Стрельцы - Константин Петрович Масальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вези! — закричал ямщику десятник, и вскоре телега, сопровождаемая стрельцами, выехала из села на большую дорогу. Толпа любопытных поселянок и мальчишек смотрела вслед за ними.
— Куда это, кумушка, его повезли? — спросила одна поселянка у другой.
— Знать, в Москву.
— Да зачем это? Как его веревками-то, бедного, скрутили!
— Видно, он из Нарышкиных али изменник какой. Взглянь, как скачут: пыль столбом!
— Жаль его, горемычного!
— И! что его жалеть, кумушка, поделом вору и мука!
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
С кем был! Куда меня закинула судьба!
Грибоедов.
Солнце уже закатилось, когда Бурмистрова привезли в Москву. Телега остановилась в Китай-городе близ Посольского двора, у большого дома, окруженного каменным забором.[36] Ворота отворились, и телега через обширный двор подъехала к крыльцу.
— У себя ли боярин? — спросил десятник вышедшего на крыльцо слугу.
— Дома. У него в гостях Иван Михайлович с крестным сыном.
— Скажи князю, что мы поймали зверя. Спроси: куда его посадить велит?
Слуга побежал в комнаты и, вскоре возвратясь, сказал десятнику, что боярин с гостями ужинает и велел тотчас представить ему пойманного. Четыре стрельца с обнаженными саблями и десятник ввели связанного Бурмистрова в столовую и остановились у дверей.
— Добро пожаловать! — сказал сидевший подле Милославского старик в боярском кафтане. Длинная седая борода, черные глаза, блиставшие из-под нахмуренных бровей, и лоб, покрытый морщинами, придавали лицу старика важность и суровость. Это был князь Иван Андреевич Хованский.
— Где ты поймал этого молодца? — спросил князь десятника.
— В селе Погорелове, верст за сорок от Москвы.
— Вот уж он куда успел лыжи направить! Нет, голубчик, хоть бы ты ушел на дно морское, так я бы тебя и там отыскал! Ну что, Иван Михайлович, — продолжал Хованский, обратясь к Милославскому, — умею я сдержать слово? Уж коли я обещаю что-нибудь другу, так непременно исполню!
— Спасибо тебе, князь! — сказал Милославский. — Постараюсь отплатить тебе услугу. Царевна Софья Алексеевна будет тебе очень благодарна.
— Что же с этим молодцом делать прикажешь? — спросил Хованский. — Я его отдаю тебе головою. Вчера я подарил тебе затравленного зайца, а сегодня Бурмистрова. Который зверь лучше?
— Оба хороши.
— Нет, батюшка, — возразил Лысков со злобною усмешкою, — последний зверь лучше. Пословица говорит: блудлив, как кошка, а труслив, как заяц. А Бурмистров похож и на зайца, и на кошку; стало быть, он зверь диковинный, какой-нибудь заморский кот.
Милославский и Хованский засмеялись.
— А знаешь ли, Сидор, другую пословицу: не все коту масленица, бывает и великий пост, — сказал Милославский. — И заморскому коту пришлось попоститься.
Бурмистров, слушая все эти насмешки, с трудом мог скрывать кипевшее в сердце негодование. Обнаружить свои чувства значило бы увеличить злобную радость торжествующих врагов; поэтому он решился с видом хладнокровия на все колкости не отвечать ни слова. Думая, что насмешки не достигают цели и не язвят Бурмистрова, Милославский, вдруг приняв на себя важный вид, спросил грозным голосом:
— Как смел ты украсть мою холопку? Отвечай, бездельник!
— Я не украл, а освободил несчастную девушку, закабаленную обманом.
Губы Милославского посинели и задрожали. Ударив кулаком по столу, он вскочил, хотел что-то сказать, но не мог ничего выговорить, задыхаясь от ярости. Даже Лысков испугался и облил себе бороду пивом из поднесенной им в то время ко рту серебряной кружки.
— И, полно, Иван Михайлович, гневаться! — сказал Хованский, встав из-за стола, взяв за руку и усаживая Милославского. — Пусть его полается! Собака лает, ветер носит. Дай срок: авось запоет другим голосом!
— Куда ты скрыл мою холопку? — вскричал Милославский. — Сейчас признавайся! Этим одним можешь спастись от ожидающей тебя казни!
— Никакие мучения и казни, — отвечал спокойно Бурмистров, — не испугают меня и не принудят открыть убежища Натальи.
— Отведите его на тюремный двор! — закричал Милославский. — Скажите, что я велел посадить его на цепь, за решетку! Я развяжу тебе язык!
Когда увели Бурмистрова, Милославский, обратясь к Лыскову, сказал:
— Напиши, Сидор, сегодня же доклад. Завтра утром поеду к царевне, буду просить ее, чтобы велела этому злодею и бунтовщику Бурмистрову отрубить голову!
— Не лучше ли, Иван Михайлович, — сказал Хованский, — отправить его в Соловецкий монастырь и велеть, чтобы отвели ему на всю жизнь келейку? Там под стенами, слыхал я, есть такие подвалы, что и поворотиться негде.
— Нет, Иван Андреевич, оттуда можно убежать. Да и на что долго его мучить? Лучше разом дело кончить.
Простясь с Хованским, Милославский и Лысков, сев в карету, отправились домой.
Через день, поздно вечером, Хованский получил следующую записку: «Боярин Иван Михайлович Милославский, по тайному указу, посылает к начальнику стрелецкого приказа, боярину князю Ивану Андреевичу Хованскому, тюремного сидельца,[37] стрелецкого пятисотенного Ваську Бурмистрова, которого за измену, многие его воровства и похвальбу смертным убийством велено казнить смертию. Так как завтра будет венчание обоих царей, то казнить его в эту же ночь, и не на площади, а где ты сам, князь, придумаешь. Июня 24 дня 7190 года».
В этой записке была вложена другая. В ней было сказано: «Постарайся, любезный друг Иван Андреевич, у Бурмистрова выведать: где скрывается беглая моя холопка? Если он это объявит, то казнить его погоди. Тогда я выпрошу ему помилование от смертной казни, и он будет только выслан из Москвы в какой-нибудь дальний город, на всегдашнее житье. Обе эти записки возврати мне, как в первый раз с тобою увидимся».
— А где тюремный сиделец? — спросил Хованский по прочтении записок, обратясь к присланному с ними гонцу.
— Стоит на дворе, с сторожами.
— Вели его привести сюда да позови ко мне моего дворецкого. Потом поезжай к боярину Ивану Михайловичу и скажи ему от меня, что все будет исполнено по его желанию.
Гонец вышел, и чрез несколько времени ввели скованного Бурмистрова в рабочую горницу князя.
— Идите домой! — сказал Хованский сторожам. — Тюремный сиделец останется здесь.
Оставшись наедине с Бурмистровым, князь спросил:
— Не был ли родня тебе покойный гость Петр Бурмистров?
— Я сын его, — отвечал Василий.
— Сын? Жаль, что не в батюшку ты пошел! Я был с ним знаком.
Хованский прошел несколько раз взад и вперед по комнате.
— Что приказать изволишь? — спросил вошедший дворецкий, Савельич, который, мимоходом сказать, отличался точностию в исполнении приказаний своего господина, добродушною физиономией, длинным носом, и способностию пить запоем две недели сряду, а иногда и более.
— Есть ли у меня в тюрьме порожнее место?
— Есть два, боярин. Одно в чулане, под
