Испанский дневник (Том 2) - Михаил Кольцов

Мы оставались на этом месте еще два с половиной часа. Взрывы то утихали, то возобновлялись чудовищными шквалами, но ни разу рокот моторов не прекращался над лужком. Истребители кувыркались почти у самой земли в те редкие промежутки, когда по полю можно было пробежать. Тупое оцепенение охватило нас.

Наконец все кончилось. Медленно, тяжело мы поднялись на ноги и молча побрели к блиндажу. Там не было ни души.

- Не выдержали ребята, - сказал Базилио. - Поди-ка выдержи! С воздуха надо прикрываться. Конечно, если есть чем прикрыться{25}.

Вернулся в город поздно. Застал записку из президентской канцелярии просьба позвонить. Позвонил, и секретарь меня уведомил, что пилот Янгвас завтра собирается в обратный полет. Место в самолете обеспечено, и этим местом рекомендуют воспользоваться, потому что другой оказии, ни морской, ни воздушной, пока не предвидится.

7 июня

Сегодня Янгвас не отлетел. То ли погода ему не понравилась, то ли что-нибудь другое. Он не дает объяснений, улетает и прилетает, когда хочет, хотя бы имел самое срочное поручение. Он считает себя в распоряжении президента Агирре, но и президент не распоряжается его полетами. Янгвас объяснил, что только при условии полной бесконтрольности он может нести свою опасную службу.

Кармен сел за руль машины и долго возил меня по городу. Он молодец, хорошая помесь кинооператора с советским журналистом, живой, храбрый, веселый. Поспевает повсюду, в нужные и важные места. Мы были очень рады увидеться после Мадрида в этом тревожном, сумрачном Бильбао.

Взволнованно, но тихо и молчаливо переживает измученный, усталый город борьбу, которая кипит у его ворот. Опять и опять каждые полчаса воют сирены о воздушной опасности, загоняют жителей в подземные убежища. Но ни у кого больше нет ни охоты, ни терпения сидеть в погребе. Собираясь кучками, баски прислушиваются то с тоской, то с радостью, то с надеждой к орудийному грохоту на окраинах города. Длинные очереди у лавок, чтобы получить полфунта хлеба, или крупы, или пол-литра растительного масла. Бледные лица женщин и детей. Люди стали тенями.

Но они хотят жить, радоваться, смеяться, эти тени. Если вечером хоть на час затихает канонада, город робко пробует передохнуть, принять мирный вид. На тротуары перед домами выносят стулья; матери семейств, как наседки, восседают в кругу своего большого потомства. Большое, некогда богатое кафе уныло освещено одной-единственной лампочкой. В полутьме усталые солдаты отдыхают за стаканом лимонада, дремлют, положив головы на плечи жен и подруг. И над каждым столиком маячит печатный плакат: "Боец, будь осторожен: женщина может быть твоим лучшим другом и твоим злейшим врагом. Не болтай!" Капитан приходит в кафе, жестом руки он кончает передышку. Солдаты коротко прощаются и у выхода строятся в колонны.

Как страдает этот город! И за что? Республиканский парламент, законное правительство в Испании предоставили древнему народу басков автономию, на которую он всегда имел все права.

У меня дома, где народы составляют союз равных, может ли баскская автономия удивить даже ребенка? Здесь, в капиталистическом мире, полчища иностранных интервентов вместе с испанской фашистской реакцией обрушили на мирную Страну Басков огненный вихрь, хотят стереть с лица земли ее людей, ее дома, ее сады, даже ее церкви только потому, что духовенство поддержало национальные и антифашистские чувства народа. Интервенты уничтожили священный город басков Гернику и теперь хотят сделать из Бильбао новую, большую Гернику. И ни одно из капиталистических государств, даже самых христианнейших, не пришло на помощь баскскому народу, изнемогающему в одиноком, неравном бою.

8 июня

Я сегодня был во Франции. Но ложусь спать в Бильбао. Вот какие делишки!

Утром появился Абель Гидез, веселый, солнечный, сияющий. Его первые слова были:

- Если бы ты даже из пустыни Сахары прислал радио, что тебя нужно оттуда вытащить, я прилетел бы за тобой!

Вместо ответа я крепко обнял его как брата.

Он прибыл в Тулузу на другой день после меня, связался с "Пиренейским воздухом", помог купить в Париже хороший, чуть подержанный двухмоторный самолет, сразу перегнал его в Тулузу и вот уже прибыл сюда, первым рейсом. Он очень доволен, он рад, что опять включился в работу.

- Да, я очень рад и был бы совсем рад, если бы мог поставить на машину хоть два пулемета. Ужасное чувство - ощущать себя ястребом и быть зашитым в шкуру зайца. Я уже говорил фирме: за один пулемет я отказываюсь от половины жалованья, за второй буду летать даром. Они только смеются в ответ. Пойми, как это глупо: они будут меня клевать, убивать, а я, который смелее их, ведь я же знаю, я смелее их - я должен буду удирать или, подбитый, падать на землю!

Он выбрал для посадки тот же пляж Ларедо, что и Янгвас. Это не понравилось испанцу. Когда мы под вечер приехали с Янгвасом на пляж, он покосился на машину Гидеза и сказал, что больше здесь садиться не будет, место демаскировано. Пожалуй, он прав.

Погода очень испортилась. Бискайский залив был весь в тучах, видимость очень плохая. Янгвас решил все-таки лететь. Мы разбежались по мокрому песку и пошли в воздух. Через несколько минут полета вошли в густой туман и дождь. Встречный ветер осаживал самолет. Янгвас упрямо вел машину вперед. Полтора часа показались нескончаемой вечностью. Примерно так летели мы в тридцатом году со Спириным на Р-5 над Черным морем{26}... Наконец издали показались неясные очертания французского берега. Я вздохнул свободно. Еще десять минут - мы, примерно над Кап Бретон, миновали полосу морского прибоя и пошли над Францией.

Через три-четыре минуты полета мы совершенно ослепли. Попали в так называемое "молоко". Сплошной, белый, мертвый туман охватил машину. Не видны были даже концы крыльев. Очень скоро Янгвас сбился с курса. Самолет метался, как птица в клетке. Летчик клал его резким поворотом то на один бок, то на другой. Мы спустились ниже, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. Сквозь одну прореху в тумане я успел увидеть холмистую местность, чей-то замок, мокнувший аспидными крышами под дождем, затем и это заволокло.

Янгвас бесновался вместе с машиной. Злобствовать так могут только объездчики диких лошадей. Один раз он даже с размаху ударил кулаком по штурвалу, как ударяют по шее лошади. При одном резком вираже меня, сидевшего рядом, повалило на него. Мы не были подвязаны. Он усмехнулся и сказал: "Не бойтесь".

Наконец, после дюжины разворотов рывком, кувырком выбрались обратно в море. Берег был закрыт сплошной, непроницаемой стеной облаков. Нечего было и думать еще раз пробивать ее. Франция вытолкнула нас.

Куда же теперь? Все побережье влево занято фашистами, до Бильбао. Этот путь уже известен. Значит, обратно в Бильбао? Хватит ли бензину? Пилот не заправлялся в Бильбао, очень трудно было тащить бензин к пляжу.