Праведник. История о Рауле Валленберге, пропавшем герое Холокоста - Джон Бирман

Обладала ли Май фон Дардель сведениями, позволявшими ей надеяться, что Эрландер сможет вернуть Рауля, неясно, — во всяком случае, сбыться этому было не суждено. Сталинская эра канула в прошлое, домой на родину возвращались все новые тысячи заключенных — в основном немцев, среди которых было немало людей с репутацией военных преступников, — но Валленберга среди возвращавшихся не было.

Конечно, г-жа фон Дардель к тому времени, должно быть, уже не верила, что русские отпустят его. Она обращалась ранее лично к Хрущеву, но не получила ответа. «Вы сами — отец, вы должны понять мои чувства, — писала она ему, — и страдания, которые разрывают мне сердце. Всей душой прошу вас позволить сыну вернуться к его тоскующей старой матери». Она также писала жене Хрущева, Нине: «В горе я обращаюсь к вам, тоже матери, с просьбой помочь моему сыну вернуться домой на родину». И снова не получила ответа.

Когда Эрландер поднял вопрос о Валленберге при встрече с Хрущевым и другими, он получил ставший уже стандартным ответ; советские лидеры по-прежнему придерживались версии Вышинского (1947 год) о том, что Валленберга в Советском Союзе нет и никогда не было. Эрландер тем не менее продолжал настаивать и передал русским копии свидетельских показаний, по крохам собиравшихся в течение многих лет. Эрландер тщательно отобрал их, отсеяв показания свидетелей, которые имели друзей или родственников, находившихся за «железным занавесом», или другие материалы, которые — если бы русские вдруг решили их использовать — могли вызвать серьезные последствия для отдельных лиц. В любом случае предъявленного материала было достаточно, чтобы оценить дело prima facie [60]. В коммюнике, опубликованном 5 апреля, в конце визита, констатировалось, что русские согласны изучить полученные документы и, если бы Валленберг оказался в Советском Союзе, «естественно», позволить ему вернуться домой.

14 июля советский посол Родионов известил МИД Швеции, что результаты нового проводимого в Советском Союзе расследования могут быть «скоро получены». Прошло два месяца, но ответа не поступало. Шведы направили в Советский Союз письмо с резким напоминанием, в котором указывали, что прошло уже полгода после того, как советское руководство обещало им провести расследование, в котором были бы учтены новые, полученные ими от шведов свидетельские показания. Через два месяца шведы послали еще одно напоминание, в котором выражали «удивление и разочарование» тем, что советское обещание до сих пор не выполнено. Миновали еще два месяца. И вот наконец-то… шведы получили ответ. Послание, переданное им заместителем министра иностранных дел Андреем Громыко 6 февраля 1957 года, шведских чиновников ошеломило.

Опровергая все предыдущие заявления, русские признавали, что Валленберг был у них в заключении, но, к несчастью, по-видимому, умер десять лет назад в тюрьме на Лубянке. В тексте советского меморандума, опубликованного МИД Швеции на следующий день, говорилось о проведенной в архивах некоторых тюрем «полистовой проверке», в результате которой «был обнаружен документ, который есть основание рассматривать как имеющий отношение к Раулю Валленбергу». Документ был составлен в тюрьме на Лубянке и имел форму рукописного донесения, направленного бывшему министру государственной безопасности Виктору Абакумову полковником А. Л. Смольцовым, начальником санчасти этой тюрьмы.

В «рапорте» Смольцова, датированном 17 июля 1947, значится: «Докладываю, что известный Вам заключенный Валенберг (sic) сегодня ночью в камере внезапно скончался предположительно вследствие наступившего инфаркта миокарда. В связи с имеющимся от Вас распоряжением о личном наблюдении за Валенбергом прошу указания, кому поручить вскрытие трупа на предмет установления причины смерти». Той же рукой под текстом донесения написано: «Доложил лично Министру. Приказано труп кремировать без вскрытия. 17 июля. Смольцов».

Далее в советской ноте говорится: «Каких-либо других сведений документального или свидетельского характера обнаружить не удалось, тем более, что упомянутый выше Смольцов А. Л. умер 7 мая 1953 года. На основании вышеизложенного следует сделать заключение, что Рауль Валленберг умер в июле 1947 года».

Умер, что было весьма удобно, не только единственный свидетель, но также Абакумов, министр, которому было адресовано донесение. Вина за весь этот инцидент ложилась, следовательно, на него. «Можно считать несомненным, что последующее содержание Валленберга в заключении, а также неправильная информация о нем, дававшаяся некоторыми бывшими руководителями органов безопасности в МИД СССР в течение ряда лет, явились результатом преступной деятельности Абакумова. Как известно, в связи с совершенными им тяжкими преступлениями, Абакумов… был осужден и расстрелян по приговору Верховного Суда СССР» [61]. Меморандум заканчивался в примирительном тоне: «Советское Правительство искренне сожалеет по поводу случившегося и выражает свое глубокое соболезнование Правительству Швеции, а также родственникам Рауля Валленберга». Сраженное советской нотой, шведское правительство тем не менее немедленно обнародовало свой комментарий к ней, в котором выражалось «большое сожаление» в связи с тем, что она содержит «такую бедную информацию. Ничего не говорится в ней, в частности, о мотивах ареста Валленберга или о его судьбе в течение последующих лет. Мы надеемся, что, в случае обнаружения в Советском Союзе любых новых материалов по этому делу, нам немедленно их направят». Еще через неделю шведы предъявили Советам свой полновесный ответ в виде необычно резко сформулированной ноты, врученной Громыко 19 февраля шведским послом в Москве Рольфом Сульманом. «Шведское общественное мнение справедливо шокировало случившееся. Автократический образ действий советской службы безопасности, заключившей в тюрьму дипломата нейтрального государства и продержавшей его там в течение двух с половиной лет, не сообщая о том Советскому правительству и Министерству иностранных дел, сам по себе еще не является обстоятельством, освобождающим Советское правительство от ответственности. Выражая сожаление по поводу случившегося, Советское правительство тем самым признало свою ответственность за произошедшее». Более того, как утверждалось в ноте, советское правительство несомненно получило бы о Валленберге достоверную информацию, если бы оно «действительно провело все те тщательные расследования, которые, согласно его же неоднократным заверениям, оно проводило». В конце ноты выражалось сомнение в том, что вся документация о деле Валленберга, за исключением записки Смольцова, была «полностью уничтожена». Шведское правительство полагает, что в случае обнаружения каких-либо новых материалов, способных пролить свет на случившееся с Валленбергом, они будут ему направлены, и, кроме того, оставляет за собой право требовать от Советского Союза продолжения подобных расследований.

Помимо слишком удобного для советского правительства факта, что все, на кого можно было бы возложить вину за содеянное — вплоть до Берии и даже могущественного Сталина, нацарапавшего с помощью Седерблума имя Валленберга на листочке блокнота в решающий для судьбы шведского дипломата день в 1946 году, — были к этому моменту мертвы, меморандум Громыко можно считать недостоверным почти по всем пунктам. Странной, по меньшей мере, представляется сама указываемая в нем дата смерти Валленберга, случившейся через десять дней после того, как его видели в последний раз, и за десять дней до того, как всех заключенных, знавших о нем, вызвали на допрос и затем подвергли одиночному заключению. По-видимому, прозвучавшее ранее предостережение Рудольфа Филиппа о том, что судьям Верховного суда Швеции ни в коем случае не следует привлекать внимания к дате засвидетельствованного последнего появления Валленберга, было оправданным. Не менее странной выглядит и указанная в меморандуме причина смерти — инфаркт миокарда. Сердечный приступ у здорового мужчины в возрасте тридцати пяти лет, к тому же находившегося на тюремной диете, по мнению шведских специалистов, был весьма маловероятен. По-видимому, советские официальные лица лгали опять, как они все время лгали до этого. Но одно среди лжи могло оказаться истиной: к этому моменту Валленберг действительно мог быть мертв, пусть даже дата и причина смерти, указываемые русскими, были, самое меньшее, спорными. Тем не менее не прошло много времени, как обнаружившиеся новые сведения набросили тень сомнения и на это утверждение. Согласно появившейся новой версии, через некоторое время после июля 1947 года Валленберг был переведен из тюрьмы на Лубянке во Владимирскую тюрьму, расположенную милях в ста от Москвы, где его видели в середине 1950-х годов.

Сведения об этом, сообщенные с тем же желанием помочь следствию, которое проявляли до этого военнопленные, исходили, в частности, от швейцарского гражданина по имени Бруггер, проведшего в советских тюрьмах около десяти лет. Бруггер рассказал шведским следователям, что он разговаривал с Валленбергом при помощи тюремного кода, перестукиваясь с ним через стенку, разделявшую их камеры в госпитальном блоке 2-го корпуса Владимирской тюрьмы, в конце июля и в начале августа 1948 года. Швед представился ему как: «Валленберг, первый секретарь, шведская миссия, Будапешт, арестован в 1945 году». Валленберг просил Бруггера, если он когда-нибудь выйдет на свободу, пойти в любое шведское посольство или консульство и сообщить о состоявшемся с ним контакте. Другой человек, австриец, чье имя следователи, якобы из-за возможных в отношении его репрессий [62], раскрыть отказались, совершенно независимо от Бруггера утверждал, что в конце января или начале февраля 1955 года его поместили на одну ночь в камеру 2-го корпуса Владимирской тюрьмы, где уже сидел Валленберг. Валленберг рассказал ему, что он провел несколько лет в одиночном заключении, и просил австрийца, если тот будет выпущен на свободу, сообщить в любое шведское посольство об их встрече. «Если вы забудете мое имя, скажите им о шведе из Будапешта, и они поймут, кого вы имеете в виду». Когда начальник политчасти тюрьмы, зайдя утром в камеру, обнаружил в ней, кроме Валленберга, еще одно лицо, он немедленно приказал австрийца из нее перевести. Впоследствии, продолжал свои показания австриец, его предупреждали, чтобы он не говорил другим заключенным, что видел Валленберга, если он не хочет провести в тюрьме всю оставшуюся жизнь. Немец по имени Мулле, которого посадили во Владимирскую тюрьму в 1956 году, рассказал шведам, что встретил там грузина по имени Симон Гогиберидзе, который сидел во Владимире с 1945 года и, следовательно, считался знатоком всего, что там происходило; в частности, он знал обо всех видных сидевших в этой тюрьме заключенных. По его утверждению, Валленберг пробыл в одиночном заключении несколько лет. Гогиберидзе не мог сказать, содержался ли Валленберг в больничном блоке из-за плохого здоровья или для большей изоляции. Он рассказывал Мулле, что после визита в Советский Союз шведского премьер-министра в 1956 году офицер, заведовавший в тюрьме политчастью, заявил в связи с этим: «Искать Валленберга им придется долго». Подобную же информацию о Валленберге от того же самого заключенного, грузина Гогиберидзе, получил еще один немецкий военнопленный по имени Реекампф, сообщивший ее следователям совершенно независимо от других. И Мулле, и Реекампф, и другие бывшие заключенные из Владимирской тюрьмы отзывались о Гогиберидзе как о человеке надежном и честном. Показания заключенных вызвали новый поток представлений и меморандумов МИДа Швеции. Первая нота, от 9 февраля 1959 года, «призывает Советское правительство провести срочное расследование того, содержался ли Валленберг во Владимирской тюрьме или нет». В ответе, датируемом 6 марта того же года, русские «имеют честь констатировать», что новое расследование, предпринятое в связи с последним шведским запросом, показало, что указанная в ноте информация «не подтвердилась».