Личный демон. Книга 2 - Инесса Ципоркина

Большая бусина четок скользнула под пальцами, наполнив душу кипарисовой, кладбищенской печалью и бескрайним смирением, пригибающим голову вниз, к коленям. Нить розария прижалась к губам, шепчущим против воли «Фатимскую молитву»:[98]

Domine Jesu,Dimitte nobis debita nostra,Salva nos ab igne inferiori,Perduc in caelum omnes animas,Praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime idigent.Amen. [99]

Похоже, папесса Иоанна проникала в безбожную Катину суть все глубже, наполняя ее своей кротостью и готовностью отдаться под покровительство господне — так же, как сама Катя жаждала отдаться под покровительство Люцифера. Каждая из сторон влекла ее, антихриста, воплощение Анунит, к себе — и Катерина мучилась между ними, распятая.

Война или игра? А может быть, сговор ангелов ада и небес, как сказала Кате мать обмана, ее личный демон? В памяти всплыл рассказ о нападении на Цапфуэля двух дьяволов — один с длинным незапоминающимся именем, другой с коротким, но таким же незапоминающимся. Будь я собой прежней, усмехнулась Катя, следующие трое суток я бы провела, пытаясь припомнить, как их звали. Но сейчас со мной ты, Денница-младшая. Напомни мне, кто это был. Будь хорошей девочкой, хотя бы во чреве матери своей. Ладонь с кипарисными четками ложится на живот, заметно округлившийся, дитя сатаны вздрагивает, словно от щекотки, вскрикивает: Агалиарепт![100] Буэр![101] Правильно, моя всеведущая детка. Так их и звали: Агалиарепт и Буэр. Наносящий душевные раны и исцеляющий их. Адский вариант злого и доброго копа. Они предложили Цапфуэлю сделку, которая, на взгляд Наамы, не состоялась. И даже закончилась жестоким поединком. В ней ангел впервые обнажил меч за демона. Вот только… всё ли было таким, каким казалось?

Обмануть можно и саму мать обмана. Ты всего-навсего молодой демон, Наама, не тебе тягаться с древними хитроумными ангелами, многие из которых вдобавок безумны. Но безумие лишь изощряет их хитрость. Тысячелетия игры за наши души извратили саму идею добра и зла, уничтожили баррикады между сторонами, создали легионы двойных агентов, работающих то на одну армию, то на другую, а чаще всего — на самих себя. Между тем мы, наивные люди и демоны, упорно ищем в живой, переменчивой игре вечные и незыблемые устои, цитадели, за которые бьются чистые сердцем, непоколебимые в вере защитники.

В то время как ад и рай действуют заодно, предлагая ей, Кате, каждый со своей стороны: съешь яблочко! Или два. Яблочко созидания и яблочко разрушения. Предлагая Цапфуэлю: отдай нам своего раба, когда он дозреет до того, чтобы вообразить себя паладином Саграды. Предлагая Люциферу: отдай свою суженую, когда она испортится до кондиции Пута дель Дьябло. Предлагая, предлагая, предлагая…

Даруя выбор хозяина — рабам. Пусть им кажется, что они не на рынке рабов, не на гнилом помосте, продуваемом ветрами алчности и бесприютности, а в безопасном, тихом месте, где их голос звучит громче ветров за стеной. Пусть надеются, пусть верят, а потом пусть сами решают, что им делать со своей верой, когда у той выйдет срок годности.

Таков он, обжиг человеческих душ. Вся вселенная — всего лишь печь для обжига душ. И только белая глина не меняет при обжиге цвета своего, в печи белое становится еще белее. Но мир не может состоять из одной белизны. Значит, ты нужна мирозданию, тень моя, тень, плоская черная тварь, что корчится у моих ног.

Четки сползли на пол, в анфиладе комнат понтифика засела темнота. Папесса Иоанна спала и видела во сне Самайн, Кэт и Велиара.

Поле седой травы, целый окоем травы, гуляющей волнами, не помнящей ничьих следов — словно море, зовущее, чтобы его перешли посуху. Настоящее-то море не перейдешь, расступись перед тобой вода хоть сотню раз. Морское дно — провал на провале, скала на скале, топкая слизь на дне засасывает по колено, утягивая в скрытые под песком расселины… Врет легенда, написанная сухопутной крысой, не видавшей ничего, кроме мелководья. Может, и легенды о Самайне писали такие же вруны.

Из травы с фырканьем вспархивает птица, мечется рядом, не улетает далеко, подставляется: догоните, поймайте меня, слабую, раненую. Где-то рядом, под метровыми стеблями, тяжело клонящими головы, на высушенной в пыль земле — гнездо с поздним выводком. И три желторотых башки таращатся в небо сквозь зелень и золото. В небо, из которого приходят еда, любовь и смерть. Можно свистнуть Китти — чуткий львиный нос мигом отыщет мелких, покрытых жидким пухом птенцов. Какой-никакой, а все-таки обед для них троих… четверых.

— Зачем она тащится за нами? — рычит Пута дель Дьябло, оглядываясь на фигурку Ребекки, понуро бредущую далеко позади. Китти в унисон прокатывает небольшой камнепад где-то глубоко в глотке.

— Ей тоже из отцовского дома не выйти, — усмехается Велиар. — Шила-на-гиг после смерти хозяина сдвинула ножки.

Кэт представляет себе непристойное изваяние — крепко сжавшим колени, запечатывающим окна и двери. Дом Сорсье отныне недоступней любого форта и уж тем более — руин под названием де ля Рош и Орегон. Древние охранные амулеты не шутят, если их разбудить. Вот о чем постоянно забывают жертвы Мурмур: сила, рожденная до разума, не различает, во благо или во вред действует — она делает то, что должна. И ей плевать на последствия. Если бы вы знали, колдуны, сколь скверно то, что купили за свои души, смеется пиратка. И за души своих детей. И за души их детей, рожденных и нерожденных. Если дать Мурмур власть над прародителем, запасливый владыка нганга не преминет поглотить весь род.

Ишь, ползет следом, волочет по колдобинам ослабевшее смертное тело, надеясь из Рибки когда-нибудь снова переселиться в Сесила, заполучить обратно Кэт, а с нею — и какое-то зеркало, сокрытое, надо понимать, внутри Саграды…

Эби. Абигаэль. Дочка Священной Шлюхи и… черт знает, чья еще. Графа Солсбери? Велиара? Мурмур? Так низко ты не падала, даже будучи портовой девкой — чтобы у твоего ребенка было сразу трое отцов. Сучья твоя судьба, Кэти.

— Расскажи про зеркало, — требует Пута дель Дьябло, тяжело опускаясь прямо в траву, точно в прибой.

Милорд с кряхтением усаживается рядом. Следы от ремней за прошедший день налились королевским пурпуром, под глазами проступили тени, искусанные губы опухли и полопались красными болезненными трещинками. Пустяки для молодого сильного мужчины. Главное — жив. Если, конечно, тело, отданное дьяволу в бессрочную аренду, можно назвать живым.

— Зачем тебе знать это? — Еще увернуться пытается, адская морда.

— Из пустого любопытства, — язвит Кэт.

Граф Солсбери мотает головой, будто засыпающая кляча. По всему видать, насколько он измучен — не только плотью, но и тем, что заменяет Велиару душу.