Город - Клиффорд Саймак

- И что?

- Не знаю, - ответил Вебстер. - Надо думать, что-нибудь достаточно эффективное. Не мешало бы выяснить, да не могу себя заставить. Столько копался в пыли последние двадцать лет, больше сил нет.

- Я смотрю, ты что-то приуныл, Джон. Как будто устал. С чего б это? Не вижу причин, ты у нас такой энергичный. Налить еще?

Он покачал головой.

- Нет, Сара, спасибо. Не то настроение. Мне страшно, Сара, страшно.

- Страшно?

- Эта комната… Иллюзии. Зеркала, которые создают иллюзию простора. Вентиляторы, которые насыщают воздух брызгами соленой воды, насосы, которые нагоняют воду. Искусственное солнце. А не хочется солнца - щелкни рычажком, и вот тебе луна.

- Иллюзии, - произнесла Сара.

- Вот именно. Вот все, что у нас есть. Нет настоящего дела, нет настоящей работы. К чему стремиться, для чего стараться? Вот я проработал двадцать лет, а закончу книгу - кто ее прочтет? Потратить на нее немного времени - вот все, что от них требуется. Куда там! Зайдите, попросите у меня экземпляр, а если недосуг, я и сам буду рад принести, лишь бы прочли. Никто и не подумает. И стоять ей на полке рядом со всеми прочими книгами. Так какой мне от этого толк? Что ж, я тебе отвечу. Двадцать лет труда, двадцать лет самообмана, двадцать лет умственного здоровья.

- Знаю, - мягко сказала Сара. - Все это мне известно, Джон. Последние три картины…

Он живо повернулся к ней.

- Как, неужели…

Она покачала головой.

- Нет, Джон. Они никому не нужны. Мода не та. Реализм - это старо. Сейчас в чести импрессионизм. Мазня…

- Мы слишком богаты, - сказал Вебстер. - У нас слишком много всего. Мы получили все, все и ничего. Когда человечество перебралось на Юпитер, Землю унаследовали те немногие, которые на ней остались, и оказалось, что наследство для них чересчур велико. Они не могли с ним справиться, не могли осилить. Думали, что обладают им, а вышло наоборот. Над ними возобладало, их подчинило себе, их подавило все то, что им предшествовало.

Она протянула руку, коснулась его руки.

- Бедный Джон.

- От этого не отвертишься, - продолжал он. - Настанет день, когда кому-то из нас придется взглянуть правде в глаза, придется начинать сначала, с первой буквы.

- Я…

- Да, что ты хотела сказать?

- Я ведь пришла проститься.

- Проститься?

- Я выбрала Сон.

Он быстро, испуганно вскочил на ноги.

- Что ты, Сара!

Она рассмеялась, но смех был насильственный.

- Присоединяйся, Джон. Несколько сот лет… Может быть, когда проснемся, все будет иначе.

- Только потому, что никто не берет твоих картин. Только потому…

- По тому самому, о чем ты сам сейчас говорил. Иллюзии, Джо. Я знала, чувствовала, просто не умела до конца осмыслить.

- Но ведь Сон - тоже иллюзия.

- Конечно. Но ты-то об этом не будешь знать. Ты будешь воспринимать его как реальность. Никаких тормозов и никаких страхов, кроме тех, которые запрограммированы. Все очень натурально, Джо, натуральнее, чем в жизни. Я ходила в Храм, мне там все объяснили.

- А потом, когда проснешься?

- Проснешься вполне приспособленным к той жизни, к тем порядкам, которые будут тогда царить. Словно ты родился в той эре. А ведь она может оказаться лучше. Как знать? Вдруг окажется лучше.

- Не окажется, - сурово возразил Джон. - Пока или если никто не примет мер. А народ, который ищет спасения в Сне, уже ни на что не отважится.

Она вся сжалась, и ему вдруг стало совестно.

- Прости меня, Сара. Я ведь не о тебе… Вообще ни о ком в частности. А обо всех нас, вместе взятых.

Хрипло шептались пальмы, шурша жесткими листьями. Блестели на солнце лужицы, оставленные схлынувшей волной.

- Я не стану тебя переубеждать, - добавил Вебстер. - Ты все продумала и знаешь, чего тебе хочется.

Люди не всегда были такими, подумал он. В прошлом, тысячу лет назад, человек стал бы спорить, доказывать. Но джуэйнизм положил конец мелочным раздорам. Джуэйнизм многому положил конец.

- Мне все кажется, - мягко заговорила Сара, - если бы мы не разошлись…

Он сделал нетерпеливый жест.

- Вот тебе еще один пример того, что нами потеряно, что упущено человечеством. Да, многого мы лишились, если вдуматься… Нет у нас ни семейных уз, ни деловой жизни, нет осмысленного труда, нет будущего.

Он повернулся и посмотрел на нее в упор.

- Сара, если ты хочешь вернуться…

Она покачала головой.

- Ничего не получится, Джон. Слишком много лет прошло.

Он кивнул. Что верно, то верно.

Она встала и протянула ему руку.

- Если ты когда-нибудь предпочтешь Сон, найди мой шифр. Я скажу, чтобы оставили место рядом со мной.

- Не думаю, чтобы я захотел, - ответил он.

- Нет так нет. Всего доброго, Джон.

- Постой, Сара. Ты ничего не сказала о нашем сыне. Прежде мы с ним часто встречались, но…

Она звонко рассмеялась.

- Том почти уже взрослый, Джон. И только представь себе, он…

- Я его давно не видел, - снова начал Вебстер.

- Ничего удивительного. Он почти не бывает в городе. Видно, в тебя пошел. Хочет стать каким-то первооткрывателем, что ли, не знаю, как это называется. Это его хобби.

- Ты подразумеваешь какие-нибудь новые исследования. Что-нибудь необыкновенное?

- Это точно, необыкновенное, но не исследование. Просто он уходит в лес и живет там сам по себе. Он и несколько его друзей. Мешочек соли, лук со стрелами… Странно, что говорить, но он очень доволен. Уверяет, будто там есть чему поучиться. И вид у него здоровый. Что твой волк: сильный, поджарый, глаза такие яркие…

Она повернулась и пошла к двери.

- Я провожу, - сказал Вебстер.

Она покачала головой.

- Нет, лучше не надо.

- Ты забыла кувшин.

- Возьми его себе, Джон. Там, куда я иду, он мне не понадобится.

Вебстер надел «мыслительный шлем» из пластика и включил пишущую машинку на своем рабочем столе.

Глава двадцать шестая, подумал он, и тотчас машинка защелкала, застучала, появились буквы: «ГЛАВА XXVI». На минуту Вебстер отключился, перебирая в уме данные и намечая план, затем продолжил изложение. Стук литер слился в ровное жужжание:

«Машины продолжали работать, как прежде, под присмотром роботов производя все то, что производили прежде.

И роботы, зная, что это их право - право и долг, - продолжали трудиться, делая то, для чего их сконструировали. Машины все работали, и роботы все работали, производя материальные ценности, словно было для кого производить, словно людей были миллионы, а не каких-нибудь пять тысяч.

И эти пять тысяч - кто сам остался, кого оставили - неожиданно оказались хозяевами мира, соразмеренного с потребностями миллионов, оказались обладателями ценностей и услуг, которые всего несколько месяцев назад предназначались для миллионных масс.