Враг за Гималаями - Юрий Брайдер

— Про душу свою ты лучше хрюшке казанской расскажи! Нашлись мне тут, понимаешь, душеведы вшивые! Я вот сейчас багром вас огрею! — Лукошников кивнул на полностью укомплектованный пожарный щит, находившийся за его спиной.

Туг Кондаков незаметно толкнул Донцова локтем в бок — уступи, дескать, инициативу мне. Между двумя ветеранами состоялся следующий обмен любезностями.

— Как вас по имени-отчеству? — поинтересовался Кондаков.

— Асфальт Тротуарович, — охотно ответил Лукошников.

— Очень приятно. Я тогда с вашего разрешения буду Уксусом Хреновичем. Давай-ка, земляк, перестанем друг на друга бочки катить.

— Не я первый начал. Ворвались, понимаешь, как к себе домой… А я так привык — с культурными людьми по-культурному, с хамами по-хамски, — в устах Лукошникова это признание можно было расценивать, как акт доброй воли.

— Наше вам глубокое извинение, если что не так. — Кондаков приподнял свой малахай. — Ошибки загладим… Службу скоро заканчиваем?

— Через полчаса, — Лукошников покосился на электронное табло, наряду со временем сообщавшее также и наружную температуру.

— Вот и прекрасно. Подвезем вас домой, заодно и поболтаем.

— На черном вороне, небось, подвезете?

— Как можно! На джипе «Гранд Чероки». С полным комфортом, эскортом и… йогуртом, — брякнул Кондаков, так и не подобравший подходящей рифмы.

— Подвезите, если делать нечего, — согласился уже немного отмякший Лукошников. — Только предупреждаю заранее, по дороге говорить не буду. Зайдем ко мне домой, тогда и поговорим.

— А если заодно по сто грамм сообразим? — предложил Кондаков.

— Крепче чая ничего не употребляю.

— Что так? Здоровье?

— Принципы. Отпил свое. Во как хватило. — Он провел ребром ладони по горлу. — Всего попробовал. И наливочки винной, и кровушки невинной.

Пока старики балагурили подобным образом. Донцов вышел наружу и из таксофона позвонил Цимбаларю, велев немедленно подъехать к дому Лукошникова. При пистолете и с наручниками.

Экс— дворник, которому было предоставлено почетное место на переднем сиденье, паче чаянья радушно поздоровался со своим бывшим шефом:

— Добрый вечер. Алексей Игнатьевич. На ментов, значит, ишачите'?

— Попросили, знаете ли… — стал неловко оправдываться Шкурдюк. — А мне как раз по пути оказалось.

— Ну-ну. — Лукошников стал трогать руками всякие цацки на панели управления. — Давно хочу у вас спросить… Это сколько же психов надо признать нормальными и сколько нормальных людей превратить в психов, чтобы собралось денет вот на такой броненосец?

— Машину я приобрел давным-давно, еще до работы в клинике. А вас попрошу впредь воздержаться от столь оскорбительных инсинуаций, — от возмущения голос Шкурдюка, и без того дефектный, стал вообще срываться.

— Не вижу здесь ничего оскорбительного, — возразил Лукошников. — У каждого свой источник дохода. Кто-то аборты вязальной спицей делает, кто-то мертвецов в морге гримирует, а кто-то на дурачках деньги кует. Профессор-то ваш, поди, не с зарплаты такую ряшку наел.

— Профессор Котяра — специалист международного класса. Светило в своей области. Он каждый год за океаном лекции читает.

— Скажите, пожалуйста! — удивился Лукошников. — Дураков, значит, и за океаном хватает.

— Беседовать с вами дальше в таком тоне я не намерен… Надеюсь, правоохранительные органы по достоинству оценят ваше вызывающее поведение.

Неизвестно, до чего бы они так договорились, но прямо по курсу замаячил дом Лукошникова, благодаря многочисленным архитектурным излишествам похожий на старый фрегат, навечно пришвартованный к пирсу. Заранее прибывший сюда Цимбаларь загнал служебное авто в укромное место, и теперь с независимым видом околачивался возле подъезда.

Пока Лукошников под присмотром Кондакова вызывал лифт, Донцов успел шепнуть коллеге пару слов — посматривай, дескать, чтобы старик ноги не сделал, только не забудь, что в таких домах имеется черный ход.

Скромная однокомнатная квартира Лукошникова напоминала монашескую келью — кровать заправлена серым больничным одеялом, абажур вырезан из бумаги, занавески на окне отсутствуют, вещей мало, и каждая из них занимает свое строго определенное место. О более или менее длительном присутствии здесь постороннего человека не могло быть и речи.

Но одно живое существо (кроме хозяина, конечно) в жилище все же имелось. На специальной жердочке, натопырив перья, сидел здоровущий, как селезень, ворон, возможно, один из тех, с которыми вел бесплодную борьбу Алексей Игнатьевич Шкурдюк.

Перехватив дотошный взгляд Донцова, Лукошников сказал с неоджиданной теплотой:

— Вот, сдружились… Самая неприхотливая тварь на свете. Собаку выгуливать надо, кошка есть просит, попугайчики сквозняка боятся. А этот в форточку влетает и вылетает. Жратву сам себе добывает. Не надоедает. Хочу еше научить его говорить. Хотя бы пару слов. Тогда будет полный порядок.

Поняв, очевидно, что разговор идет о ней, умная птица расправила крылья и хрипло прокаркала, угрожающе кивнув клювом в сторону Кондакова.

Что ни говори, а при всей своей внешней грубости Лукошников вызывал искреннее сочувствие. До какой же степени нужно было разочароваться в людях, чтобы выбрать себе в приятели ворона, существо не самое симпатичное, и отнюдь не компанейское.

Донцов уже собрался начать допрос по заранее приготовленному плану, но Кондаков легкой гримасой дал понять — не торопись, мол, сначала надо расположить человека к себе.

— А чем это таким секретным ваше бюро занимается? — начал он, как всегда, с вопросов для дела несущественных, но собеседника расслабляющих, вселяющих в него иллюзию собственной безопасности.

— Ерундой всякой. — Лукошников стал разливать по кружкам спитой, жиденький чай. — Методами спасения космических экипажей, когда иными средствами их спасти невозможно.

— Это что имеется в виду? Катапультирование?

— Катапультирование, — кивнул Лукошников. — Только не тела, а, грех говорить, души. Считается, что вся человеческая личность записана вот здесь с помощью электрических сигналов. — Он постучал себя по макушке. — И вот когда никакой надежды на спасение не остается, специальный аппарат эти сигналы спишет, как адаптер списывает звуки с пластинки, и пошлет их на приемник, расположенный неподалеку — на космодроме, скажем, или на самолете сопровождения. Про это даже в газетах писали. Хотя идея, конечно, спорная — но раз финансирование идет, почему бы и не попробовать.

— Выходит, человек погибает, а его сознание в этом приемнике будет жить. Одно, без тела?

— Тело потом можно будет подобрать. Хоть обезьянье, хоть дельфинье. Лишь бы серого вещества хватало. — Он вновь постучал себя по голове, отозвавшейся глухим, деревянным звуком. — Да и человеческие тела найдутся. Мало ли у нас олигофренов всяких. Но пока это все так — смелые замыслы. Дальше опытов на крысах дело не идет.

— Вот вы говорите — финансирование… А откуда оно, интересно, поступает? Денег ведь на самое насущное не хватает.

— Люди говорят, что из Америки, от национального управления по аэронавтике. Там на точно такую же работу в сто раз больше придется истратить. Где американцу лазер подавай, наши надфилем справляются. Они испытателям бешеные деньги платят, а наши все сами на себе проверяют. Экономический фактор, едреный корень.

— Что только на белом свете делается! — пригорюнился Кондаков. — Нет, даром это издевательство над естеством не пройдет. Отомстит природа за себя, отомстит.

— Ну и бес с ней, — махнул рукой разомлевший от чая Лукошников. — Меня к тому времени уже на свете не будет.

— А где же ваша семья? — Кондаков оглянулся по сторонам, словно собираясь обнаружить до поры до времени скрывающихся родственников хозяина.

— Не интересуюсь даже, — отрезам тот. — У них своя жизнь, у меня своя.

— Бобылем-то, поди, невесело жить. Ни тебе стакан воды подать, ни спинку потереть… Нашли бы себе симпатию. Одиноких женщин сейчас хватает. А за вас. наверное, любая пойдет. Непьющий, хозяйственный и с деньгами.

— Моя симпатия сейчас косу точит да саван штопает. И иных уже не предвидится.

— Не надо прибедняться, Аскольд Тихонович. — вмешался в разговор Донцов. — Говорят, захаживали вы к одной дамочке, и неоднократно. — Он назвал адрес квартиры Таисии Мироновны.

— Ты говори, да не заговаривайся. — Лукошников смерил Донцова тяжелым взглядом. — Не знаю я ни улицы этой, ни дома такого. Не знаю и знать не хочу. А если тебя интересует кто-то, так прямо и спроси, без экивоков.

— Так и быть. Спрашиваю прямо. Бывали ли вы когда-нибудь по указанному мной адресу?