Скажите Жофике - Магда Сабо

С первых шагов начались осложнения: по понедельникам музей для посетителей закрыт. По правде говоря, Куль-шапку не очень-то интересовали старинные монеты, но как все-таки попасть внутрь? У подъезда музея он увидал машины. Одна из них была особенно хороша – большая, зеленая. Швейцар в расстегнутой на груди рубашке читал газету, ел абрикосы и потел.

Куль-шапка, не дожидаясь, пока его спросят, по какому он делу, прямо подошел к дверям швейцарской.

– Скажите, есть у вас тут такой Халаши?

Швейцар отложил пакет с абрикосами на скамью,

– Нету.

– И не было?

– И не было.

– Ну а Халас?

– Говорю, нету. Ни того, ни другого. А для чего вам?

– Видите ли, мы вместе с ним были на Народном стадионе, рядом сидели. Давненько, правда, это было, но мы крепко сдружились. Он говорил, будто служит здесь, в музее. Нынче я свободен, проходил как раз мимо. Думаю, дай загляну к нему, ведь уж он так звал тогда.

– Папик – нет, не может быть, – рассуждал швейцар, – потому как у него нет одной ступни и с тех пор, как потерял на войне ногу, его футбол не интересует. Матэ тоже навряд ли… Халаши, вы говорите? Это точно? Вы не ошибаетесь? И у нас работает?

– А то где же!

– Так то будет, видно, не Халас, а Ревес[7], вы просто не разобрали. Шани Ревес, тот, который дом свой продает. Он точно ходит на Народный стадион.

Ревес! Ох уж этот старый хрыч Понграц, неужто у человека к старости такая дырявая становится голова? Какая разница – Халаши, Халас или Ревес? С водой связано – и ладно. Факт, Ревес, вот кто ему нужен!

– Ну а можно мне к нему?

Швейцар покачал головой.

– Придется обождать, его здесь нету.

– Когда же он придет?

– Да он в любую минуту может вернуться. Он только что выбежал сюда, на угол, – зуб, говорит, разболелся, так он решил взять немного рому прополоскать рот.

Он, чтоб ему пусто было, он! Вот забулдыга окаянный! Четыре часа дня, а он уже возле стойки. Теперь-то уж никуда этот Ревес от него не денется. Куль-шапка внимательно посмотрел на швейцара и направился к выходу. Сейчас он найдет этого пропойцу. Швейцар кричит вдогонку, чтобы он поторопил Ревеса и сам, чего доброго, не застрял с ним на радостях. Ревесу крепко влетит, если его хватятся. Правда, сегодня музей закрыт, но в здании полно посторонних, и он не желает отдуваться за Ревеса.

Зайдя в пивную, Куль-шапка тотчас же заметил Ревеса. Он узнал его по форме. Облокотившись на стойку, Ревес пил ром. Ну и кислая физиономия! Непонятный все же народ эти бабы: что могла найти в нем Жофина мать? Низенький, тощий, усы что пакля, морда серая. А пьет-то как, боже милосердный. Будто ему противно, будто и вправду только полощет ромом зубы. Ох, и незавидная же доля у той, что живет с этим типом! С полчетвертого уже торчит в винной лавке! В такую жару – -и вдруг ром! Еще бы вино какое, а то ром! Куль-шапка заказал стакан вина и стал вертеться около Ревеса. Как бы его зацепить?

– Толстяк из подъезда передать велел, чтобы вы, того, поторапливались. Говорит – заметят, что отлучились, и нагоняй будет.

Ревес повернул к нему голову.

– Вы из музея?

– А то откуда же? – отрезал Куль-шапка. – За вами вот… Вижу, вы тут неплохо развлекаетесь.

– Какое же тут развлечение? Я, почитай, в аптеке. Пью микстуру.

Опять кислую мину корчит! Фу, что за противная морда!

Зависть небось разбирает пузатого Раца, что я тут зуб лечу, подумал Ревес. Что поделаешь, раз люди все завистливы и коварны. В особенности там, в газете. Сначала заставили его выложить за объявление чистоганом двадцать восемь форинтов, а потом выбросили ровно половину того, что он написал. Со вчерашнего дня он не может успокоиться. Это нельзя так оставить. Придется жаловаться. Они должны ответить за свои проделки! А зуб, зуб-то! Да еще этот тип пристает к нему! Может, по объявлению? Он его впервые видит.

– Вы насчет дома? – повернулся Ревес к Куль-шапке.

Андраш Киш тряхнул головой.

Должно быть, малый заинтересован, если приехал прямо к нему в музей. Видно, уже ездил в Зугло. Хорошо, что у жены хоть раз в жизни хватило ума дать его рабочий адрес. Придется похвалить ее.

– Как домик? Правда, симпатичный?

Андраш Киш сказал, что действительно симпатичный, ничего не скажешь, только очень уж дорогой.

– Дорогой?! – воскликнул Ревес. Все в один голос говорят это. Но уступать он не собирается. Значит, Андраш Киш – каменщик? Так чего же он сам не построит себе дом, ежели при деньгах? Ну, да какое ему дело. Сейчас они вместе вернутся в музей, посидят там да потолкуют. Сегодня никого уже не принесет. Сегодня посещений нет.

Увидев их, швейцар ничего не сказал, лишь крякнул и снова принялся за абрикосы. Всем своим видом он выражал недовольство. Казалось, он хотел сказать: неужели два взрослых человека могут всерьез говорить о голах? Что за странное увлечение. Он, Рац, всегда ненавидел футбол.

"Какое приятное, прохладное местечко, – подумал Андраш Киш, проходя с Ревесом мимо канцелярии. – Мог бы больше ценить свою должность; ему небось не приходится торчать на солнцепеке под облаками. Ну, держись, Ревес, до полшестого ты не сделаешь отсюда ни шагу. Сейчас четыре десять. Ты мели о своем доме сколько твоей душе угодно – быстрее время пройдет. Как знать, может быть, деньги тебя интересуют немного больше, чем собутыльники?"

Андраш в уме прикинул, что легко справится с этим цыпленком. И как только ему удается держать в страхе свою жену? Правда, некоторые тихони, напившись, делаются буйными; может, и этот, когда хмель в голову ударит, крушит все вокруг. Сейчас он еще не пьян, хоть от него и разит ромом. Глаза глядят обыкновенно, и язык пока что не заплетается. Итак, поговорим о доме. Если явятся друзья, надо будет их быстро спровадить.

Ревес достал снимок дома.

Ничего себе, тихоня! Хочет лишить семью крыши над головой. Вдобавок, наверное, дом-то не его, а жены, той несчастной женщины. Может, она, бедняжка, и не знает, что этот прощелыга собрался продать ее дом!

– Женка-то ваша как насчет продажи? – поинтересовался Куль-шапка. Видно, этот Ревес в рубашке родился: сиди себе в холодке за стеклянной дверью и наслаждайся жизнью. Под руками телефон и целых два звонка. А как, шельма, притворяться умеет! Все пощупывает щеку, будто у него и вправду зуб болит.

– Она, конечно, не очень довольна, – ответил Ревес, облокотившись на столик.

"Еще бы быть довольной, – думал Куль-шапка. – Может, дом этот после отца перейдет к Жофике? Она маленькая, вот, наверное, и числится за матерью пока".

– Что поделаешь, такой уж женщины народ. А с девочкой-то вы как, ладите?

Ревес дернул плечом. Надо ближе к делу. Похоже, что денежный парень. Вон какой на нем добротный темно-синий костюм – разоделся, будто в гости.

– Я не имею привычки советоваться с детьми, – ответил он.

"Конечно, – продолжал мысленно рассуждать Андраш Киш. – Ты имеешь привычку лупить их, так ведь? Зато как девочка ненавидит тебя. Стоит ей подумать о том, что ты можешь насосаться рому, как она подымает рев. Полпятого. Ну, еще один час. Интересно, когда подойдут его собутыльнички ? "

– В конце двора – вы, наверное, видели – есть и хлев для кабанчика. Воду я подвел сам, в доме воды прежде не было, – рассказывал Ревес. – Может, вы сосчитали, в саду восемнадцать фруктовых деревьев, главное – персики, замечательный сорт! Только для меня все это больно уж далеко. Но тот, кто купит, не проиграет, нет!

– Я ничего не говорю, – возразил Куль-шапка, – но дорого уж очень.

– А вы приезжайте к нам в воскресенье, мы будем дома. Я вам еще раз все как следует покажу, все разглядите хорошенько. Ну как, приедете?

– Могу.

Ревес опять пощупал свою челюсть.

– Пошли, выпьем еще по ершику, – предложил он. – Иначе не выдержу. Веришь ли, только от зелья легче становится.

Не-е-е-т, брат, шалишь, ты у меня и маковой росинки в рот не возьмешь! Так вот как он это делает! Начинает эдак около трех, потом добирает потихоньку, а к вечеру – готов. Наконец ему, Андрашу Кишу, все понятно. Ох и немного же остается от его получки.

– Нельзя, – покачал головой Куль-шапка. – Толстяк, что стоит в дверях, говорил, проверка будет.

Лицо Ревеса помрачнело. Вот ведь зловредный старый пузан. Один Папик для него хорош, Папика он, видите ли, любит. Папик юлит вокруг него, привозит гостинцы из своего сада. И теперь он его абрикосы уплетает. Все, что Папик ни делай, мило и любо. Только Ревесу вздохнуть, окаянный, не дает. Услыхал, что он хочет опрокинуть стопочку, и давай бурчать про осторожность. Спрашивается, что тут такого? Пивной бар в двух шагах отсюда, можно сказать, ближе, чем аптека, а в аптеку никому ходить не возбраняется! Что до порошков там разных, то он их не употребляет, после них два дня еда в рот нейдет. Спиртное, конечно, тоже яд для желудка, но, пожалуй, менее сильный, чем все эти аптечные снадобья. И главное – чужому парню мог шепнуть про инспекцию, а ему ни-ни. Наверное, еще радовался бы, если бы Ревесу нагорело. Так и бывает: не подмажешь – не поедешь. Но он не Папик и не собирается заискивать перед Рацем. Лучше он свои абрикосы, даром что ветки гнутся под ними, свиньям отдаст, чем этому толстопузому.