри изрядной доли агрессии. Впрочем, возможно, дело было в крепком, темном ирландском зелье, которое и туманило мозг, и смягчало восприятие. Как бы то ни было, у стойки бара Генри сидел тихо и смирно. Он больше не боялся того, что мог сделать прежде. За вторым «Гиннессом» Генри заговорил с В. С. о весне и погоде; они представились друг другу.

— Вильгельм Стернер, — корректно произнес В. С.

— Петер Морен, — протянул руку Генри.

Бдительный взгляд лжеца Генри не обнаружил ни малейшего намека на подозрительность в реакции собеседника. Любое проявление настороженности заставило бы Генри поджать хвост, но В. С. отлично играл свою роль, как и положено истинному дипломату и ученику Валленберга. Позже — вспоминая эту историю и рассказывая ее мне — Генри недоумевал, как этот человек, столь холодно и расчетливо подыгрывавший Генри в баре, мог испытывать щемящий страх смерти, как о том сообщала Мод. В. С. казался наиболее психически устойчивым из всех бизнесменов.

— Угостить тебя пивом? — предложил В. С.

— С удовольствием, — согласился Генри. — У меня плохо с деньгами.

— А у меня хорошо, — отозвался В. С., заказывая еще два «Гиннесса».

После очередного глотка В. С. спросил Генри, чем тот занимается. Генри сочинил историю о плотнике: ему доводилось подрабатывать летом на стройке, и эта профессия была ему знакома. В. С. слушал с интересом и, разумеется, проявлял осведомленность. Он неплохо ориентировался в вопросах строительства, и собеседники сошлись во мнении, что строители не напрасно смотрят в будущее с надеждой, ибо в центре Стокгольма многое идет под снос.

Генри и В. С. одну за другой меняли темы, и Генри незаметно для себя самого оказался в тупике, в который его привычно и ловко завел бизнесмен в пальто и с «люгером» наизготовку.

— Мне пора, Генри, — внезапно произнес В. С., соскальзывая с барного стула. — Но я предлагаю встретиться у Мод завтра вечером. Нам есть о чем поговорить. Не правда ли?

Не успел Генри как следует вникнуть в смысл услышанного, как В. С. исчез, оставив его наедине со стыдом, изумлением и безграничным страхом. Теперь и речи не шло об «esprit d'escalier». Генри был в панике.

Рассказывают, что легендарный граф-воитель Мольтке смеялся лишь дважды в жизни: когда умерла его теща и когда он во время торжественного визита увидел крепость в Ваксхольме — Оскар-Фредриксборг.

Это была одна из любимых историй Генри, и рассказывал он ее более развернуто, чем я. Слушать рассказы Генри о службе в армии довольно скучно, и я избавлю вас от этого удовольствия.

Самому же Генри было не до смеха, когда он августовским днем шестьдесят второго года потел под палящими лучами солнца во дворе укрепления. Знаменосцы маршировали, вытянувшись по струнке, пыль клубилась в солнечных лучах, барабанная дробь отзывалась взрывной волной, отражаясь от стен крепости, командир орал во всю глотку, и вся честная компания, состоящая из егерей и артиллеристов, стояла по стойке смирно.