Пока нормально - Гэри Шмидт

Она была летчицкая. Думаете, я вру? Самая настоящая. Темная кожа. Изнутри – мягкая подкладка, фланелевая. Глубокие карманы. Стоячий воротник. Летчицкая куртка! Вы могли бы носить такую, если бы были астронавтом и прогуливались по Мэрисвиллу, отдыхая перед полетом на Луну.

– Примерь-ка, – сказал он.

Я примерил.

– Великовата, – сказала миссис Стенсон.

– А по-моему, в самый раз, – сказал мистер Баллард и посмотрел на меня такими же глазами, как у Бурого Пеликана.

Я поехал с ним домой в летчицкой куртке, с орхидеей в руках.

Думаю, не стоит рассказывать вам, что сделала моя мать, когда увидела орхидею.

Зато стоит рассказать, что произошло у нас в комнате, когда я сообщил Лукасу про свою новую летчицкую куртку.

Он спросил:

– А мне подойдет?

– Никогда в жизни. Даже не надейся.

Он засмеялся.

– Наверное, ты прав.

Знаете, как это здорово – слышать смех Лукаса?

Это было даже лучше, чем носить летчицкую куртку – единственную мою вещь, которую до меня не носил какой-нибудь другой Свитек. Конечно, если не считать куртки Джо Пепитона. Но она, как вы помните, куда-то пропала.

В субботу утром миссис Мейсон сказала, что моя новая куртка выглядит обалденно – так прямо и сказала, – и она даже не знает, станет ли человек в такой обалденной куртке есть шоколадный пончик, или он для этого уже слишком взрослый. Я сказал, что с удовольствием съем шоколадный пончик, и она дала мне еще стакан холодного молока, чтобы его запить.

Мистер Лефлер сказал, что моя новая куртка что-то ему напоминает, и пошел на чердак искать это что-то, пока я вынимал из тележки его продукты. Я подождал, и скоро он вернулся – угадайте, в чем? В другой летчицкой куртке! Думаете, я вру? Ее мягкая коричневая кожа вся потрескалась, и у нее был желтый шерстяной воротник и такие же шерстяные полоски на краях рукавов.

– Мистер Лефлер! – сказал я. – Вот это да!

– Лейтенант Лефлер, – сказал он и одернул куртку снизу. – А что, неплохо. Очень неплохо, через тридцать пять-то лет.

Он был прав. Это и правда выглядело неплохо. Так что я сдвинул пятки вместе, выпрямился и отдал ему честь. Вроде как пошутил. Но знаете что? Лицо у него было совсем серьезное, как будто он и не думал шутить здесь, на своей кухне. И он тоже щелкнул каблуками, и вытянулся – таким прямым я его еще ни разу не видел, – и тоже отдал мне честь. И руки у него не дрожали. Ни капельки. Честно говоря, это меня даже как-то поразило – не то, что он отдал мне честь, а его глаза.

Думаю, вы сами можете догадаться, как они выглядели.

Бену, Полли, Джоэлу, Дейви и Фронси моя новая куртка ужасно понравилась. Они все стали просить ее примерить, и я им разрешил, хотя Джоэл в ней почти исчез, а Дейви с Фронси могли бы влезть в нее вдвоем и еще осталось бы много места.

Миссис Уиндермир сказала, что в новой куртке я похож на Эррола Флинна.

– На кого? – спросил я.

– На Эррола Флинна. Был такой актер. То есть это он считал себя актером.

Я покачал головой.

– Ладно, ну его, – сказала она. – Просто я целый день стараюсь написать диалог с мистером Рочестером, и каждый раз, когда он открывает рот, он говорит как Эррол Флинн. Прямо не знаю, что с ним делать. – Она посмотрела на пакеты с продуктами, которые я раскладывал по местам. – Какое мороженое я заказала? – спросила она.

– Фисташковое, – ответил я.

– Фисташковое?

Я вынул его из пакета и показал ей.

– Ненавижу фисташковое мороженое, – сказала она. – В жизни не стала бы его покупать. Оно же… зеленое.

– Заказ собирал мистер Спайсер.

Миссис Уиндермир подняла бровь.

– Знаешь ли, Тощий Посыльный, мистер Спайсер тоже может ошибиться.

Я пожал плечами.

Она посмотрела на фисташковое мороженое.

– Ладно, достань две ложки, – сказала она. – И сними эту куртку. Я не хочу сочинять с Эрролом Флинном и не хочу есть с ним мороженое. Даже если оно всего-навсего фисташковое.

Вечером, когда я добрался до библиотеки, мистер Пауэлл и Лил были уже наверху. Лил принесла с собой стопку книжек. Она сказала, что взяла их для нас обоих, потому что мистер Барбер задал нам самостоятельную по Новой Зеландии, которую надо сдавать через две недели, а мы с ней, между прочим, партнеры. Она надеется, что я это помню.

Я не придурок. Я ответил, что помню.

Потом мистер Пауэлл сказал, что я классно выгляжу в новой куртке.

Лил тоже сказала, что я выгляжу классно, только у нее это получилось гораздо лучше, чем у мистера Пауэлла. Потом она улыбнулась и раскрыла одну из книжек про Новую Зеландию. Знаете, каким красивым может быть человек, когда он раскрывает книгу? Особенно если у него коричневые волосы цвета пеликановых перьев?

– Мистер Свитек, – сказал мистер Пауэлл, и мы принялись за работу.

– Равновесие на картине может быть двух видов, – сказал мистер Пауэлл. – Устойчивое и неустойчивое.

– Устойчивое и неустойчивое, – сказал я.

– Допустим, что ты хочешь нарисовать Лил – как она сидит за этим столом и работает над заданием, за которое тебе тоже лучше бы взяться сразу после того, как мы закончим с живописью. Допустим, что мы нарисуем стол, ножки которого стоят на полу, и Лил, ноги которой стоят на полу, и картина у нас, скорее всего, получится в ширину больше, чем в высоту, чтобы на ней поместился весь стол. Это изображение будет устойчивым. Почему?

– Потому что в нем нет ничего, что могло бы куда-нибудь упасть, – сказал я.

– Именно. Устойчивая композиция крепко привязана к земле.

– Значит, при неустойчивой композиции Лил у меня могла бы плыть куда-нибудь в Новую Зеландию.

Лил ухмыльнулась мне.

– Да, – сказал мистер Пауэлл. – А еще что?

– Можно наклонить стол так, чтобы правые ножки висели в воздухе.

– Представляешь, насколько больше напряжения было бы в такой картине? – спросил мистер Пауэлл. – Когда не знаешь, что будет дальше?

Я сказал:

– А Бурый Пеликан устойчивый.

Мистер Пауэлл немного помолчал, а потом ответил:

– Да.

И это была правда. Сначала вы могли бы подумать, что это не так: он ведь стоит в основном на одной ноге, на изогнутой ветке, которая уже порядком подгнила. Но он устойчивый. Даже ураган, и тот не сдвинул бы его с места. Вот почему он выглядит так благородно.

Я снова нарисовал Вилохвостых Качурок – с нуля, потому что так велел мистер Пауэлл. Они не улыбались. Вода под ними металась сразу во все стороны, и штормовой ветер дул так сильно, что их даже собственные крылья почти не слушались.

– Тут уж точно не знаешь, что будет дальше, – сказал мистер Пауэлл.

И он был прав.

Потом я стал работать над самостоятельной по Новой Зеландии – один, потому что у Лил заболел живот и она ушла. Но перед этим она оставила мне все книжки с закладками в нужных местах. Ей ужасно интересно, что у меня выйдет, сказала она с лестницы.

Просто блеск.

Первого апреля день был серый и наполовину с дождем, как будто погода думала, что еще март. После школы мы с Лил пошли на Бумажную фабрику Балларда, чтобы отнести записку про орхидею – ее написала моя мать – и, если повезет, немножко покидать подковы. Знаете, как приятно идти в такой холод в летчицкой куртке? Знаете, как приятно идти с Лил кидать подковы, даже если капает дождь? И пускай хоть весь тупой Мэрисвилл думает, что мой брат Кристофер…

Я зашел в контору к мистеру Балларду. Он разговаривал с миссис Свенсон, а когда увидел нас, то воскликнул: «Партнер!», и я познакомил его с Лил, и они пожали друг другу руки. Я отдал ему материну записку, и он сказал спасибо, он надеется, что орхидея ей понравилась. Я ответил, что мать каждое утро поворачивает ее на солнце, чтобы она росла ровно со всех сторон, а поливает ее так, как будто ребенка кормит. Он засмеялся и спросил, не хотим ли мы немножко покидать подковы, и Лил ответила, что хотим, и я достал их из-за двери, а когда вернулся, Лил уже выбирала орхидею для себя, и вдруг вышло солнце и залепило в окно изо всей мочи, и весь этот свет падал на Лил, и она улыбалась и откидывала назад волосы, как обычно, и вроде бы немножко смущалась, потому что мистер Баллард дал ей орхидею, почти такую же красивую, как она сама, бледно-фиолетовую и только самую чуточку белую по краям.

Она посмотрела на меня и улыбнулась с орхидеей в руках.

– Как тебе? – спросила она.

– Очень красивая, – сказал я.

Мы оставили орхидею в конторе и пошли через фабрику на улицу. Когда мы выходили из конторы, солнце еще сверкало нам вслед, и люди, которые были снаружи, прямо ахнули. «Не закрывайте дверь», – сказали они, и мы послушались.

Потом мы вышли из фабрики и там, у стены, увидели моего отца и Эрни Эко. Наверное, у них опять был перекур. Они стояли с сигаретами и смеялись, как будто только что услышали что-то очень смешное. Такое, что смешней не бывает.

А на Эрни Эко – на Эрни Эко была…

– Что это вы тут делаете? – спросил отец.