Олесь Бузина. Расстрелянная правда - Александр Бобров

Яркий пример. Возвращаюсь из Франкфурта. Сдаю в аэропорту ручную кладь на контроль. Много этой клади! Целый рюкзачок типа школьного. Смотрю, вокруг моего рюкзачка переполох. Требуют церберы германские вынуть все содержимое. Что, думаю, они там такого нашли своей спецтехникой? О, дезодорант! Да, это действительно опасно! И в чем же дело? Что в моем дезодоранте противозаконного? Немцы объясняют: он содержит целых 125 мл, а разрешено провозить только 50! «It’s empty!» («Он пустой!») – объясняю им я и встряхиваю, показывая, что в дезике нет и 25 мл. Но немцу хоть кол на голове теши. Это такая тупая скотина, которая верит только тому, что написано – 125 мл, и хоть тресни! «Ладно, забирай, – говорю я ему, – души свои потные немецкие подмышки». Именно в этот момент я понял, почему наши дедушки расколотили их гроссфатеров, а не наоборот. Таких живущих только инструкциями идиотов просто нельзя было не расколотить.

В остальном Германия, скажу честно, не впечатлила. Даже пиво там намного хуже, чем в Чехии. Не говоря уже о кухне. Перечитывая потом мемуары Вертинского, я удивился, что его характеристика немецкого кулинарного мастерства так же актуальна сегодня, как и в 20-е годы, которые он описывал: «Еда в Германии необыкновенно тяжелая. Немецкие меню не блещут разнообразием. Главным блюдом в них является свинина. В любых сочетаниях, под разными соусами, будь то сосиски, колбасы, окорока, котлеты или просто зажаренная нога – но всегда свинина. Рыбы немцы не любят, зато картофель – их национальная еда. Его подают ко всякому блюду и в неограниченном количестве. Запивается все это неизмеримым количеством пива»…

Знаменитый русский певец жаловался, что, привыкнув к хорошей французской кухне, ничего не мог есть в Германии, кроме сосисок. Я, привыкнув к хорошей итальянской, тоже ничего там есть не мог, кроме тех же сосисок. По-моему, Германия вообще страна – на один перекус. Ее хорошо посещать проездом, проносясь в автомобиле из Польши во Францию или на юг в Италию. Остановился где-нибудь в придорожном кабачке, заказал «кляйнес бир» (маленькое пиво) с сосисками и вперед на гоночной скорости по автобану дальше – в места, где водятся устрицы и умеют готовить настоящие трамедзино и пасту!

Так раньше я и посещал всегда эту великую державу битых фюреров и мордатых кайзеров. Но в прошлом году дважды приходилось застревать в ней надолго. Первый раз летом – на Международном театральном фестивале в Висбадене. Во второй раз – осенью на Франкфуртской книжной ярмарке. В Висбадене я оказался вместе с киевским театром Русской драмы. Немцы сами выбрали его постановку пьесы «Солдатики». Она им понравилась славянской эмоциональностью. От себя добавлю, что это действительно замечательный спектакль, по достоинству попавший на фестиваль. Да и вообще актеры – веселый народ. С ними никогда не скучно. Ночью мы сотрясали Висбаден хоровым пением народных песен на семи языках, а от стука наших пивных кружек в городе даже было маленькое землетрясение, не замеченное сейсмологами только потому, что оно совпало с Чемпионатом Европы по футболу.

У нас был переводчик – немец Ральф, окончивший в конце 80-х Московский ГИТИС и глубоко прочувствовавший русскую культуру. Как-то мы сидели с ним возле Висбаденского государственного театра, пили пиво и беседовали о местных достопримечательностях. До Первой мировой Висбаден был модным курортом, куда съезжалась крутить рулетку аристократия со всей Европы. Поэтому в нем сохранилось роскошное казино размером с рейхстаг, помпезный вокзал и театр размером в две Киевские оперы (это на городишко, в котором и сегодня меньше 300 тысяч жителей!).

– У вас много памятников, Ральф, – заметил я, – возле собора стоит Вильгельм Оранский, вчера в парке на пробежке я встретил под елками бронзового Бисмарка…

– Да, там дальше есть еще памятник Адольфу, – тут Ральф виновато замялся, словно сказал что-то не то. – Но не тому Адольфу, о котором Вы, наверное, подумали, а другому – Адольфу Нассау – местному герцогу. Он правил тут в XIX веке.

Мы чокнулись, после чего я успокоил своего собеседника:

– Знаете, Ральф, а тому Адольфу тоже нужно поставить памятник. Нельзя же дискриминировать человека только за то, что он родился не немцем, а австрийцем.

Ральф оценил мою шутку. Мы понимающе засмеялись. Вообще же немецкое чувство юмора немножко иное. Чуть проще. В детстве в пионерлагере в Чехословакии я имел счастье лицезреть немецкие гонки на скорость с монетой, зажатой в заднице. Незабываемое зрелище! Оно происходило во время праздника, когда команды всех стран (а там отдыхали детишки из Польши, СССР, Венгрии и ГДР) стремились показать все лучшее, чему их научили. Это был немецкий день. День, так сказать, того лучшего, на что способен, по выражению Пушкина, «сумрачный германский гений». Но из памяти от него изгладилось все. Кроме единственного действительно выдающегося момента. Когда концертная программа достигла пика, немецкие пионеры выстроились на старте, а потом наперегонки, как кенгуру, поскакали к ведру – финальной точке забега. В жопе каждый держал по монетке – по какому-нибудь пфеннигу, наверное. Это была сложная задача – допрыгать и не выронить свое богатство. Но те, кому удавалось достичь заветного ведра, приседали над ним, как над унитазом, имитируя акт дефекации. Монетка со звоном ударялась о дно – ура! Задание партии выполнено. А вся публика радостно ржала.

В остальном немцы очень серьезные. Некоторые вещи до них вообще доходят с трудом. Два часа официальная представительница Висбаденского фестиваля выпытывала у меня, почему по статистике больше 50 процентов населения Украины называют своим родным языком украинский и те же больше 50 процентов требуют предоставить русскому языку статус государственного? И успокоилась только тогда, когда я объяснил ей все на образном примере:

– Представьте, что от Германии отделилась Бавария. Там снова сидит сумасшедший король, который запретил общенемецкий язык в государственных органах и требует, чтобы все разговаривали только на баварской «мове». Но население привыкло к немецкому и хочет, чтобы психопаты во власти уважали эту привычку.

– Но ведь баварский – это диалект немецкого! – воскликнула моя собеседница, с трудом представляя эту фантастическую картину.

– Видите ли, до революции украинский тоже считался диалектом русского. Но по политическим причинам его объявили языком. Хотя он отличается от русского меньше, чем баварский от хохдойч (литературного немецкого). Такая вот причина вашей статистики…

Но самой занятной встречей в Висбадене было явление украинского поэта Александра Ирванца – профессионального грантоеда, которого я знаю уже лет двенадцать. Грантоедство не пошло ему впрок. Бедный Ирванец остается таким же тощим, как глист, несмотря на все то количество грантов, которые он съел. (Впрочем, подозреваю, что внутри у него все-таки сидит настоящий глист – червь неудовлетворенных литературных амбиций). Ирванец синтезировался из вечернего воздуха возле пивной по соседству с тем же театром (о, классическое единство времени, действия и места, воспетое Буало!) и пришел в крайнее изумление, увидев меня. Ночью мы отправились гулять по Висбадену и спорить о литературе.