То был мой театр - Виталий Станцо

таганская десятилетка.

Сегодня зрители Таганки

по совокупности - поэты.

Но мне иное время помнится,

когда крылатей серафимов

ко мне в елоховскую комнатку

явился кожаный Любимов.

Та куртка чёрная была

с каким-то огненным подбоем,

как у кузнечика крыла.

Нам было молодо обоим.

"Всё, что театр накопил за 10 лет"

("Мастер и Маргарита")

То был бенефис таганского мастерства, таганской режиссуры, сценографии, актёрства. Трудным праздником стала работа над этим пятичасовым в первом варианте спектаклем. Самым длинным из всех таганских.

Почему же тогда говорю о том, что праздник этот был недолгим? Потому что, вопреки законам математики, плюс помноженный на плюс, мастерство на мастерство в результате дали минус! Потому что перемножились мода на роман и мода на мой Театр; совсем не та публика валом повалила на "Мастера", и актёрам без встречной реакции зала, без своего зрителя очень скоро невмоготу стало играть этот многотрудный спектакль. До того дошло, что 10 марта 1980 года, в день 40-летия смерти Михаила Афанасьевича Булгакова в афишах специально объявили старого "Доброго человека...". Чтобы публика была - своя и, пусть случайная, лишь бы не эти холеные, блатные, высокопоставленные баре с разряженными тупыми подругами...

Простим театру этот запланированный обман. Спектакль того стоил. В тот булгаковский день он шёл сочно и смачно, как на премьере. Но без премьерного избыточного нерва. Не было самолюбования, была точность и была отдача, по-тагански полная, безудержная.

С замыслом сделать спектакль по Булгакову Любимов носился долго. Упоминал о нем ещё в том давнем интервью 1973 года, что приведено выше. Метался из стороны в сторону: то к "Театральному роману", который ему так и не суждено было поставить в Москве, то к рассказам. Сыграл на телевидении Мольера - в постановке А.В.Эфроса по булгаковской "Кабале святош". И, пройдя все эти круги булгаковского наследия, вновь вернулся к "Мастеру".

Управление культуры возражало, денег на булгаковский спектакль не дали, в план не включили. И тогда созрел, окончательно сложился замысел, в чём-то авантюрный: делать новый спектакль, но существу, без затрат - в старых, оставшихся от других спектаклей декорациях, с традиционной уже таганской атрибутикой.

В режиссёрском сценарии нашлось место и темному занавесу из "Гамлета", и кубикам из спектакля "Послушайте!", и гигантскому маятнику из "Часа пик", и кузову грузовика из "Зорь". Блуждающие огоньки знаменитого бала при свечах уже блуждали по таганской сцене в спектакле о Маяковском, помост, на котором восседает в этой же сцене королева-Маргарита, заимствован из "Пугачёва"...

Труднее всего было с исполнителями. Каждый из лидеров многого хотел. Володе Высоцкому, к примеру, очень хотелось сыграть Воланда. Но такой Воланд не устраивал Любимова: Володе была предложена роль поэта Ивана Бездомного - он отказался, вообще не был занят в этом спектакле. Наверняка мечтала о женственнейшей Маргарите Зина Славина. А досталась ей роль бесполого (или двоякополого) Азазелло. Маргариту же сыграла, наверное, менее талантливая, но больше подходившая к режиссёрской концепции и более привлекательная внешне Нина Шацкая... И так почти с каждой мало-мальски заметной ролью. Постепенно всё уладилось. Очень немногие артисты оказались в конце концов единственными исполнителями: Саша Трофимов -Иешуа, Виталий Шаповалов - Понтий Пилат, Иван Дыховичный - Фагот Коровьев, да Готлиб Михаилович Ронинсон - киевский дядюшка...

Некоторые дублёры появились позже. Так, Воланда вместе со Смеховым репетировал Хмельницкий, играть же в этом спектакле ему практически не пришлось. Немного много шутовства оказалось в его Воланде: чуть больше, чем надо, было в нём от опереточного дьявола. И на роль дьявола-интеллектуала, дьявола-философа в помощь Смехову ввели актёра-интеллектуала Севу Соболева...

Любопытна была премьерная афиша спектакля. Традиционная таганская вертикаль, в центре которой - очень крупными буквами название в две строки - МАСТЕР и МАРГАРИТА. Вдоль левого поля - перечисление названий всех глав булгаковского романа от первой "Никогда не разговаривайте с неизвестными" до последней

-"Прощение и вечный приют". Тем самым подчеркивалось, что на язык театра переведен весь многослойный и многосложный роман.

Справа под названием тем же шрифтом, но красной краской - пятистрочная ремарка:

Роман - старый

Актёры - старые

Режиссёр - старый

Декорации - старые

Музыка - старая.

Музыка действительно старая - старше, чем Таганка. Шествие на балу Сатаны, например, сопровождает тревожный мотив из балета Сергея Прокофьева "Ромео и Джульетта". Как гармонично влился он в небалетный, я бы сказал, антибалетный этот спектакль. Столь же естественны в нём вальсы Штрауса и фрагменты не слишком известных произведений итальянца Т.Альбинони и нашего соотечественника Ю.Буцко, писавшего музыку ко многим старым таганским спектаклям.

Спектакль получился полифоничным музыкально, драматургически, актёрски. Инсценировку романа сделали В.Дьячин и Ю. Любимов.

У Булгакова роман, если не считать эпиграфа из Гёте, начинается на сугубо приземлённой, бытовой ноте. Первая сцена, хотя в ней участвует сам дьявол, идёт буднично, неторопливо, бытово... Вспомните первую фразу, замедленную, словно разморенную жарой: "Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах появились два гражданина..."

Любимову такое начало - не подходит. С самого начала ошарашить, взять зрителя, приковать его внимание. А для этого нужен ударный ход, пусть даже пустяшный, рассчитанный на внешний эффект, но привлекающий неожиданностью, концентрирующий внимание, как стрекот телефонистки в "Зорях": "Сосна! Я - Сосна! Вызываю Третьего..."

В первом варианте спектакля в полутёмный зал резко входили шестеро мужчин в одинаковых кепках. Занимали посты у всех трёх дверей, подозрительно рассматривали зал из-под козырьков, потом так же подозрительно - сцену. Там в золочённой раме из "Тартюфа" высвечивался могучий торс Шаповалова. На лице страдальческая гримаса - такая бывала у Виталия наутро после перепоя. Он произносил лишь одно слово: "Банга!" - и по залу, по его центральному проходу несся на сцену здоровый палевый дог.